RDR-73: Потерянная земля (СИ) - "Junaveta" - Страница 21

Вечером после прекрасного ужина я стою на балконе. Прохладный проказливый ветерок теребит распущенные волосы и просторную футболку, норовя подобраться ближе к телу. Последние лучи закатного солнца блеснули ярко-красным бликом на небосклоне и скрылись за горизонтом, уступая место ночи.

С верхних этажей высотки окрестности мегаполиса видны, как на ладони. Город внизу живет своей размеренной, повседневной жизнью. Машины, переливаясь красно-желтыми огнями, змейками стекаются к перекресткам, гудят нетерпеливые клаксоны. Люди спешат, бегут, кто домой, кто по делам, неспешно прогуливаются. В окнах домов горят маячками люстры. Где-то слышна музыка, где-то смех, местами брань. Эта картина для меня настолько сюрреалистична, что всё кажется ненастоящим, фальшивым. Как графика в компьютерной игрушке.

Они ведь даже не представляют, что там за чертой зоны отчуждения. Не осознают, с какой смердящей опасностью живут бок о бок. Каково это выживать, выгрызать зубами каждый новый день, голодать, мерзнуть, биться насмерть…

Я смотрю вниз на обыденное, монотонное течение жизни и не могу поверить в реальность. Хмурю брови. Стискиваю балконные перила руками, аж металл скрипит от влажных пальцев. Смогу ли я когда-нибудь также сидеть беззаботно в кафе, пить коктейли, смеяться и ни о чем не беспокоиться кроме пробок, работы и зарплаты? Смогу ли после всего пережитого вернуться в этот сытый, довольный мир, где всего в достатке? Чувствую, как начинает кружиться голова. Закрываю глаза, медленно выдыхаю. Мне страшно. Почему мне страшно? Ступить туда, оказаться среди прохожих, влиться в поток, нырнуть в эти обыкновенные будни?

Внезапно горячие руки ложатся на плечи, вынуждая вздрогнуть от неожиданности.

— Ты сильно напряжена… — слышу за спиной тихий голос сталкера.

— Это привычка, — успокаиваю его, умалчивая об истинной причине. Как же сложно признаться в слабости. Себе самой сложно, что уж говорить о Чоне. — Знаешь… Весь город передо мной, я у него на виду и… никто не нападает. Опасность не подстерегает, из-за угла за тобой не следит, не караулит. Так непривычно…

— Ты забыла, что мы делим одни чувства и эмоции на двоих, — он мягко разминает одеревенелые мышцы, согревая их ладонями, снимая тяжесть и бремя постоянной бдительности. — Теперь ты не одна, Сури-я. И тебе не придется проходить через всё это в одиночку. Я буду твоей опорой и надежным плечом, на которое можно облокотиться. Слышишь?

Я просто киваю, потому что голос меня сейчас однозначно подведет, сорвётся, утонет в сипе. Молча поворачиваюсь и приникаю к мужской груди, прячась там от всех тревог, волнений и переживаний. Сжимаюсь, съёживаюсь в комочек. Твердый подбородок ложится на моё плечо, парень носом водит по волосам, вдыхает аромат. Сильные руки надежно укрывают от невзгод, дарят ощущение защищенности и безопасности. Я снова маленькая девочка, которая хоть с кем-то может быть иногда слабой и уязвимой. Может доверять, не бояться быть ранимой и хрупкой. Быть самой собой, настоящей, живой.

— Посмотри лучше вверх, — Чонгук ласково трётся щекой о макушку. — В мире столько всего прекрасного.

Тёмное небесное покрывало уже полностью накрыло город. Миллиарды ярких звезд, словно россыпь сверкающих камней, мерцают над головой. И это сияние вселенной сейчас только для нас.

Перед сном Чон вызывается отдать должок и вновь тащит в спальню аптечку. На мое сопротивление выдает: «Не спорь с врачом!» и аккуратно снимает через голову футболку.

— Ты хотел сказать «с почти врачом», — склонность ехидничать у меня, похоже, не убиваемая.

Я вспоминаю нашу первую встречу. Потираю покрывшиеся мурашками голые плечи, ненавязчиво прикрывая грудь. Гук прикусывает губу, бросая лукавый, хитрый взгляд:

— Да, это было моих рук дело. И, поверь мне, я остался чертовски доволен увиденным.

Возмущенно ахаю от такого заявления, чувствуя как начинают гореть уши. Собираюсь постоять за свою честь, но Чон пресекает месть на корню, решительно разворачивая меня спиной к себе и усаживая на кровать. Он сосредоточенно втирает мазь в шрамы, а я почему-то в волнении грызу тонкую кожу у ногтей.

— Очень страшно спина выглядит, да? — впервые мне действительно важно, какой я предстаю в его глазах.

— Нет. Совсем нет. Мне каждый твой шрамик дорог, — сталкер лёгким нежным касанием оглаживает заживший маленький рубец на правом предплечье. Его низкий, певучий, как музыка, голос околдовывает. Тепло разливается по венам, искрами замирает на кончиках пальцев, уютно покалывая. От этих ласковых прикосновений отнимаются руки и ноги. Они волю подавляют, заставляют послушно выгибаться им навстречу.

Куги так и не уходит, остается рядом на всю ночь. Я долго не могу сомкнуть глаз. Слушаю его мерное дыхание, чувствую, как от этого щекотно колышатся прядки волос, как вздымается грудная клетка, как остается след на спине и плечах от его обжигающих рук. Я запоминаю каждый крошечный момент, каждую мелкую деталь прежде, чем забыться сном.

***

Яркие белые лампы прямо надо мной слепят яростно, беспощадно разъедая глаза. Так, что они непроизвольно начинают обильно слезиться, зудеть. И, кажется, вот-вот лопнут. Ни закрыть их, ни зажмуриться не могу. Что-то насильно держит веки распахнутыми.

За границей света темно. Мрак угрожающе наползает, но пробиться сквозь стену искусственного освещения не может. Помещение душное, в ноздри попадает спертый, тяжелый воздух. Он сдавливает гортань. Хочется ослабить невидимую удавку, вдохнуть, но пошевелиться не могу. Ни один мускул не реагирует на призывы.

Внутрь просачивается снедающий сердце страх. Прокрадывается, вползает словно гнилая противная слизь. Он смердит разложением, отравляет лёгкие смрадом, запах смерти вызывает мучительную тошноту. От беспомощности хочется кричать, срывая связки.

Слышится характерный звук заработавшего сверла и перед взором появляется острый вертящийся наконечник бура. Тонкая вращающаяся спираль приближается к черепной коробке всё ближе и ближе. Неотвратимо и неизбежно. Я всё вижу, всё чувствую, ощущаю, в душе неистово ору во всё горло, но внешне тело расслабленно и недвижимо. Даже физические показатели не реагируют. Никто не замечает моего бодрствования и ясного сознания.

Как только сверло касается скальпа, через всё тело проходит мощнейший импульс. Кажется, все внутренности воспламеняются и мгновенно сгорают от невероятной адской боли. Огонь пожирает живьём, кожа словно кусками на пол слазит, ошметками отваливается, кости оголяя.

Далёкий глухой крик все-таки прорезает пространство. Вспышка и я оказываюсь в спальне у сталкера. Рывком сажусь на кровати, жадно хватаю ртом прохладный воздух, наполняя лёгкие живительным кислородом. Тело трясется в настоящих конвульсиях. Ритм сердца зашкаливает. Озноб волосы вздыбливает. Холодный пот облепляет тело, ледяными мертвыми культями, словно из самого загробного мира, обхватывает, на дно тянет. Судорожно обвиваю себя руками в попытке успокоить разум и душу, усмирить содрогающиеся мышцы.

Внезапно колотящееся тело горячая волна обволакивает. Подскочивший Чонгук крепко обнимает, в объятиях прячет, к себе прижимает, в спасительном кольце рук от дурных видений укрывает.

— Ш-ш-ш… Тихо, тихо… Все хорошо. Я здесь, — сбивчиво шепчет, стискивая плечи. — Все хорошо, — бегло осыпает поцелуями, прижимается к мокрому лбу.

Сердце парня стучит также быстро, конные скачки устраивает. Страх и ему передался на подсознательном, эмпатическом уровне, словно под дых с размаху ударили. Он много раз так просыпался по ночам, ловя проекцию жутких сновидений на подсознательном уровне. Страдал, что не способен никак помочь, успокоить.

Гуку и сейчас плакать хочется от бессилия. От того, что не может он, как бы не хотел, вырвать эти воспоминания, кошмары из девичьей памяти с корнем. Перерубить их, уничтожить, спалить к чёртовой матери. От того, что сам же частично поспособствовал её заточению. Сталкер простить себе этого до сих пор не может. И не важно, был ли у него выбор или нет. Не может. Он дрожащие руки в ладони берет, умоляюще стискивает, в глаза заглядывает, прощение ищет.