Закат в крови
(Роман) - Степанов Георгий Владимирович - Страница 27

После возвращения из Сибири Леонид Иванович обосновался в Петербурге и там встретился с курсисткой Высших медицинских курсов Марией Николаевной Кухаренко, дочерью кубанского войскового старшины, будущей своей женой и матерью Глаши.

Руководство Петроградской организации РСДРП вскоре обратило внимание на большие организаторские способности молодого математика-революционера и как уроженца Кубани направило его в Екатеринодар.

Хорошо освоившись с деятельностью профессионального революционера, Леонид Иванович сколотил вокруг себя боевую группу революционно настроенных студентов, учителей и рабочих. Вместе с Полуянами и Седиными создал подпольную типографию, писал и печатал очень выразительные листовки и распространял их в Новороссийске, Армавире, Майкопе, Туапсе.

К этому моменту Мария Николаевна окончила Высшие медицинские курсы и вернулась в Екатеринодар.

Брюнетка кавказского типа, по-видимому унаследовавшая черты своей бабушки-кабардинки, на которой был женат дед Кухаренко, боевой офицер Кавказской армии, Мария Николаевна даже среди екатеринодарских девушек и женщин, вообще отличавшихся красотой, слыла первой красавицей. За ней волочился целый хвост казачьих офицеров и врачей, но еще в Петербурге она всем сердцем полюбила молодого математика Леонида Ивановича Первоцвета.

Вскоре она, первая в Екатеринодаре женщина-врач, стала женой и боевой соратницей профессионального революционера. Будучи по своей казачье-кабардинской натуре чрезвычайно темпераментной, Мария Николаевна отдавала делу все силы. Леониду Ивановичу, умевшему мастерски конспирироваться, действовать осмотрительно, постоянно приходилось сдерживать слишком порывистую подругу. Благодаря ему она не порвала с врачебной деятельностью.

Вплоть до четырнадцатого года и мобилизации в армию Мария Николаевна находилась вместе с мужем и вела революционную работу. Продолжала она эту работу и на фронте, среди санитаров и раненых солдат. Она организовала один из первых нелегальных солдатских комитетов. Вскоре она была арестована и осуждена на двадцать лет каторги.

По дороге в Читу, на станции Зима, в арестантском вагоне Мария Николаевна уговорила каторжников связать солдат и жандармов, конвоировавших их. Во время схватки она была смертельно ранена в грудь. Там же, на глухой станции, не получив должной медицинской помощи, скончалась. Произошло это в середине шестнадцатого года. Леонид Иванович в это время уже был выслан на Дальний Восток, за Благовещенск, в отдаленное от железных дорог село.

Человек исключительной выдержки, прежде способный переносить любые невзгоды и удары судьбы, Леонид Иванович, получив весть о трагической гибели жены, глубоко затосковал.

В его письмах дочери стали все чаще проскальзывать нотки уныния, раньше вовсе не свойственные ему. Тогда Глаша, ровесница века, ей было тогда шестнадцать, собралась и без денег и без спроса и ведома бабушки, у которой в ту пору жила, отправилась в неведомые края, чтобы поддержать одинокого отца.

И вот однажды, в самую лютую январскую стужу, как раз в тот час, когда Леонид Иванович совсем пал духом, она, в легком, почти летнем пальто, пригодном только для южных екатеринодарских зим, худенькая, продрогшая, с белыми от инея ресницами, вдруг предстала перед отцом, изумив его своим сходством с покойной Марией Николаевной…

Прежде длинные и пустые крестовоздвиженские вечера обрели содержание и смысл. Леонид Иванович засел с Глашей за гимназические учебники, которые она, к счастью, прихватила с собой из Екатеринодара, заставил ее полюбить алгебру, тригонометрию и даже начальный курс высшей математики.

Ни он, ни Мария Николаевна как будто ничего специально не делали, чтобы из дочери вырастить революционерку. Но в семье Первоцветов, видно, сам воздух был по-особому насыщен. Дыша им, Глаша неприметно для родителей определенно формировалась в убежденную марксистку.

Она с жадным интересом прислушивалась к разговорам отца и матери, их товарищей по партийной работе, остро переживала удачи и неудачи большевистского подполья, стремилась вникнуть в суть дискуссий и споров, нередко происходивших при ней.

В раннем возрасте Глаша уяснила, что и отец и мать живут двойной жизнью: одна похожа на жизнь всех людей, но этой внешне обыкновенной жизнью они стараются укрыть другую, полную напряжения и рискованных дел.

И эта вторая жизнь была главной, включала много героического, как понимала Глаша, родственного тому, что приходилось читать в книгах о Радищеве, декабристах, Чернышевском и Лаврове, героях «Народной воли».

О выдающихся русских революционерах Глаша с колыбели слышала многое, они были для нее людьми высшего порядка, достойными глубокого уважения и преклонения. Ей всегда хотелось знать о них все, особенно о современниках. И в далеком амурском селе Глаша каждый день дотошно выспрашивала отца о Ленине, с которым он встречался в Шушенском, о Бубнове и Красине, Кржижановском и Баумане, о других деятелях революционного подполья.

Эти задушевные беседы, ознакомление под руководством отца с «Коммунистическим манифестом» и еще несколькими марксистскими произведениями, которые Леониду Ивановичу удалось сохранить или достать, окончательно сформировали мировоззрение девушки. Жить жизнью своих родителей, их товарищей по партии, не страшась никаких невзгод и опасностей, — такую дорогу она теперь видела перед собой.

После февральской революции, как только возникла возможность покинуть захолустную и убогую Крестовоздвиженскую, Леонид Иванович с дочерью вернулись в Екатеринодар. Здесь Глаша снова была принята в женскую гимназию и вместе с Инной Ивлевой и другими своими одноклассницами получила в июне семнадцатого года аттестат зрелости.

О Паше Рудняковой, известной екатеринодарской революционерке, Глаша слышала немало, и когда сегодня рано поутру Паша совершенно неожиданно оказалась у Леонида Ивановича, то, желая увидеть ее, Глаша мигом вскочила с постели, надела платье и пришла в кабинет отца.

Зябко кутаясь в мягкий белый шерстяной платок, Руднякова тотчас же повернула в сторону вошедшей Глаши бледное и нервное лицо.

— Батюшки, да ваша дочь — чистая Мария! — изумилась она, оглядев Глашу с ног до головы, поднялась и протянула девушке смуглую, небольшую, цепкую руку. — Верю, ты будешь такой же, как мать.

Руднякова села и продолжила свой рассказ о причинах поражения новороссийского красногвардейского отряда под Энемом.

Зная, что Паша была одним из организаторов этого отряда, Глаша слушала жадно.

— Глеб Седин уже в самый последний час предложил отправить парламентеров к Галаеву и Покровскому. Мол, мы непременно завладеем городом, а следовательно, всякое кровопролитие бессмысленно. Лучше сдайте город на весьма приемлемых и даже почетных условиях. Зачем подставлять под обух необстрелянных мальчиков-гимназистов? — Руднякова плотнее закуталась в платок, помолчала и, видимо припомнив подробности, снова заговорила: — На станции Георгие-Афипской в комнате дежурного на скорую руку обговорили это предложение. Глеб Седин сам вызвался возглавить парламентеров. Я чуяла, что это затея интеллигентская, начала возражать. Но тут юнкер Яковлев — очень решительный молодой человек и тоже еще не разуверившийся в «благородстве» контрреволюции, стал горячо уверять, что атаман Филимонов если и не примет наших условий капитуляции, то, боясь близкого возмездия, обойдется с парламентариями с должной деликатностью… Седин ушел с одним товарищем, а мы стали терпеливо дожидаться результатов переговоров. Противник же не сидел сложа руки и обошел нас с флангов. Седин не возвратился.

— Нужно немедленно навести справки, где он! Какая судьба постигла его?

— Из достоверных источников уже известно: Покровский расстрелял Глеба и его товарища, а трупы пустил вниз по течению Кубани.

Леонид Иванович покачал головой:

— Как же бессмысленно потеряли товарищей!

— Но, если вы помните, — продолжала Паша, — я сама имела встречу с атаманом Филимоновым как делегатка от большевиков, и он не посмел меня даже арестовать.