Закат в крови
(Роман) - Степанов Георгий Владимирович - Страница 74

Из сторожки вышли Деникин и Романовский. Они лучше, чем кто-либо, понимали, что благодаря Маркову армия, разуверившаяся в собственных силах, потерявшая надежду увидеть новый день, вновь воскресла.

— Сергей Леонидович! — Деникин подошел к генералу и заключил его в объятия. — Спасибо, дорогой! — Потом, целуя в небритую щеку, спросил: — Не задет?

— От большевиков бог миловал. — Марков поправил папаху, съехавшую набок. — А вот свои палят как оглашенные. Один выстрелил над самым ухом, до сих пор ничего не слышу.

— Ну ничего! — Деникин рассмеялся. — Главное, в ночь со второго на третье апреля Марков всем дал понять, что смерть Корнилова — это еще не конец!

— Больше этого, — весело подхватил Романовский, — Сережа блестяще открыл новую страницу, открыл ее один и только своими руками.

— В самом деле, — подтвердил генерал Боровский, — разве это мы взяли бронепоезд? Его взял генерал Марков.

К Ивлеву, стоявшему поодаль от генералов, подошел Ковалевский. Успев хлебнуть трофейного вина, осоловело блуждая зелеными умными глазами, он крепко пожал Алексею руку и восторженно проговорил:

— Художник Ивлев, обратите внимание: как феерическая картина грозной ночи сменилась всеторжествующим светом победы! Еще со стороны станции роем летят большевистские пули, но вновь взошедшее для нас солнце обещает нам еще не один день жизни… Единоборство генерала Маркова с бронепоездом было коротко и стремительно. Оно подтвердило мудрое изречение Бальтасара Грасиана: «Хорошее вдвойне хорошо, если оно коротко!» Поздравляю с восстанием из гроба…

Ивлев стоял и думал, что ему никогда не забыть того, как безмолвно крался на чугунных лапах могучий бронепоезд, готовясь разразиться огневой мощью своих пушек и пулеметов. Не забыть хотя бы потому, что при виде бронированного зверя всех охватил страх, всех в равной мере, но храбрый Марков не выказал страха и в своем единоборстве одержал верх над зверем в стальных панцирях.

Юнкера подтащили к переезду два «максима».

— Строчите вдоль придорожного рва! — приказал Марков и сам ловко прилег под щиток ближайшего пулемета: — Ниже, ниже бери. Прочесывай! Вот так, вот так… — Генерал прижал ствол «максима» ниже к поверхности земли. — Ну, еще одну очередь! Ишь, закопошились. Пробирает. Не давайте им подымать головы.

Быстро, точно швейные машинки, строчили оба пулемета.

— Солдаты этого Дербентского полка дюжие, обстрелянные фронтовики и крепко ершистые. Но вот настала пора подстричь этих красных ершей. — Покончив с лежавшими во рву красноармейцами, стремительный Марков вскочил на коня и в сопровождении Ивлева понесся по просторному станичному выгону, холодно сверкающему утренней росой.

У кладбища он нагнал батарею Миончинского, направляющуюся к кургану.

— Одну пушку на курган! — распорядился генерал. — Если со стороны Тимашевской появится новый красный бронепоезд, постарайтесь подбить его.

В ту пору, когда Марков руководил боем, генерал Эльснер гнал все подводы из обоза к разгромленному бронепоезду — забрать снаряды и патроны из вагона, уцелевшего от огня.

Деникин закашлялся.

— Проклятый бронхит все еще не отпускает!

— Смотрите, на юге задымила труба паровоза, — указал Романовский в сторону станицы Старомышастовской. — Новый бронепоезд прет сюда…

Не успел генерал досказать последнего слова, как бронепоезд сверкнул пламенем орудийного выстрела.

— Вот уже и огонь!

— Дайте залп по броневику со второй нашей батареи! — распорядился Деникин и вновь закашлялся.

Один из штабных офицеров побежал передать приказ командующего командиру второй батареи полковнику Третьякову, стоявшему неподалеку от переезда.

— А что же Боровский, до сей поры не взял станции? Позовите полковника Тимановского.

Вскоре к командующему широким, мерным шагом подошел высокий блондин в пенсне, черной папахе, заломленной на затылок, с неизменной трубкой в зубах.

— Поднимите кубанских стрелков и ведите их от кладбища на помощь студентам Боровского! — приказал Деникин.

Интеллигентное лицо Тимановского, посеревшее от усталости, чуть-чуть оживилось, но он молча откозырнул командующему и, опираясь на палку, ровным шагом человека, знающего себе цену, зашагал к залегшим вдоль кладбищенского забора стрелкам.

— Сколько снарядов сняли с броневика? — спросил Романовский у Эльснера.

— Триста шестьдесят. — Эльснер ладонью длинной своей руки пригладил на подбородке побелевшую от седин бороду.

— Немного.

— Да, но у нас до этого не было ничего, — заметил Эльснер и заспешил к ближайшей подводе, нагруженной ящиками с винтовочными патронами.

У сарая станичной скотобойни, находившейся недалеко от кладбища, стояло человек пятьдесят ростовских студентов, принимавших участие в уничтожении команды красного бронепоезда.

Марков подъехал к ним.

— Друзья, я заметил, ночью вы не умеете стрелять. Надо стрелять с чувством, с толком, как по дичи. Поэтому приказываю открывать пальбу только залпами и только по приказу командиров. А сейчас пошли брать станцию. Ур-ра! Корниловцы, за мной!

— Ура-а! — дружно подхватили студенты и побежали за скачущим на коне генералом.

В это время из-за амбаров ссыпок появились конники во главе с полковником Ряснинским, одним из бывших быховских узников. Сверкая саблями, развернувшись веером, конники неслись к железнодорожным пакгаузам.

Марков, Боровский и Ивлев первыми ворвались в маленький вокзал. По всему явствовало: солдаты Дербентского полка были застигнуты на рассвете врасплох. В залах для пассажиров, на паркетном полу и широких дубовых диванах, валялись солдатские котелки, коробки недоеденных консервов, куски хлеба со следами надкусов, окрашенных коричневым томатом.

Марков быстро шмыгнул в комнату дежурного по станции. Там было пусто. А телеграфный аппарат «Морзе» стучал, и телефон настойчиво звенел.

— Ведмидивка слушает!

Из трубки раздался густой басовитый голос:

— Вас спрашивает командир Тимашевского полка Ковалев. Мы слышим орудийную пальбу. Не нужна ли подмога?

— Да вот сунулся к нам какой-то небольшой отряд недорезанных кадетов, но мы дали им здорово прикурить!.. — Сильным рывком Марков оборвал телефонный шнур и ударом ноги опрокинул телеграфный аппарат, со стуком выпускавший ленту.

На станционных путях пылали вагоны в длинном составе товарняка, покинутого дербентцами. За вагонами еще шла стрельба. Но бой угасал быстро. Только у северного переезда настырно стрекотали два красноармейских пулемета. Выпуская одну очередь за другой, они не позволяли корниловцам хозяйничать на вокзале.

— Дьяволы, связывают но ногам, — выругался Боровский, на плечах шинели которого — это только сейчас заметил Ивлев — были кое-как, на живую нитку, нашиты матерчатые погоны с черными зигзагами. — Господа! — обратился он к небольшой группе юнкеров. — Постарайтесь неприметно пробраться к оголтелым пулеметчикам и забросать их ручными гранатами.

…Ивлев сел на широкий подоконник и закурил. Это была первая папироса за все время боя. И он от нее испытывал особое наслаждение.

В стороне северного переезда раздались короткие взрывы ручных гранат, и красные пулеметчики умолкли. Глубокая тишина, наступившая после шумного, оглушающего боя, была такой чуткой и полной, что Ивлев расслышал утреннее кукареканье петухов в неблизкой отсюда станице.

Марков уже распоряжался на перроне.

Ивлев докурил папиросу и вышел из помещения посмотреть на результаты боя.

Трупы русских солдат-фронтовиков в серых шапках из искусственной мерлушки валялись на рельсах, у колес вагонов, на платформе, под откосом. Особенно много оказалось убитых в широком, длинном рве, зеленеющем невысокой густой травой. Разбросав руки, они лежали на спинах, на животах, уткнувшись лицом в землю, на боку, скорчившись и подтянув колени к подбородкам…

Солдаты Дербентского полка не были новичками на войне. Четыре года на Турецком фронте научили их воевать мастерски, и здесь, на станции Медведовской, называемой Ведмидивкой, дрались стойко и храбро. Почти все как на подбор, крупные и плечистые, они были исключительно хороши в рукопашных схватках. В боях под Екатеринодаром их штыковых ударов не выдерживали даже корниловцы. Но тут почти все дербентцы были расстреляны марковскими пулеметами от будки, подле которой был взорван бронепоезд.