Закон предков
(Рассказы) - Яньков Николай Дмитриевич - Страница 6

На вороток, истертый канатом, села варакушка — неприметная серая птичка. К добру, видать! Не часто услышится кому в кустах голос варакушки, а увидеть ее и вовсе редко кому приходится. И будто бы удача тому случится, кому в глаза увидится соловей-варакушка.

И опять подумал Егор, что это Миша с Гошей обрадуют его своим приездом. Хороших людей увидеть — тоже удача! Егор тогда прямо помолодел возле них. Гамаюн Гоша походя шутками-прибаутками сыпал, а Миша к вечеру запалялся. Возле костра стихи читал о земной силе, а то с лицом ведуна говорил о людских слабостях: каждый человек, мол, за исключением немногих героев, подвержен зачатку порока. Постоянный духовный врач, дескать, человеку нужен, и что, мол, газетчик-писатель и есть такой врач. Гошу Миша Куликов называл талантом, будущим инженером человеческих душ, и Гоша переставал смеяться и тоже пускался в мудреную речь. Гошин хрипловатый тенорок накалялся и потрескивал, а светлые прямые волосы на голове разметались в разные стороны пшеничной соломкой. При этом Гоша весь подбирался и строго глядел в темноту.

В газете Миша Куликов писал про чужие книжки и кинофильмы, а Гоша Фокин сочинял фельетоны про разных бюрократов и ловкачей. Эти фельетоны Егор перечитывал по нескольку раз и даже приносил газетку с собой на паром — читал мужикам вслух. А если был пьяненький, хвастал: вот, дескать, какого человека спас от гибели Егор Бодров!

Теперь Егор так и считал, это они к нему едут — Гоша с Мишей. Но потом стал сомневаться и даже огорчился по этому поводу: времени прошло много, а писем от них не было, не писали они ему. Да и фамилии этих ребят перестали встречаться в газете. Может, давно отбыли к себе на запад яблоки кушать. Послали из газеты, конечно, человека по жалобе, и едет, всего скорее, кто-то другой, хотя письмо Егор адресовал на Гошу Фокина.

В газету Егор писал критику на колхозного председателя Чуркина: что-де паром совсем прогнил, а новый допроситься невозможно — сколько можно ходить? Как в пустыне: криком кричи — никто не слышит. Задурил, мол, наш Чуркин: водку глушит, а, глядя на него, помощники тоже пьют. Но давно писал Егор такое письмо — полгода прошло, а может, и больше.

Покатилась с бугра машина — оранжевая, сверкающая стеклом и никелем. Яркая эта машина казалась осколком нездешнего праздника. Не любил такие машины Егор, ездят в ярко накрашенных автомобилях бездельники — так он думал, хотя и понимал, что так думать неправильно. Все их теперь такими на заводе делают.

Не хотел Егор, чтобы те, редакционные, прикатили на такой нарядной оранжевой колеснице. Он успокоился и взялся за дело, когда увидел, что это горожане приехали на вольный воздух. Вытаскивали на траву сумки с едой.

Егор соскреб с палубы конский навоз и разный мусор. Потом бултыхнул на дно барки ведро — накопилось в левой посудине воды чертова уйма! Аж паром на один бок клонит, когда плывешь. Так и до беды недолго: течет барка-то! Егор замучился черпать воду да конопатить.

Под палубой пахло теплым варом и гнилью. Деревянная нога цеплялась за поперечины, приходилось сгибаться с ведром в три погибели, а потом тянуться до края барки. Егор вытер рукавом потный лоб, насторожил ухо: будто машина опять почудилась — гудит на бугре. Егор тяжело закинул наверх деревянную ногу и перекатился на палубу.

Так и было: пылила «Волга» председателя. С Чуркиным они едут, что ли? Но — нет, не похоже. «Волга» нырнула в сторону и покатилась вдоль реки, где дымились белым кусты черемухи. Женщина в пестрой кофте, показалось Егору, сидит рядом с Чуркиным.

Пока Егор так стоял и думал, вода в барке опять уравнялась. А может, это только так показалось, что воды прибавилось. Егор в сердцах швырнул на дно барки окурок и выругался:

— Да растуды т-твою в канитель! Гори оно все синим огнем…

Выкурил еще одну папиросу и лег на горячие доски парома — часто теперь кружилась голова и ватным делалось тело, когда портилось настроение.

Обласканный солнышком и хлюпом воды о боковины барки, Егор пригрелся и задремал. Ощутился свободный и легкий полет земли сквозь невесомость космоса.

Разбудил Егора знакомый веселенький тенорок:

— A-а, старый Бомбардир! Ну, так и есть: над собой работает.

Спать — это у них «над собой работать» называлось. У Миши с Гошей. Это они… Рано или поздно они должны были приехать к Егору — просто им нельзя было не приехать. Ведь он их, можно сказать, спас от гибели — такое не забывают!

Егор плеснул в лицо воды из бадейки и окончательно стряхнул дремоту. Стоял перед ним Гоша Фокин в самом наилучшем виде. Волосы на голове Гоши торчали свежей соломкой, стекла очков легко отражали солнце и берега, а тенорок потрескивал от избытка веселья.

— Значит, прибыли? А я все думал: почему не едут? Год прошел, второй, третий…

— Чаще всего люди торопятся туда, где их меньше всего ждут! — сказал Гоша Фокин.

— А ну-ка, дай гляну. В штанах хоть ты? — заразился весельем и сам Егор, два раза повернул Гошу Фокина вокруг его оси.

— А у тебя что — лишняя пара брюк завелась?

Это они вспомнили, как Егор вылавливал их из воды, а потом собирал для них в деревне одежду: Миша с Гошей остались в чем мать родила. Плот у них тогда заволокло под паромный трос — болтался трос, провис, и хватало стальным канатом по мутным струям. Поднялась в то лето река и разбухла от большого ливня в гольцах. Егор, услышав вопли и крики, едва успел спихнуть на воду лодку…

— Да, идут годы! Но будто вчера все было! — радовался гостю Егор. — А Миша-то где?

Спросонья Егору показалось вначале, что друзья- приятели оба приехали. Но возле машины с пыльным брезентовым верхом никого не было, кроме шофера.

— Ха, Миша! Мишу Куликова теперь голой рукой не взять. Миша теперь в столице, в Москве. В аспирант туре учится — будущий академик! Книжку стихов выпустил.

— Ну, а ты сам-то как? Читал я твои фельетоны, читал! Все эти годы следил за газетками. Увижу «Г. Фокин» — так я прямо вместо конфеты твои рассказики сглатывал!

Гость порылся в портфеле и протянул Егору подарки: нарядную рубаху в красно-желтую клеточку и тоненькую книжечку. На книжке был нарисован дикий растрепанный парень, ломающий деревце, а вверху стояло: «Георгий Фокин. Скрипы и типы».

— Так сказать, завершающий итог трудов, полное собрание сочинений бывшего фельетониста.

— Силен, силен! — восхищался Егор и от восторга пропускал мимо ушей слова гостя. — Умно пишешь, ловко. Помню, фельетон «У самовара я и моя Маша». Зло было написано, смешно. Это про девицу-любовницу, которая начала отравлять жизнь конторских. В самую точку било! На таком человеке, который кралю ради утех у себя на работе заводит, можно смело поставить крест. Вот хотя бы нашего Чуркина взять — кругом колхозы богатеют, а у нас лентяй на лентяе… Кстати, я тебе письмо писал — про дела-то наши… Неужели не получил?

Гоша Фокин ничего не ответил. Егор немного смутился: что-то он заболтался, а ведь соловья баснями не кормят! Застукал деревяшкой по доскам парома, извлек из потайного места весла и длинный шест.

— Я сейчас за свеженькой рыбкой сплаваю, — Егор специально ставил на Тихой протоке сетешку. — Посидим, уху заварим. А может, сразу домой, ко мне? У меня дома харюзок есть копченый, соленья, а?

— Успеем, Бомбардир, куда спешить? Все в наших руках, как сказал заяц, попав волку в зубы. Но сегодня я хочу провести ночь возле костра, наглотаться дыму и кислорода.

Плыть с Егором Гоша не захотел: после истории с плотом его как-то не прельщали разные мероприятия на воде.

Егор Бодров с силой отпихнулся шестом и направил лодку на самый стрежень. Неслась Дыкырингра, крутила и ворочала струи, тая в себе немалую силушку.

Рыбы в сети немного: налим, несколько чебаков, два таймешонка. На уху есть, а куда больше? В осоке возились ондатры, облетал цвет черемухи — качались мелкие белые пуговки на воде. От запаха черемухи горчило в горле.

На той стороне кто-то визжал и хихикал. Егор глянул сквозь тальники: девица выскочила к воде из кустов, за ней бежал розовый и брюхатый Чуркин. В прыткой девице Егор узнал продавщицу из соседней деревни. Кура-Мура — такое прозвище было у этой девицы.