Киевские ночи
(Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович - Страница 54

Минут через двадцать я была на Печерске. Где Гаркуша? Куда он исчез? Может быть, за ним следят? И за мной?

Я решила не ночевать дома. Провела ночь в развалинах на Институтской. Было холодно, и долго, долго не наступал рассвет… Но я решила — лучше промучаюсь ночь, зато буду уверена, что не навела немцев на след. Утром я пришла домой, переоделась — и к вам.

(Почему я сразу не сказала вам, Матвей Кириллович, про Гаркушу? Почему? Я и сама не знаю… Мне было неловко. Он шел такой бледный. И глаза желтые. Я старалась не смотреть на него. Я шла чуть впереди. А потом он исчез. И мне было очень стыдно об этом рассказывать… Как-то я, возвращаясь с базара, встретила Максима и показала ему свою покупку: торговка подсунула мне гнилую картошку, а мне стыдно было ей сказать. Максим тогда посмеялся надо мной: «Эх ты, гнилая интеллигенция…» А ведь здесь не о картошке речь идет! Мы должны были выполнить задание. Как же Гаркуша?.. Вы понимаете, о чем я говорю? Я знаю, вы все поймете.)

Ольга лежала с открытыми глазами и рассказывала все, как было. Середа слушал, и взгляд его становился мягче. Успокоенная этим, Ольга незаметно уснула.

Рассветало долго, медленно. Порой Ольге казалось, что снова темнеет, снова наступает ночь. Наконец туманный, безнадежно серый день нерешительно заглянул в комнату. Ольга смотрела в окно. Оно выходило на узкую и прежде малолюдную улочку. С высокого осокоря падали листья, покрывая тротуар и мостовую. Никто их не подметал, и листья тоскливо шуршали под ногами прохожих. Прошла женщина с ведром, — воду теперь носили издалека. Пробежал мальчик. Ссутулившись, медленно переставляя ноги, проковылял пожилой мужчина с палкой; видно, нелегкие мысли пригибали его к земле…

Опавшие листья шуршали, навевали тоску, воспоминания, неясную тревогу. Только не поддаваться этой опустошающей тоске, ни за что не поддаваться! Ольга быстро оделась и пошла на кухню варить картофельную похлебку. У нее еще было немного керосина. Зашумел примус, и Ольга даже удивилась — как будто ничего и не произошло. На кухне шумит примус и варится картофельная похлебка.

Горячая еда согрела ее. И все-таки в комнате было холодно. Накинув на плечи пальто, Ольга взяла томик Гейне на немецком языке и, листая страницы, разыскивала свои любимые стихотворения. Нет, отец ее не был консулом и никогда не жил в Берлине. Он был самым обыкновенным учителем немецкого языка. «Зимнюю сказку» и другие стихи Гейне Ольга знала с детства. Наверно, сейчас на фронте отец допрашивает пленных немцев; как, должно быть, приятно видеть перед собой обезоруженного, присмиревшего, насмерть перепуганного врага!

Ольга опять посмотрела в окно. Что сейчас делают Середа и Максим? А Гаркуша?.. Ее вдруг пронзила мысль: «А что он сказал? Что рассказал Середе? Что меня схватили?.. Тогда каким образом я оказалась дома? Как Гаркуша объяснил это Середе? Гестаповцы схватили меня, а через день я — дома!..»

Ольга вздрогнула, вскочила. Бежать, сейчас же бежать к Середе, объяснить все и развеять то страшное, что скрывалось за его тяжелым взглядом.

Она и не опомнилась, как очутилась на улице. Шла, подгоняемая неотступными мыслями. Под ногами шуршали увядшие и пожелтевшие листья. Ольга ничего не замечала. Поскорее бы дойти, увидеть, сказать.

Улицу и дом, в котором жил Середа, она могла бы найти с закрытыми глазами. Знала каждую выбоину на растрескавшемся тротуаре.

Ольга дважды прошла мимо приземистого двухэтажного домишка — ни один чужой взгляд не следил за ней. Тогда она нырнула в подворотню и постучала — один раз сильно, потом три раза подряд потише. Никто не отзывался. Она постучала еще раз. За дверью притаилась тишина.

Какая-то женщина, спускавшаяся со второго этажа, перегнулась через перила и, не дожидаясь вопросов, выложила все, что знала:

— Вы, может, к дядьке Матвею, к стекольщику? Э, да он подался в деревню. «Тут, говорит, с голоду сдохнешь, пойду на село да заработаю хлеба». Вчера и отправился.

— А бабушка? — с трудом произнесла побелевшими губами Ольга.

— A y бабушки еще один племянничек на Подоле живет. Чего ей тут одной-одинешеньке горе мыкать… А вы им родственница будете или кто?

— Родственница.

Дома Ольга на тысячу ладов пыталась объяснить себе внезапное исчезновение Середы. Сомнений не было — стряслась беда. Но даже в самых мрачных своих предположениях она была далека от мысли, что всему причиной она сама.

Оставалось одно — ждать. Ждать, как приказал Середа. Сидеть и прислушиваться. Или стоять у окна и смотреть на безлюдную улицу, усыпанную желтыми листьями.

Что-то случилось. Но что именно? Почему Середе пришлось сменить квартиру? Она понимала: о том, что он отправляется в деревню, Середа сказал только для отвода глаз. Сейчас сотни киевлян ходят по деревням, меняют вещи на хлеб. Но Середа в Киеве, никаких сомнений в этом у нее не было. Однако где его искать? И тут же говорила себе: «Мне приказано сидеть дома, я должна терпеливо дожидаться, пока не появится Максим».

И она ждала. Ждала до тех пор, пока не стемнело. Теперь уже Максим не придет. Скоро комендантский час, улицы совсем замрут.

Опять долгий вечер в темной комнате. Опять ночь и воображаемый разговор с Середой, которому она — уже в четвертый раз! — рассказывает все, как было…

Тоскливый и бесконечно долгий рассвет истерзал ее душу; наконец наступил еще один пасмурный день.

Ольга решила пойти к сапожнику на Саксаганской. Ей известен был строгий наказ Середы: к сапожнику можно заходить только по его — Середы — поручению и каждый раз с новым паролем. Она была там дважды. Инвалид-сапожник устроился в чулане под лестницей большого дома. Он постукивал молотком, а над его головой шаркали по ступенькам ноги жильцов. Ответив на пароль, сапожник вставал и говорил: «Подождите». Через несколько минут он возвращался и снова произносил только одно слово: «Подождите». Не обращая внимания на Ольгу, сапожник продолжал постукивать молотком; на ступенях слышались шаги жильцов. Потом появлялся невысокий человек в коротком кожушке и в лохматой шапке-ушанке — Иван Иванович — и крепко жал ей руку. Они выходили на улицу, и Ольга пересказывала ему все, что поручал ей Середа. Иван Иванович тоже передавал через нее несколько слов Середе и, прощаясь, улыбался одними глазами.

На Саксаганской Ольга невольно замедлила шаг. Что она скажет? Старый пароль. Угрюмый сапожник просто не станет с ней разговаривать. Она уже готова была повернуть назад. Зачем она вышла из дому? Может быть, как раз сейчас пришел Максим? А если не пришел? При мысли о том, что она должна вернуться в свою комнатку, где самый воздух насыщен тревогой, у Ольги упало сердце.

«Будь что будет», — сказала она себе и вошла в подъезд.

Первое, что она разглядела в полутемном парадном, был замок на дверце чулана. Потом Ольга увидела, что поперек двери прибита доска. Там, где торчали загнутые головки больших гвоздей, доска раскололась. На полу лежала щепочка. Ольга подняла ее. Щепочка не успела покрыться пылью. Ольга поняла, что сапожник — или кто-то другой — заколотил дверь вчера-позавчера.

Куда же идти теперь? А что, если и Максим не появится? А может, он пришел и не застал ее? Преследуемая этой мыслью, она чуть не бегом пустилась домой. Тяжело дыша, едва переступив порог, не своим голосом крикнула:

— Михайло Петрович, меня никто не спрашивал?

— Никто не спрашивал, — отозвался из кухни счетовод. — Вы слышали, что творится? Это ужас! Идите сюда…

Счетовод, по обыкновению, колдовал у печурки.

— Представьте, сегодня разогнали базар. Совсем! И это называется — борьба со спекуляцией… А картошку продают из-под полы. И уже по полтораста за ведро. Вы только подумайте!

Михайло Петрович обернулся, взглянул на Ольгу и испуганно заморгал:

— Вы больны? Вам нехорошо? Почему вы молчите, Оля?.. А ну, марш в постель, я вам сейчас чайку с сахаринчиком принесу.

Ольга лежала плашмя. Глаза ее погасли. Под ними залегли глубокие тени. В висках молоточком стучала все одна мысль: «Что сказал Середе Гаркуша?»