Киевские ночи
(Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович - Страница 59

На многое Зубарь не мог ответить. Середа укоризненно качал головой: «Все надо знать, всем надо интересоваться». Взор его стал мягче, когда Зубарь рассказал о молчаливом рабочем, который разравнивал землю под стеной, где закопан медный провод. Жадно слушал Середа и про Гребнева, того самого, что нашел новый мотор и ходил кланяться шефу.

— Раб. Холоп, — жестко произнес Середа. — Правильно сказал о нем ваш товарищ. Кланяется, пятки лижет и рад-радехонек! Так-то, друг мой… Сколько еще нужно труда и терпения, сколько сердечного жара, чтобы очистить такие души от рабской скверны.

В голосе его звучала искренняя боль, и Зубаря это удивило. Он понимал возмущение и гнев Калиновского. Но жалеть о душе какого-то Гребнева?.. Что ему этот Гребнев?

Два человека сидели при свете крошечной свечки у стола. Но их разделял не только стол, их разделяла огромная, непреодолимая пропасть.

Середа опять долго не спал. Чужая комната, чужая кровать. И мысли. Что кроется за этими арестами? Как попалась Надежда? Что произошло в эти дни с Ольгой? Правду ли она ему рассказала?

Когда на следующий день Зубарь вернулся домой, он застал Середу за неожиданным делом. Тот мастерил железную печурку.

— Две-три щепки, и можно согреть чайник, — сказал он Зубарю. — Ведь надвигается зима, друг мой. Как будете жить? Теперь скажите, где раздобыть кусок жести на трубу? Сделаем вот так — коленом в окно.

Середа серьезно и озабоченно рассуждал, как пристроить трубу, как вывести ее в форточку, Зубарь с досадой подумал: «Чего ему скрываться? Шел бы на базар, да и мастерил всякую всячину».

— А книг у вас мало. — Середа бросил на Зубаря внимательный взгляд. — Сегодня искал, что бы почитать… Все случайное.

— Некогда было читать книги, — махнул рукой Зубарь. — А теперь и вовсе не до того. Живем, как в тюрьме.

Мохнатые брови Середы подпрыгнули.

— Читать надо всюду и всегда. Старые большевики в тюрьмах и в ссылке прочитывали целые библиотеки, становились высокообразованными людьми.

И опять Зубарь подумал: «Кто он?»

— Что сегодня новенького на заводе? — спросил Середа.

Зубарь пожал плечами:

— Ничего особенного…

Он заметил, как шевельнулись брови непонятного квартиранта.

— Ничего? Каждый день происходит что-нибудь такое, чего не было вчера. И особенно сейчас. Событий даже больше, чем надо…

— Прошел слух, — сказал Зубарь, — что скоро пустят трамвай. Покамест одну или две линии. Передний вагон для немцев, задний — для наших.

— Вот видите, есть новости. И очень важные. Гитлеровцы и тут хотят нас унизить. И надо, чтобы каждый это знал.

Для того чтобы избежать новых вопросов, на которые он не мог дать ответа, Зубарь поспешил сам спросить Середу:

— Вы не слышали: это правда, что в Киев собирается приехать Гитлер?

— Не слышал. Не знаю, — сказал Середа. — Ну что ж… Пускай посмотрит… — Он помолчал. — Сегодня я видел Крещатик, и Прорезную, и Институтскую… Некоторые дома точно ножом разрезаны. Где-то на третьем этаже висит картина, на подоконнике — цветочные горшки, а там — среди сплошных развалин — детская кроватка. Кроватка цела, а ребенка, верно, уже нет в живых… Хожу, хожу и не узнаю города: оголенные склоны, руины, пожарища.

Середа умолк и вдруг спросил Зубаря:

— Помните, у Тычины есть такое стихотворение: «Стоит сторастерзанный Киев и двести распятый я…»

Зубарь сконфуженно покачал головой: нет, он не помнит.

Середа снова посмотрел в окно и сказал:

— А все-таки Киев, сторастерзанный Киев, плюет им в лицо.

Зубарь молчал. На лице его застыло почтительное удивление, а в душе шевелился тайный страх: «Кто же он такой, этот бородатый стекольщик?»

Опять Лиза стала каждый день попадаться ему на глаза, и все как бы случайно. Здоровалась, мимоходом спрашивала о чем-нибудь, советовала бросить завод.

— Это не для вас, Олекса. Работать на чужого дядю… Неужели вы не хотите стать независимым?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, вступайте хотя бы в компанию с Куземой, — сказала она и лукаво сверкнула глазами: слишком двусмысленно прозвучали ее слова. Едва сдерживая смех, Лиза добавила: — Он собирается открыть комиссионный магазин.

— Пусть ищет себе другого компаньона, — угрюмо ответил Зубарь, глядя куда-то вниз.

— У-у, сердитый, — игриво дернула его за пуговицу Лиза. — Заходите…

Через день после того, как Середа перебрался к Олексе, Лиза подстерегала его у дверей.

— Дворничиха мне сказала, что у вас живет родич. Я его видела сегодня. Такой симпатичный… Вот и хорошо, а то вы совсем бирюком станете. У-у… А вашего родича я где-то видела. Знакомое лицо!

Она смотрела на Зубаря прищурившись. У него похолодело в груди.

Потом Лиза встретила его во дворе, когда Зубарь возвращался домой. Она была в легком осеннем пальто, небольшой воротник из дымчатой белки охватывал ее шею, кокетливая шапочка из того же меха закрывала лоб, оттеняя серые глаза.

— Проводите меня немножко, хоть чуточку. — Лиза вцепилась в его рукав, заглядывала в глаза.

— Я с работы… — протянул Зубарь.

— У-у, кавалер. — Она надула губы. — На улице удирает. Зайти к нему нельзя: у него дядя. — Вдруг Лиза серьезно и как будто испуганно сказала: — Я все-таки видела его раньше. Он, кажется, был секретарем райкома?

Внезапная слабость разлилась по всему телу Зубаря.

— Что вы? Он работал на стекольном заводе. Это мамин брат…

Как ни старался Зубарь произнести эти слова самым равнодушным тоном, голос изменил ему, и Лиза это уловила.

— В самом деле? Выходит, я ошиблась. — Глаза ее смотрели ласково, доброжелательно и чуть насмешливо. — Может, вам помочь с пропиской? У меня есть знакомые…

Зубарь уже вполне овладел собой.

— Спасибо. Дядя уже прописан. Мой шеф Бунке любезно помог…

Последние слова Зубарь произнес с ударением: у него, дескать, тоже есть покровители среди немцев.

А Лиза, казалось, уже обо всем забыла.

— Вы на меня не сердитесь? Олекса, Олексонька… — Те самые глаза, которые минуту назад хотели проникнуть ему в душу, теперь лукаво играли, рассыпали зеленоватые искры. — Не надо сердиться, Олексонька…

Наконец она ушла, и Олекса перевел дух. Змея! Змея с тысячью жал! Как это у него выскочило из головы, что рядом живет эта немецкая шлюха? Зачем он согласился взять к себе Середу? Зубарь уже раскаивался. Лучше бы выполнил он какое-нибудь другое поручение Калиновского. Лучше бы гранату бросил в генерала Эбергарда… Как всегда, его охватили сомнения, и он заметался в тенетах противоречивых мыслей. Кто он, этот дядя Матвей? Может, и в самом деле секретарь?

Мелькнула мысль, что нужно немедленно бежать к Калиновскому и прямо сказать, что он, Зубарь, не принял во внимание, какие у него соседи, что его квартира ненадежна. Но как посмотрит на это Калиновский? Спросит: а где раньше была твоя голова? Тут Зубарь вспомнил, что он даже не знает адреса Калиновского. Может быть, сказать самому Середе? Зубарь остановился на ступеньках. Понял, что у него не хватит решимости. И что, собственно, сказать? «Я растерялся». «Меня напугала болтливая баба…» Чепуха! Незачем обращать внимание на ее болтовню. К тому же Калиновский говорил, что Середа пробудет всего две-три недели. Как-нибудь обойдется.

Войдя в квартиру, Зубарь увидел, что Середа прилаживает трубу к сделанной накануне железной печурке.

Он сидел прямо на полу, руки у него были черные. Каждое его движение дышало спокойствием и уверенностью.

У Зубаря отлегло от сердца, и он уже готов был с улыбкой вспоминать о своих страхах. Однако он решил во что бы то ни стало избегать встреч с Лизой. Если бы это было возможно, он птицей взлетал бы на свой третий этаж, взбирался бы по стене. Он стал приходить позднее обычного, и, шагая через две ступеньки, неслышно поднимался к себе.

На третий день Лиза распахнула дверь перед самым его носом.

— Добрый вечер, Олекса! Как давно я вас не видела. — В голосе Лизы звучала сама доброта; глаза смотрели призывно, кротко и вместе с тем чуть насмешливо: она, конечно, заметила, что он растерялся.