Киевские ночи
(Роман, повести, рассказы) - Журахович Семен Михайлович - Страница 67

«Что делать? Что делать?» — беспрестанно повторяла Ольга. Видела единственный выход: во что бы то ни стало найти Середу, объяснить, доказать, опровергнуть какие-то неведомые ей обвинения. Но теперь она поняла и другое — как выглядят ее поиски со стороны: чем настойчивее она искала, тем больше это вызывало подозрений.

Оставалось самое тяжкое: ждать. Но сколько можно ждать и чем все это кончится? Истерзанные нервы не мирились с вынужденным бездействием. Что угодно, только не сидеть в норе, прислушиваясь к каждому звуку.

И тогда она вспомнила об Андрее Мазниченко.

Последний раз она видела его в августе. Они столкнулись случайно и очень обрадовались друг другу. Это были дни, когда все реже и реже можно было встретить знакомое лицо на киевских улицах, когда тысячи людей прощались друг с другом, когда так глубоко поражала, пронизывала сердца боль первых утрат.

До того они не были близко знакомы. Мазниченко на два или три года раньше окончил институт, в котором училась и Ольга. Он стал инструктором райкома комсомола, а потом, кажется, работал в аппарате городского комитета комсомола. О нем отзывались по-разному. Одни говорили, что Мазниченко — «свой парень». А раз «свой парень», то о чем тут толковать и раздумывать? С ним весело, он не зазнался. Другие говорили, что Мазниченко себе на уме, что есть в нем карьеристский душок, что он из числа тех ловких молодых людей, для которых главное — служебная лестница. Третьи охлаждали строгих судей: «Вы ему просто завидуете…»

Ольга не очень прислушивалась ко всем этим пересудам. Что ей, в конце концов, Мазниченко? Но она любила острое словцо и вмешалась в горячий спор: «Все-таки виден инженер-строитель: знает, что такое лестница». Все засмеялись, потом еще яростнее заспорили: «А в самом деле? Почему он учился в строительном?» — «Как почему?» — «Да ведь он никогда ничего не построит. Даже собачьей будки…» Ольгу тоже кто-то уколол: «А ты? Ты тоже не в тот институт попала. Тебе бы такая профессия, чтоб ух-х!» И посыпалось со всех сторон: «Парашютисткой бы тебе стать!.. Летчицей! Нет, разведчицей! Ползти ночью с кинжалом в зубах».

Ольга только улыбалась. Парашютисткой. Она уже сделала пять учебных прыжков. Летчицей? Она учится в аэроклубе. Разведчицей? Ну что ж, друзья мои, увидим, что будет дальше.

О, студенческие шутки! Кто мог знать, что не пройдет и года и она действительно станет разведчицей. Правда, без кинжала в зубах…

Встретившись на улице в тревожный августовский день, Ольга и Мазниченко стали вспоминать товарищей и друзей, ушедших на фронт. Взволнованный, беспорядочный разговор рождал какую-то близость и теплоту. К тому же в него врывался приглушенный грохот артиллерийской канонады.

Время от времени Мазниченко умолкал, бросал на Ольгу загадочные взгляды и многозначительно говорил:

— Ох, Ольга, ты ничего не знаешь…

— А что я должна знать?

Ее насмешливый взгляд задевал его самолюбие. Тайна, которой владел Мазниченко, распирала его, как воздух глубоководную рыбу, поднятую из недр морских. Ольге не потребовалось больших усилий, чтобы он излил перед ней все, чем был сейчас переполнен.

Мазниченко то и дело оглядывался, говорил шепотом, романтические слова опьяняли его: «Подполье, конспирация, диверсии, нелегальные явки…»

В эту минуту он был еще красивей, чем всегда, — статный, широкоплечий, с горящими глазами, в которых вспыхивали желтые искорки, с юношески чистым лбом и непокорными вихрами — копной спелой пшеницы.

Ольга качала головой: «Мальчишка, и романтика чисто мальчишеская». Она невольно улыбнулась:

— Какой из тебя конспиратор? В одну минуту все выложил.

— Но я ведь тебя знаю, — рассердился Мазниченко. — Я и тебя хотел привлечь к делу.

Видно было, что это только что пришло ему в голову. Однако, так горячо начав, он уже не мог остановиться.

— Привлекай, — лихо ответила Ольга. — Дай мне бомбу, я убью Гитлера, и мы прославимся на весь мир. — Она засмеялась, но вдруг сделала испуганные глаза: — Слушай, Андрейка! А что, если нас схватят и повесят? Качаться на таких качелях, даже вместе с тобой, мне совсем не хочется.

— Сумасшедшая! — лицо Мазниченко исказилось будто от внезапной зубной боли. — Я с тобой серьезно говорю, а ты…

— Ах, серьезно! Ну, тогда я спрошу у мамы.

Он смерил ее презрительным взглядом:

— Я думал, ты взрослый человек и понимаешь, что творится на свете.

— Ты думал! — язвительно ответила Ольга. — Разве это серьезный разговор? Ты шутишь. Ты просто берешь меня на пушку… Ничего ты не знаешь, а строишь из себя героя.

— Я не знаю? — задетый, воскликнул Мазниченко.

Он схватил ее за руку и повел вниз по Кузнечной. Шел широким шагом, Ольга едва поспевала за ним.

— Видишь? — Мазниченко указал на дом в глубине зеленого двора, обнесенного жиденьким забором из тонких планок. — Вот где я буду, когда придет время… Если останешься в Киеве, найдешь меня там. Я знаю, ты боевая комсомолка, вот почему я открыл тебе все.

Он растрогался и осторожно привлек ее к себе: «Все может случиться, Оля… Поцелуемся на прощанье».

Ольга шла и улыбалась. «Мальчишка. Горячий, восторженный… Но тебе не пришлось видеть и малой доли того, что уже видела я».

Следующей ночью Ольга вылетела на военном самолете и прыгнула с парашютом под Казатином. В приземистом домике, на Комсомольской улице, 17, машинист-железнодорожник Квятковский заставил ее все заучить наизусть: «Ни одной записи, дочка! Ни одной бумажки… Итак: пятая танковая дивизия СС, девяносто первая пехотная, затем сто двадцать седьмая, третий мотомеханизированный корпус…» В Киев Ольга вернулась пешком. Потом город заняли немцы. Она стояла на бульваре и смотрела, как движется третий мотомеханизированный корпус, как марширует девяносто первая пехотная… О Мазниченко она забыла прочно и, казалось, навсегда.

А сейчас, когда мозг лихорадочно искал выхода из тупика, ей вспомнилась августовская встреча, и разговор, и дом на Кузнечной. Если и в самом деле Мазниченко здесь, он поможет ей встретиться с Середой или с кем- нибудь другим. Больше ей ничего не надо.

Наконец-то она знала, что ей делать, и ее словно ветром подхватило.

Однако, пока шла к Кузнечной, закралось сомнение: «Он просто хвастался, Андрейка. Он давно уже в Саратове…» Она пересекла Саксаганскую и стала вглядываться в дома. Третий или четвертый двор. На всякий случай, из предосторожности, перешла на противоположную сторону бульвара. Теперь она узнала забор из тонких планок, за ним, под деревьями, темнел дом.

Ольга прошла немного дальше, потом вернулась и, поборов колебания, направилась к дому. Не успела она подойти к тротуару, как услышала позади приглушенный голос:

— Не идите, не идите туда…

Ольга резко обернулась. В тени подъезда стояла женщина, закутанная в темную шаль. Ольга увидела только большие черные глаза, горевшие каким-то странным, лихорадочным огнем.

— Не идите, там гестапо, — прошептала женщина и исчезла в подъезде.

У Ольги подкосились ноги. «Андрейка!» — чуть не крикнула она. Он возник перед ее глазами, каким она видела его в последний раз, — красивый, веселый, статный, со взъерошенными волосами над высоким лбом… Погиб, погиб из-за своей мальчишеской доверчивости и неосмотрительности. И никто его не остерег, не научил. «А я тоже… Я только посмеялась, свела все к шутке. Ох, Андрейка!»

Что-то зловещее преследовало ее в эти дни. Как только она нащупывала тропку, которая могла бы привести ее к тем, кого она искала, тропка обрывалась, быть может вместе с чьей-то жизнью. Точно проклятье висело над ней. Не помня себя, она остановилась у каких-то ворот, все поглядывая на противоположную сторону улицы, на забор, на калитку, все думая о Мазниченко.

Надо было уходить отсюда, пока кто-нибудь не обратил на нее внимания. Ольга на мгновение задержалась в том самом подъезде, где стояла закутанная в темный платок женщина. Улица словно вымерла. Все дальнейшее произошло будто во сне. Ольга вдруг увидела, как у забора остановилась немецкая автомашина. Рядом с шофером сидел офицер. Машина подала короткий сигнал. Из калитки вышли двое в штатском. Один из них был Мазниченко.