Что-то не так (СИ) - "gaisever" - Страница 50

Куда он ушел, почему его нет, нет – так долго? Бросил. Туда же – предатель. Все бросили, все гады, все сволочи. Особенно Ддейхерг. Привел-завел в эту какую-то полную непонятную хрень – и бросил. Нет, правда! Ведь сволочи все, все, ведь все! Гессех – завел в тоннель и, гадина, бросил. Нейгетт – довел до той рухнувшей башни – и, ушлепище, бросил. Ддейхерг – см. выше. Этот теперь сопляк, шпион-резидент в лохмотьях, – туда же, все то же, малолетний гаденыш, завел в этот проклятый жуткий тупой бесконечный тоскливый уже просто реально остохреневший туман – и тоже, сопливая мелкая сволочь, бросил.

И ведь Эйнхгенне – тоже, ведь, получается, – да! Тоже ведь, получается, бросила! Изменница. Коварная, лукавая, бессердечная. Блин, как больно расставаться с мечтами, со своими въевшимися иллюзиями... Ведь все сволочи, все, все, весь мир – поганый обман и наглая фикция. Подлая, подлая голограмма. Даже Эйнгхенне, гадина, ведь как получается, – бросила его там, в той темноте! Где он получил тогда в голову! Нет, вот ведь паскуда, а? Все они такие, паскудные сволочи...

– Але! – заорал Марк во все горло, вскочив.

Крик разлетелся по сторонам и угас, увяз в тупой густоте «игхорга».

– Але, Твеййессо! Ты, сволочь, наверно сидишь тут рядом, сразу тут же в тумане, и насмехаешься надо мной! Предатель! А я тогда, на реке, тогда, еще хотел найти для тебя конфету! А ты меня, подлый, так кинул! Нет, мир – это лживая тоскливая погань... Все суки, все твари, предатели... Ради сиюминутной выгоды, ради удовлетворения какой-то своей мелочно мерзкой амбиции – только что и готовы предать, продать, опоганить...

Он стоял и звал так мальчишку довольно долго. Затем муть в голове немного развеялась.

– Блин... По ходу, оставаться, здесь, в этом тумане, на одном месте – очень губительно. По ходу, я сейчас чуть не сошел с ума. Надо же, и ведь заметил? Не все так херово в мире? Получается? Короче, мельник, жизнь идет в движеньи. Ноги стали слушаться, хоть как-то, и надо этим воспользоваться. То есть, будем, снова, тахать – как бы нам это не о. Сто. Хе. Ре. Ло!!!

Он двинул вперед – просто вперед, по улице (если это все-таки улица). В тумане светлело; узор под ногами начинал мерцать – только видно, что мерцает он уже как-то не так. Слабее, тоще, болезненней чем вчера – и, тем более, позавчера... Или нет, позавчера ничего не было? Позавчера весь день была ночь, или что там, такое, от чего сейчас ничего не вспомнить?

Марк шагал, шагал и шагал, и начинал понимать, что силы, которые, после ночного все-таки отдыха, как-то вроде бы восстановились, начинают усачиваться опять. Он снова упал на дорогу, уселся, вытянув ноги.

– Что за хрень, – посмотрел вверх, в неопределенное пепельно-серое нечто. – Что делается с АТФ? Куда она вдруг стала деваться? Блин, но надо хотя бы ползти...

Он упал на живот и прополз несколько метров. Остановился, полежал, напрягся, поднялся.

– А я сошла с ума! – радостно прокричал в туман. – Какая досада, да? АТФ, вернись! Родная! Я все, все прощу! Нет, сволочь, даже она изменила... Родная...

Заковылял дальше. Ничего не соображая, ничего не запоминая, не имея сил даже чтобы что-нибудь бормотать, он ковылял, плелся, тащился вперед. Бесконечный – явно ведь теперь умирающий – узор под ногами. Бесконечные ленты решеток, бордюров, газонов и парапетов по сторонам – мерно разбивающиеся перекрестками... И никакого, никакого, никакого разнообразия. Никакого хоть какого-то отвлечения для костеневшего мозга – ни одной, хотя бы одной, например, ступеньки...

...Нет, куда подевался сопляк? Что с ним случилось? Вполне возможно, решил найти какой-нибудь транспорт? Ведь сам тоже, это вполне очевидно, с трудом держится на ногах. Пробежка вдоль кислотной воды далась совсем нелегко, легкие саднят до сих пор; а мальчишке, насколько можно судить, после этой пробежки стало намного хуже чем до нее, если сравнивать эту «дельту» с Марком. Степень «кислотности» воды и пагубность тумана очевидно связаны; для местных, возможно, существует какой-то предел, за которым они больше не могут его переносить... Предел который на Марка не действует, или действует как-то не так, по-другому, не характерно, опять же вразрез с окружающим «как оно здесь происходит»...

«Игхорг» и этот непонятный «тейстер» взаимосвязаны, и эта взаимосвязь, похоже, сама себя «подгоняет»; меньше «тейстера» – больше «игхорга», больше «игхорга» – меньше «тейстера»... И вполне, между тем, может быть, что здесь, где ниже – где, надо думать, соответственно слабее солнце (ультрафиолет, что еще там бывает такое, что составляет солнечную радиацию, или что там вообще, блин) – все эти факторы действуют еще сильнее, и вся эта деградация происходит еще сильнее, быстрее, отчетливей...

...Хотелось, для этого разнообразия, повернуть – но, реально, сил даже повернуть не осталось. К тому же, поворачивать было страшно. Почти с утра, то есть с тех пор как туман стал светиться, в ушах снова появились странные звуки, это загадочное «подэхо»; словно кто-то пародирует-насмехается над шагами, вкрадчиво «подыгрывая» своими, ступая так чтобы эта маленькая, почти неуловимая задержка в отражении звука своих шагов от тумана – доводила до исступления.

...Сколько это все продолжалось – Марк давно перестал понимать, только вдруг в какой-то момент обнаружил, что идет теперь не один. По сторонам шли двое в пятнистых плащах неопределенного цвета, с нахлобученными капюшонами. Идут просто, словно идущие «в потоке» прохожие, по каким-то своим делам, не обращая внимания на «попутчика» – Марка.

– Здорово, черепа, – сказал тот, повращав головой. – Как дела?.. У меня тоже хреново... Кстати, вы...

Он остановил взгляд на лице человека шагавшего справа – и замер как вкопанный. Мозги, в долю секунды, вспышкой, прочистились.

– Стоп! – если бы в ногах оставались какие-то силы, он бы подпрыгнул. – Я тебя... Я ведь знаю! Это ты, сволочь, тогда, в том ублюдском трактире, где висели серые, пытал меня своей ублюдской железкой! Ах, ты гаденыш! Я до сих помню как чуть не ослеп! Потом вы еще с Гессехом таращились в этот ублюдский хрустальный шар!

«Пятнистый» повернул голову и отозвался, с усмешкой, в которой явно прозвучало презрение:

– Ме́тдеххе́нггетт Ге́ссех.

– И знаешь что? Кажется мне... Кажется мне... Нет, не кажется – я в этом уверен. Я знаю, что это значит – макхи́ггет. И я знаю, я понял, что ты – как раз это и есть... Макхи́ггет! Ейс – макхи́ггет! Где Твеййессо? – Марк вцепился «пятнистому» в локоть. – Где сопляк? Ты его съел? Убил, пожарил и съел? Или засолил, в нанобочку, а съешь потом, когда наступит голодомор? Который ты уже запланировал? А сам выживешь, в бункере? Пожирая засоленных мальчиков? А то и девочек? Отвечай, сволочь!

– Ме́тдеххе́нггетт, сте Тве́ййессо́, – тот отстранился – не пытаясь, однако, расцепить хватку. – Ойме́йнгег о́йддетте́тт, – обратился он к шедшему слева, повысив немного голос.

– О́йддетте́тт? – Марк усмехнулся. – Да ради бога, – он расставил руки. – Хватайте. Ойме́йнге.

Левый мягко, как-то осторожно, с некой ощутимой опаской, – схватил – нет, аккуратно перехватил – Марка за левую руку, и надел на нее кольцо наручника цепи – такой же тогда, в самый первый день, его приковал к себе Гессех – но мерцавшей здесь, в мертвенном свете тумана, угрюмо-пепельным серебром.

– Неоригинально, – усмехнулся Марк. – Каасе́ммтерт – плавали, знаем... Ну, что тебе надо?

– Айне́нг на́йстте-но. Айне́нг на́йстде-кхаа тта́йргес.

– Что есть «ттайргес»? Я есть плёхо кофорить фаш ясык.

– Эйсе́нг тта́йргесо́ммдерт айне́тт, ге́йстенггерте́й Эйнгхе́нне.

– Что есть «Эйнгхенне»? Я есть плёхо, оутщень плёхо кофорить фаш ясык. Я есть нихрена ведь не понимайтен... Блин, как я устал, – Марк упал на колени, сел на дорогу, и она показалась уже ледяной. – Мой услофие есть такой... Сто миллионов долларов и летим в Турцию... Я замерз, устал, и проголодался. Это понятно?

«Левый» потянул за цепь, но едва (да, он боялся, очень боялся, хотя и пытался страх этот скрыть) Марк просто дернул рукой (реагируя, автоматически, даже не пытаясь собственно сопротивляться) – как выронил цепь, и отпрыгнул.