Похититель бурбона (ЛП) - Райз Тиффани - Страница 9

Что же, все было идеально, не так ли? Могла ли Тамара провести хоть один день без скандала на пустом месте от матери? Вчера она отчитала Тамару за слово «дерьмо» во время ужина. И в пятницу, когда она приехала из школы в Луисвилле на рождественские каникулы, Тамару пропесочили за то, что она привезла с собой только грязную одежду. Почему это так задело маму, Тамара не поняла. Не похоже, что мамочка занималась стиркой. Кора, экономка, делала всю работу. Ее мама не работала. Ее мама никогда не работала. Ее мама может даже и не знала, как пишется слово «труд», если бы они играли в Скрэббл, и у нее остались буквы Т Р У и Д. Скорее всего, она бы написала «Пруд».

В кухне, пока за ней наблюдала мама, Тамара стянула грязные сапоги. Тамара изо всех сил старалась игнорировать ее, искусство, которым она овладела почти в совершенстве за последние три года, с тех пор как папочка умер, и «злость» стала обыденным состоянием матери, ее дежурным ответом на все. Поначалу Тамара реагировала на каждую мелочь, каждую колкость, каждое оскорбление, словно камень в лицо. Но спустя несколько месяцев Тамара начала использовать камни и выстроила стену - высокую, широкую и толстую - между ней и матерью, пока стена не переросла в крепость, и теперь, казалось, что эти камни бросает крестьянин в королевский замок. Конечно же, даже пока папа был жив, ее мать не наслаждалась жизнью с ним. Она и папа перешептывались друг с другом насчет ее подобных настроений. Папа говорил, что Дьявол задолжал ему, и через маму он так рассчитался.

Как только Тамара стянула сапоги, ее мать схватила ее за руку и поволокла по коридору. Арден был огромным домом, столетняя кирпичная коробка времен возрождения Джорджии. Каждая комната отличалась по цвету, как в Белом Доме. Следуя за матерью, Тамара прошла ее розовую спальню принцессы и голубую бильярдную комнату, зеленую столовую на пути к красной комнате справа - библиотеки ее дедушки. На втором этаже, у деда был свой кабинет, и за всю свою жизнь она не могла узнать разницу между библиотекой и кабинетом, кроме одной - в одной из комнат стоял стол, а во второй нет.

Внутри библиотеки в красно-золотом кресле сидел дедушка, держа в руке бокал с бурбоном - судя по виду прокисший бурбон - а в другой руке газету.

- Мне нужно обсудить кое-что с тобой, - сказала ее мать.

- Как и всегда, Вирджиния, - ответил дедуля, перевернув страницу газеты, даже не посмотрев на них.

- Дедуля, мама… - начала Тамара, но мать перебила ее.

- Ты сейчас же отправишься в свою комнату и не смей и носа своего показывать, пока я тебе не разрешу.

- Что здесь происходит? - Дедуля, наконец, обратил внимание. Он аккуратно сложил газету на коленях. В пасмурном дневном свете он выглядел не старше пятидесяти, хотя ему было глубоко за шестьдесят. Вся его голова была седой, и лицо напоминало людям Ли Мейджорса. Женщины за спиной называли его шестимиллионным мужчиной, потому что по их словам, он, вероятно, столько держал в своем кошельке. Даже сидя в кресле, он выглядел большим и сильным, держащим все под контролем - полная противоположность маленькой, словно веточка, матери.

- Я застукала, как твой конюх целовался с моей дочерью, - ответила мама.

- Леви? Целовал Тамару?

- Я попросила его, потому что у меня день рождения, - быстро добавила Тамара. - Вот и все. Больше ничего не произошло.

- И на это я трачу свое время? - дедушка обратился к ее матери, а не к ней.

- Это был больше, чем поцелуй. Парень прилип к ней.

- Это был просто поцелуй, - закричала Тамара, четко произнося слова, словно мать была медлительной и частично глухой.

- Это был Леви Шелби, ты меня слышишь? - в ответ закричала мать. - Леви Шелби. Я говорила тебе и говорила, чтобы он не крутился рядом. Я говорила, и ты не послушалась и все еще не слушаешь, и однажды ты поплатишься за то, что не слушала меня.

Дедушка глубоко вдохнул и так же глубоко выдохнул.

- Я слушаю тебя, Вирджиния.

- И что ты собираешься делать?

- Ничего, - ответила Тамара. - И вы тут тоже ничего не сделаете. Сегодня день моего рождения. Я попросила Леви поцеловать меня. Это все, что произошло.

- Иди в свою комнату, сейчас же, - приказала мать.

- Но…

- Иди, детка, - сказал дедуля, взмахивая газетой, будто прогонял собаку из комнаты.

- Иди. - Мама указала длинным белым пальцем с длинным красным ногтем на дверь. Тамара ушла. Она хлопнула за собой дверью и побрела по коридору, медленно, достаточно медленно, чтобы слышать их разговор. Мать сказала: «Это ты во всем виноват» - классическая реплика мамы. Как дедушка мог быть виноват в том, что ее целовал Леви?

Тамара зашла в спальню и села на кровать, стараясь не расплакаться. Когда они переехали, ей выделили одну комнату на первом этаже и «заботливо» перекрасили ее в розовый, так как были уверены, что этот цвет обязательно понравится девушке. Он ей не нравился. Этот розовый был цвета лекарства от изжоги, и вызывал у нее еще больше боли в животе, чем лечил.

Наконец, дверь ее комнаты распахнулась и захлопнулась. Перед нею стояла мать, уперев руки в бедра. Тамара уставилась в пол.

- И… как долго это продолжается? - спросила она.

- Что продолжается?

- Отвечай мне, - ответила мама.

- Ничего не происходит. Я сказала, что попросила Леви поцеловать меня, потому что у меня сегодня день рождения. Он так и сделал. Вот и все.

- Он трогал тебя?

- Ну, его губы прикасались ко мне.

- Он трогал тебя под одеждой?

- Нет, мама. - Тамара зарычала и закатила глаза. - Мы целовались. И все. Мне шестнадцать. Мне нельзя целовать мальчиков?

- Тебя ничего нельзя делать. Ничего. Ничего без моего разрешения или разрешения дедушки.

- Ладно. Приведи сюда дедушку. Мы спросим у него, можно ли мне поцеловать мальчика в свой день рождения.

- Ты можешь спросить его о Леви Шелби, но тебе не понравится его ответ.

Мама стояла со скрещенными на груди руками и стучала по полу коричневым кожаным сапогом на высоком каблуке. В свое время Вирджиния Мэддокс была очень красивой. Тамара видела фотографии. Но она носила слишком много макияжа и красила волосы как у Фарры Фоссет до тех пор, пока те не начали ломаться и высыхать. Большинство дней она выглядела собранной, но в такие дни Тамара видела, как расходятся швы.

- Тамара, я скажу кое-что, что тебе не понравится, но лучше выслушай.

- Что?

- В этой семье тебе выделена одна роль, - сказала она. - Только одна. Твой дядя Эрик мертв. И твой папа, Нэш, тоже. Ты единственная Мэддокс, которая останется после смерти дедушки. Знаю, ты считаешь, что это делает тебя особенной. Но это не так. Все совсем иначе. Это значит, что ты не будешь делать ничего, что хочешь. Значит, что ты должна исполнять свою роль, потому что нет больше никого, кто будет делать это за тебя. И тебе лучше поверить, если ты не вырастешь и не повзрослеешь, и не будешь делать то, что велит дедушка, то окажешься ни с чем. И я не позволю тебе все испортить, не после всего, что вложила.

- Мне всего шестнадцать. Что же мне делать?

- Ты знаешь. Всегда знала.

Тамара вздохнула.

- Знаю. Я должна выйти замуж. Должна родить детей. - Это она знала. Несколько лет знала об этом. Два года назад она захотела стрижку как у Дороти Хэмилл, и ее мать сказала «ни за что, девочки, которые хотят замуж, не стригутся коротко». - Я должна удерживать «Красную Нить» на плаву, бла-бла-бла.

- Да, должна. И у тебя нет выбора.

- У меня ни в чем нет выбора. Ты не даешь мне выбора. Дедушка не дает мне выбора. Я с таким же успехом могла быть в тюрьме.

- Хочешь право выбора?

- Мне бы понравилось выбирать, - ответила Тамара.

- Ладно. Вот тебе выбор. Выбирай между Кермитом и Леви. Как тебе такой выбор?

- Что значит выбирай между ними?

- То и значит, я уволю Леви или продам Кермита на живодерню. Так каков будет вердикт?

- Ты не можешь этого сделать. Ты не можешь заставить меня уволить Леви или убить моего коня. Ты не… - голос Тамары дрогнул.