Моя сумма рерум - Мартин Ида - Страница 31

Один мальчишка упал мне в ноги и зацепился за штанину. Хорошо Тифон обернулся, схватил его за шкирку и вернул в вертикальное положение. Но моментом к нам слетелись и другие дети. Мы быстро отошли, но до платформы дойти не успели, потому что откуда ни возьмись, перед Трифоновым возникла молодая, наверное, даже красивая по цыганским меркам женщина.

— Что ж ты на детей руку поднимаешь? — она укоризненно покачала головой.

— С пола поднял. Чтоб не затоптали, — Тифон хотел идти дальше, но она перегородила ему дорогу.

— А ты злой. Молодой, красивый, но злой.

Голос у цыганки был тихий, тягучий, с мягким распевным выговором.

— Просто убрал с дороги пацана, и всё.

Но она не шелохнулась, вперилась в него огромными тёмными глазищами и опять за своё:

— А я знаю, почему ты злой. В голове у тебя Дама Бубновая, незамужняя. День и ночь изводит, покоя не дает.

— Всё, пошли, — я схватил его за локоть, чтобы увести. Но после слов «дама бубновая» он как-то насторожился и стал вслушиваться в её бред.

— Дашь сто рублей, помогу из головы выкинуть. Дашь двести — заговорю, чтоб сам на сердце ей лёг, а коли триста будет — подскажу, как Короля пикового извести.

Цыганка смотрела на Тифона неотрывно, внимательно, как будто даже заботливо, точно он ей друг или близкий знакомый. Затем взяла за правую руку и начала осторожно водить пальцем по ладони. А он застыл и ничего не делал, даже руку забрать не мог.

— Пойдем, — позвал я уже более настойчиво.

Но он недовольно отпихнул меня в сторону:

— Не опоздаем.

Я бросился к остановившемуся впереди Лёхе, объясняя, что Тифона сейчас кинут, и что нужно вместе отогнать от него цыганку.

Вернулись, и Лёха, не долго думая, достал мобильник и принялся в открытую записывать цыганку на камеру. Заметив это, она встрепенулась и, больше ни слова не говоря, тут же растворилась в толпе.

Тут, откуда ни возьмись, моментально нарисовались пять или шесть взрослых цыганок. Выражение их лиц, мягко скажем, настораживало.

— Я просил меня спасать? — спросил Тифон мрачно и отчего-то надулся.

Поезд приехал через десять минут.

На улице уже стемнело, и резко повеяло пробирающим осенним холодом. В электричке Трифонов насупленный и сердитый, словно это мы в чем-то виноваты, плюхнулся на сидение, где соседние места были заняты, и, ссутулившись, уткнулся лицом в колени. Мы с Лёхой сели в проходе от него.

За окном яркие электрические огни города сменились длинной чередой безымянных созвездий станционных огней, а потом и вовсе пропали из вида.

Трифонов, конечно, лохонулся, он и сам понимал это, но признаваться не хотел. Типа гордый. В этом я его не очень понимал.

Когда на выпускной после окончания девятого класса я заблудился в лесу, меня никто не «спасал».

Нам родители квест организовали. Привезли в лес на автобусе и мы должны были бегать и искать какие-то артефакты. Так вот, я потерялся почти сразу, как только мы получили первое задание. Полез на дерево, а когда спустился, внизу никого уже не было. Часа два бродил. Телефоны-то мы все сдали, чтобы не посеять. А потом услышал музыку и пошел на звук.

Так обнаружил поляну со столами, едой и всей честной компанией. Типа праздничный пикник. Они-то уже игру закончили и ели. Посмотрел я на них издалека — и ребята, и учителя, все на месте. Никто и не хватился. Подошел к Вовке с Михой и сказал: «а если бы я в лесу умер?». На что Миха ответил, что за два часа не умирают, и что они собирались сказать училке обо мне сразу после пикника. А Вовка объяснил, что за этот квест родители кучу денег заплатили, и поэтому, если бы меня начали искать, то время, отведенное для класса, пропало. Их слова звучали разумно, но всё равно почему-то было обидно. А потом Миха сказал: «ждать, что тебя сразу же бросятся все искать, — это эгоизм». И мы просто свернули эту тему.

В вагон вошел низенький усатый мужик с огромным пивным животом и аккордеоном. Встал у дверей и принялся музицировать, так что я уже свою музыку почти не слышал. Пришлось снять наушники. Криворотов тоже насторожился, даже голову набок наклонил, будто смышленый пёс. Послушал, послушал, а затем порывисто вскочил с места и подлетел к мужику:

— Ну нельзя же так издеваться над инструментом! Дай сюда.

И так по-наглому вцепился в аккордеон, что мужику пришлось уступить.

Лёха заправски нацепил на себя эту огромную бандуру, пару секунд смотрел на клавиши, издал несколько невнятных звуков и как начал лихо шпарить, что народ тут же проснулся.

А когда он убедился, что привлек общее внимание, неожиданно высоко и очень чисто затянул:

«Шлю я, шлю я ей за пакетом пакет,

Только, только нет мне ни слова в ответ,

Значит, значит надо иметь ей в виду,

Сам я за ответом приду».

У него так смешно это получалось, словно старую запись включили. Хмурая бабка и строгая девушка в очках, сидящие напротив меня, но спиной к Лёхе, активно заёрзали, пытаясь посмотреть на него. Народ оживился, и Криворотов зажегся ещё больше.

«В доме, где резной палисад…», — долго подвывал он напоследок.

Хозяин инструмента протянул руку, чтобы забрать инструмент, но Лёха увернулся и сразу же начал наигрывать другую песню.

«Как на грозный Терек да на высокий берег, Выгнали казаки сорок тысяч лошадей».

Теперь он уже пел нормальным голосом, своим собственным. Довольно приятным. И пока он это играл, медленно шел к сидению, где по-прежнему лицом на коленках лежал Тифон, а когда подошел, вдруг как заорет прямо над ним:

«Любо, братцы, любо, Любо, братцы, жить! С нашим атаманом не приходится тужить!».

Несколько раз так повторил и неожиданно прекратил играть. Встал с каменным лицом в ожидании реакции. И весь вагон замер, тоже ожидая чего-то, чего они и сами не знали. И действительно, Трифонов медленно поднял голову, и нашим глазам предстала его довольная улыбающаяся рожа. Пару секунд они с Лёхой глядели друг на друга, а потом как засмеются оба громко и заразительно. И все люди стали смеяться вместе с ними.

Лёхин отец приехал за нами на вокзал на машине. Поздоровался с парнями за руку, а когда протянул мне, сказал, что его зовут Вова. Глаза у него были спокойные, добрые, но как улыбался, сразу на Лехины становились похожи: лукавые и озорные.

До места добрались минут за десять. Дом у них был хороший, кирпичный, явно новой постройки. И большущий, обнесенный деревянным забором, двор.

В прихожей нас встретила Лёхина мама. Стройная миниатюрная женщина с кудрявыми пепельными волосами и такими же синими, как у Лёхи, глазами. Она сразу принялась кудахтать, что, дескать, мы бедные, голодные, замерзшие, по такой темноте. Потом погнала за стол и до отвала накормила запечённой свининой с картошкой.

А когда мы от обжорства уже ни дышать, ни разговаривать не могли, Лёха отвел нас в большущую комнату, на самом верху под крышей и показал на два разложенных кресла и раскладушку — наши спальные места. Тифон выбрал себе одно из кресел, поближе к телевизору, а Лёха велел мне занимать соседнее кресло, а сам расположился на раскладушке, чуть поодаль.

В комнате было очень натоплено и пахло деревом. Я как свалился на постель, так и уснул прямо в одежде.

А проснулся, верхний свет не горел, и комната освещалась только экраном телевизора, перед которым раздетые до трусов сидели Лёха с Тифоном, и напряженно, словно в первый раз, смотрели «Властелина колец». Лица у обоих были чрезвычайно взволнованные, глаза блестели. Лёха откинулся на подушку, а Тифон спиной к нему, придвинувшись почти к самому телевизору, комментировал каждую сцену.

Я глянул в экран. Весь израненный Боромир упал на колени, а из его груди торчали три черные вражеские стрелы. Казалось, ещё немного и Тифон запрыгнет в телевизор спасать наследника Гондора. Его дракон так и норовил сорваться с шеи и сжечь всех орков дотла.

— Я когда маленький был, всегда плакал в этом месте, — признался Лёха.

И они замолчали, с выражением глубокого страдания на лицах.