Дворец Посейдона - Тимайер Томас - Страница 14

– О, теперь я припоминаю, – заметил Гумбольдт, – кажется, я читал об этом в журнале «Попьюлар Сайенс». Он строил какую-то верфь, не так ли?

– Не какую-то, а совершенно конкретную верфь, – поправил профессор. – Верфь, с проектом которой носился еще в студенческие годы. Настоящее чудо техники. В нашем выставочном зале есть модель этого сооружения. Не хотите ли взглянуть?

Спустя несколько минут профессор и четверо странных посетителей входили в экспозиционный зал афинского Политехникума – прославленного технического университета. Оскару еще никогда не приходилось видеть модели кораблей, исполненные с такой невероятной точностью – вплоть до мельчайших деталей и даже заклепок. На борту многих моделей имелись даже экипажи – крохотные фигурки моряков, казавшиеся почти живыми.

– Вот, полюбуйтесь, – произнес Папастратос, останавливаясь перед застекленной витриной высотой в человеческий рост, в которой была представлена некая замысловатая конструкция, в целом напоминающая обыкновенную ванну, окруженную паутиной стапельных лесов. В верхней части модели располагалось нечто вроде командного пункта; за широкими стеклянными плоскостями этого как бы парящего в воздухе здания можно было рассмотреть фигурки начальника верфи и целого штаба его помощников. Но больше нигде не было видно ни мастеров, ни рабочих, ни подсобников. По обе стороны «ванны» были установлены несколько портальных кранов, способных перемещаться по рельсам и поднимать над водой полностью оснащенный корабль. Док верфи открывался таким образом, что в него могло войти судно почти любого размера. Однако Оскару бросилась в глаза одна вещь, назначения которой он совершенно не мог понять.

– А что это за гигантские резервуары, напоминающие поплавки? – поинтересовался он.

– В самую точку, мой юный друг. – Папастратос улыбнулся. – Это – понтоны, обеспечивающие всему сооружению плавучесть. Верфь Ливаноса предполагалось буксировать в открытом море на любые расстояния. Таким образом, вместо того, чтобы ремонтировать суда на суше, верфь просто доставляется к потерпевшему аварию кораблю. Создатель этого небывалого проекта назвал свое детище «Левиафаном».

– Действительно, впечатляет, – заявил Гумбольдт. – Так сказать, автоматизированная мастерская для восстановления кораблей. Но каким образом Ливанос намеревался управлять такой массой механизмов и автоматов?

– Неизвестно. Сам я никогда не видел ни центра управления, ни его чертежей. Ходили слухи, что Ливанос установил там невиданную машину, некое сложнейшее управляющее устройство, к которому не допускался ни один человек, кроме него самого. Он постоянно опасался, что его инженерные секреты могут быть украдены, а в последние годы это стало походить на манию преследования. Враги и шпионы чудились ему за каждым углом.

– И как же развивались события в дальнейшем?

– Строительство велось в обстановке глубокой секретности. «Левиафан» должен был быть закончен в три года, а для реализации такого масштабного проекта требовались миллионные средства. Ливанос трудился, как одержимый, контролируя каждый этап. Казалось, он никогда не спит. От своих сотрудников и рабочих он требовал полной отдачи, но постоянно заботился и о том, чтобы условия их труда были существенно лучше, чем где-либо. Примерно на полпути к завершению строительства наступил момент, когда уникальный проект был близок к краху – средства были практически исчерпаны. Но Ливанос нашел нового инвестора и смог продолжить работу без помех. В конце 1883 года, то есть более десяти лет назад, работа была близка к завершению. Верфь была практически готова к эксплуатации, на ней производились пробные работы – ремонтировалось поврежденное крупное грузовое судно «Одиссей». Погода портилась, надвигался шторм. Но еще до того, как задул ветер, в доке раздался сильнейший грохот. Вспыхнули ослепительные шары пламени, разорвавшие корпус судна пополам. В считанные секунды корабль затонул вместе со всем экипажем, а «Левиафан», потерявший при взрыве управление, ветер понес в открытое море. Его попытались отбуксировать в ближайший порт, но разразившийся шторм свел на нет все усилия по спасению великолепного инженерного сооружения. Буксирные тросы лопались, как гнилые нитки, и в конце концов «Левиафан» поглотила бушующая тьма… Уже на следующее утро начались поиски, но не было найдено ничего, кроме отдельных мелких обломков. Очевидно, верфь затонула где-то в районе больших глубин.

– Следовательно, причиной этой катастрофы было вовсе не морское чудовище?

– Конечно же, нет. Морских чудовищ, как вам хорошо известно, не существует в природе.

– А что случилось с Ливаносом?

– Вероятнее всего, он погиб при взрыве. – Профессор поправил пенсне. – Возможно, это не худший исход, потому что после того, что случилось с «Одиссеем» и «Левиафаном», разразилась бешеная травля в прессе. Имя моего друга смешали с грязью. Его называли сумасшедшим, готовым жертвовать жизнью людей ради своих несбыточных целей, одержимым ученым, принявшим гибель от собственного творения. Имя Ливаноса надолго стало символом мании величия и самонадеянности. Инвесторы, вложившие свои средства в строительство верфи, обанкротились, а сам проект стал всего лишь экспонатом музея, технической диковинкой. Модель, которую вы смогли увидеть здесь, – единственное, что осталось от поистине выдающегося человека.

Норвежец прятался за массивной колонной перед входом в технический университет.

Терпения ему было не занимать – он мог поджидать свою добычу часами, подобно пауку, раскинувшему липкие паутинные сети. Надвинув шляпу на лоб и скрестив руки на груди, он стоял совершенно неподвижно, а его узкое, как лезвие, лицо оставалось в глубокой тени. Жара не причиняла ему никаких неудобств. Он слишком давно жил в Греции, чтобы обращать внимание на погоду. Летом и зимой его одежда всегда была одной и той же: мягкие сапоги, кожаные бриджи и долгополый серый сюртук, карманы которого содержали целый арсенал. Его «коньком» было оружие с использованием всевозможных ядов. Не только в виде капсул и порошков, которые можно было легко растворить в бокале с вином или подсыпать в пищу, но и в виде крохотных стрел, настолько острых, что они пробивали даже самые толстые ткани и дубленую кожу. Выпущенные из духовой трубки или из пневматической винтовки с оптическим прицелом, они причиняли жертве не больше боли, чем укус насекомого. Затем было достаточно легкого прикосновения, чтобы стрелы сами собой выпали из раны, не оставив видимых следов поражения. Яд, содержавшийся в микроскопическом резервуаре внутри древка стрелы, к этому времени уже находился в теле жертвы.

Норвежец пользовался нейротоксином, который получали из тканей осьминогов особого вида, обитавших в Юго-Восточной Азии. В считанные минуты он вызывал паралич, приводящий к остановке сердца. Жертва не испытывала ни малейшей боли, кроме того, не существовало способов обнаружить присутствие этого токсина в ее теле. Для патологоанатома, которому довелось бы произвести вскрытие для установления причин внезапной смерти человека, картина была совершенно ясной – острый приступ сердечной недостаточности, приведший к остановке сердца.

Идеальное оружие, не оставляющее улик. Однако Норвежец владел и многими другими совершенными технологиями умерщвления. У себя на родине он специализировался на убийствах с помощью ледяного кинжала, а позднее, в Болгарии, пользовался клинками, изготовленными из кристаллов каменной соли, которая легко растворяется в крови жертвы.

Методы полицейских дознаний за последние десятилетия шагнули далеко вперед, и в девяти случаях из десяти тщательное исследование орудия убийства приводило к аресту убийцы. Но что делать, если никакого орудия убийства просто не существует? Тут не могли помочь ни наука, ни методы дедуктивного анализа. Орудия Норвежца либо полностью исчезали, либо не было никакой возможности доказать их существование. За все эти годы он не дал властям ни единого повода усомниться в его добропорядочности. И так должно оставаться всегда.