Чёрный человек - Головачев Василий - Страница 33

– Минуту, один вопрос, – поднял руку Мальгин. – Вы говорили, что после нашего возвращения с Маата начнется контакт с «черными людьми», подготовленный специалистами ИВК. Как обстоят дела с этим в настоящее время?

Хозяева кабинета переглянулись.

– Никак, – ответил ровным голосом Ромашин. – Все попытки привлечь внимание маатан не привели к успеху. Девять наших зондов-автоматов выявлены маатанами и уничтожены, была попытка атаковать станцию «Эдип-2» с дружиной комиссии по контактам. Даже после нашего с вами вояжа на Маат «черные люди» реагируют на вид хомо сапиенс по-прежнему, то есть не признают в нас равных себе партнеров. И слушать не хотят, и видеть не желают. Ксенопсихологам предстоит еще многое узнать, чтобы найти подход к этим странным существам. Кстати, диапазоны частот компактификации своих космических линий они все-таки сдвинули, катастроф, подобной той, что произошла с «Кентавром», больше не предвидится, но это единственный штрих прогресса.

– Что с тем «черным», которого спас Шаламов?

Ромашин помолчал, глядя на свои сплетенные пальцы.

– Он находится в том же учреждении, где был и раньше. Мы по незнанию назвали учреждение клиникой, но по новым косвенным данным это скорее… – Ромашин поднял ставший на мгновение колючим взгляд, – тюрьма.

Мальгин сжал зубы так, что они заныли.

– Можно было бы догадаться об этом и раньше… и хотя бы перенести его куда-нибудь в другое место, что ли…

Усатый брюнет хмыкнул.

– Какой смысл? Все не так просто, как вы себе представляете. В отношениях «черных людей» между собой столько непонятных нюансов, что разглядывать их можно сто лет. Это самобытная интереснейшая цивилизация негуманоидов, не имеющая себе аналогов в Галактике. Даже цивилизация Орилоуха ближе нам по духу, чем Маат… хотя нет, пожалуй, это я переборщил. А то учреждение, о котором шла речь, тюрьмой, в общем-то, назвать трудно, вернее, только тюрьмой. Это и клиника, и технико-информационный центр, и пинакотека, и нечто вроде отделения вивисекции, и энергоцентр, и собственно тюрьма с первоклассным – по-маатански, конечно, – «кабинетом пыток». Учтите, я ничего не утверждаю, это пока предположения.

– Да, таковы реалии, – тихо сказал Ромашин, не сводя внимательных глаз с Мальгина. – Но вернемся к существу вопроса. Вам ни о чем не говорят такие факты? Первый: ваш пациент, находясь в состоянии комы, неизвестно каким образом научился эффективно влиять на синтез и выделение энкефалинов, то есть освоил приемы волевого обезболивания. Второй: его КЗ [32] достигло восьмисот! Не десять-двадцать, как у нормальных людей, а даже не двести-триста, как у специально тренированного спортсмена, а восемьсот! Что вы об этом думаете?

Мальгин внезапно вспомнил слова Карой о «переходе количества в качество», и неприятный холодок пробежал у него вдоль позвоночника. Очевидно, это отразилось у него на лице, потому что Таланов спросил неприятным голосом:

– Что вы хотите сказать? Я не люблю тонких намеков.

– Хорошо, давайте говорить открыто. Случай с Шаламовым беспрецедентен, и наша служба не могла им не заинтересоваться. Конечно, Даниил Шаламов и в прежней жизни не был суперменом, хотя кое-какие задатки сильной личности у него были. Но сейчас он… нечеловек.

– Чушь! – сердито бросил Таланов. – Извините. Он человек, хотя и с гипертрофированной нервной системой. Обратных доказательств у вас нет.

– Надо уметь смотреть правде в глаза, – скрипучим голосом проговорил молчавший до сих пор толстяк. – Он биоморф, монстр, химера с открытым «синдромом ЧЧ», процесс перерождения его нервной системы зашел так глубоко, что не мог не затронуть личность, интеллект. В его мозгу родились такие сложные психические структуры…

Ромашин приподнял ладонь, толстяк замолчал.

– Простите, я вас не представил. Эфаналитик Делашвили.

Усатый брюнет приподнялся и снова сел.

– Ксенобиолог Тернье.

Толстяк кивнул.

– Да, мы склонны полагать, – продолжал Ромашин, – что дела обстоят именно таким образом. По имеющейся информации эфаналитики отдела просчитали прогнозы так называемых «фаз хозяина» у Шаламова и пришли к выводу, что в случае полного контроля над собой он… – Ромашин впервые нахмурился, – может быть опасен!

В кабинете повисла тишина.

– Для кого? – спросил Мальгин, давно понявший, к чему клонят безопасники. – Для кого он может быть опасен?

– Для всех, – ответил толстяк Тернье. – Для людей вообще. Поведение маатан нельзя назвать агрессивным ад инфинитум, но оно не предсказуемо нашей, человеческой логикой, а Шаламов – и вы это прекрасно понимаете – наполовину уже маатанин.

Таланов резко встал, он был бледен.

– Во-первых, Шаламов, к сожалению, почти мертв, и нет никаких оснований утверждать обратное. Во-вторых, я не верю, что он наполовину нечеловек, доказательств этому утверждению нет, а усложнение нейроструктур – еще не доказательство. В-третьих, опасным для людей может быть только маниакально-депрессивный больной, не способный контролировать искаженное сознание, а Шаламов контролирует. И в-четвертых, мы уверены, что сможем прооперировать его и вернуть к нормальной жизни.

Ромашин тоже встал, за ним все остальные.

– Что ж, хорошо, если так. Мы хотели бы надеяться на это, на благополучный исход. Однако все же следует помнить, что вы отвечаете за все неучтенные последствия. Желаю успеха.

Таланов молча повернулся и пошел к двери, прямой и угрюмый. Мальгин, чувствуя себя так, словно его обвинили в профессиональной несостоятельности, поплелся следом. Трое безопасников смотрели им в спины до тех пор, пока за ними не закрылась дверь.

– Ты был великолепен, – пробормотал Клим, когда они шли уже по коридорам института. – Единственный твой прокол – в нашей общей уверенности, что мы сможем вернуть Шаламова в норму. Операция – не гарантия…

– Да знаю! – с досадой махнул рукой Таланов. – Я просто растерялся. К тому же твой Ромашин прав. Иди к Готарду, я сейчас приду, надо посовещаться. Что ты на меня так смотришь?

– Кажется, мы сами себя загнали в угол. Отвечать за здоровье пациента – одно, а за его поведение – совсем другое.

– Черт! – сказала Таланов. – Я не подумал.

– Я тоже понял это лишь сейчас, – вздохнул Клим.

Во втором часу дня пришло наконец сообщение от кибернетиков Ромашина о расшифровке записей диагностера, вытащенного Ханом и Мальгиным из преисподней маатанской «тюрьмы-клиники».

Группа риска собралась у Стобецкого, связанная информационным каналом Гиппократа, главного компьютера института. Все были возбуждены и с нетерпением ждали начала сообщения. Непосредственный Заремба не преминул блеснуть знанием маатанской компьютерной техники, но Стобецкий остановил его пространную речь репликой:

– По-моему, не правы были творцы Библии, ограничившие число смертных грехов цифрой «семь», я бы добавил восьмой: болтливость.

Заремба обиделся, но, имея характер незлобивый, сердился недолго.

Мальгин, успевший проверить приведенные Ромашиным факты о некоторых гипертрофированных способностях Шаламова и отметивший еще несколько подобных, почувствовал нарастающий страх, но в это время в голове раздался мысленный «голос» Гиппократа:

– Сосредоточьтесь, даю адаптированный перевод массива. Время сообщения – час двенадцать, при необходимости устроим перерыв.

И в мозг Мальгина пошла видео – и звуковая передача записи.

Уже через минуту в недоумении приподнял брови Каминский, потом Стобецкий оглянулся на Мальгина, Заремба шумно вздохнул, а Джума Хан снял с головы эмкан. Вытерпев еще несколько минут, Мальгин остановил демонстрацию перевода. Врачи молча смотрели друг на друга. То, что записал диагностер с подачи «черного человека», не было информацией о физиологии, психологии и биологии маатан, в записи речь шла о маатанской версии рождения Вселенной.

– Еже писах, писах,[33] – пробормотал Джума Хан, встретившись взглядом с Мальгиным. – Ошибся наш приятель, не то записал, что мы у него просили. Плохо просили?