Слушатель (ЛП) - Маккаммон Роберт - Страница 28

Кертис так и сделал: вытащил бутылку из стоявшего в дальнем конце помещения ведра со льдом — почти полностью растаявшим. Он откупорил колу, использовав привязанную к ручке ведра открывашку с длинной ручкой, а после устроился на одном из красных кресел, предназначенных для клиентов. С этого ракурса он мог наблюдать за игрой, развернувшейся между Принсом Парди, Сэмом Раско, Реджисом Маллахенни и Филиппом ЛеСаваном. Через два кресла от него сидели Джеральд Гаттис и Турк Томлинсон — оба курили сигары и обсуждали какую-то важную вещь, до которой никому больше не было никакого дела.

— Поднимаю на десять центов, — объявил Реджис.

— Ну, тогда я тоже поднимаю на десять центов, — отозвался Сэм.

— У вас обоих полный голяк, — усмехнулся Принс, и немного поерзал на своем кресле. — Кертис, а чего это ты так разоделся сегодня? — спросил он. Его не столько интересовал ответ, сколько возможность потянуть с поднятием ставки.

Кертису необходимо было принять не менее важное для него решение. Ему очень хотелось рассказать хоть кому-нибудь о том, что случилось, но при этом ему было слишком стыдно. Стыдно, потому что он позволил себе — или заставил себя — поверить, что он мог понравиться Аве Гордон — сейчас или, может, со временем. Он имел смелость предположить, что сумел бы завоевать ее, если б только она дала ему шанс. Теперь он понял, что ему следовало быть умнее. Ведь богачи, что жили на улице Губернатора Николлса, так отличались от людей из восточного Треме на пересечении с Эспланад! Было так глупо позволить себе думать, что это когда-нибудь изменится…

— Меня просто ждали кое-где, — смущенно сказал он.

— И где же?

Казалось, что Принс Парди действительно хочет услышать его историю, и Кертис подумал, что это неплохая возможность выговориться, поэтому он принял решение и начал:

— Я думал, что меня пригласили на…

— Ну ладно, двадцать центов! — воскликнул Принс и бросил два десятицентовика в центр стола с раздраженным рычанием. — Что ж, Кертис, — добавил он, когда Филипп принялся изучать свои карты, — сегодня вечером ты выглядишь очень хорошо, куда бы ты ни шел. Мне кажется, это отличный наряд для молодого человека: он прекрасно подходит для прогулки субботним вечером. Филипп, тебе эти карты, что, паприкой посыпать? Ты на них так пялишься, как будто собрался их сожрать.

— Сам иди, собачьих консервов пожуй! — высокомерно ответил Филипп, но его голос все равно прозвучал немного нервно. Почти сразу он хлопнул своими картами об стол, пасуя.

Кертис откинулся на спинку кресла и сделал глоток. Игра продолжилась.

— Эй, Принс, — окликнул Турк, вынув сигарету изо рта и ткнув ею в пепельницу, стоявшую у его локтя. — Какого ты цвета?

— Какого цвета? Что за идиотский вопрос?

— Ну, ты же знаешь Дайну Фонтейн, которая работала служанкой в округе Гарден? Она как-то рассказала Есмин Йенси одну забавную историю. Пару дней назад к ней подошел мальчишка из семьи, которой она прислуживала, и, пока она убирала постели, он спросил, сделана ли она из шоколада.

— Не рассказывай сказки.

— Но так и было! О, хозяйка дома очень расстроилась и испугалась. Она сказала, что очень надеется, что Дайна не обиделась, но Дайна только рассмеялась. Она не возражала против такой аналогии. Но, знаешь… я с тех пор задумался о цвете. О том, что белые парни зовут нас цветными. Джеральд и я говорили об этом весь вечер. Вот посмотри в то зеркало на стене и скажи, какого ты, по-твоему, цвета?

— Хм, — задумался Принс и уставился в большое зеркало в позолоченной раме. — Сумеречный, наверно. Хотя есть ощущение, что в моем оттенке кожи есть немного красного.

— Да ты, скорее, пыльный и ржавый! — усмехнулся Филипп, и все рассмеялись. Кертис же слушал все это молча, но разум его все еще пребывал на вечеринке, пытаясь рассмотреть то, что там произошло, со всех возможных углов.

— Об этом я и говорю, — протянул Турк.

— Так я все-таки не понял, о чем ты конкретно толкуешь, — вмешался Реджис. — Потому что пока ты несешь какую-то несусветную чушь.

— Тогда посмотри на меня, — Турк чуть подался вперед на своем кресле, и пружины в его сидении чуть скрипнули. — У меня в коже есть желтый оттенок. Реджис, ты совершенно бурый, но у тебя есть оттенок оливкового масла. Филипп, в тебе немного серого и чуть желтоватого, как и у меня. Сэм, ты…

— Мне кажется, что я тюленьево-коричневого цвета, — перебил его Сэм.

— О’кей, соглашусь с этим. Джеральд ближе к бронзе, как хороший воскресный костюм, а Кертис цвета крепкого заваренного кофе в чашке. Мы не одинакового цвета, бывают очень ощутимые различия, — Турк прервался, чтобы покурить сигару и выпустить в потолок облако дыма. — Никто из нас не черный по-настоящему, вот, о чем я говорю. Хотя мы знаем таких парней, как Уэстон Уэйвер: он такой черный, что в нем можно разглядеть немного синевы — особенно на дневном свете. То же и со Стоувпайпом — это самый чернильный парень из всех, кого я когда-либо видел. И вот я подумал… и, кажется, теперь я понимаю, почему нас называют цветными: в нас действительно очень много оттенков. Все тона коричневого, которые только можно вообразить: от кофе с мороженным до соболиного, от светлого до темного… вся эта чернота с вкраплениями оливкового, желтого, красного, серого… А ведь есть еще глянцевые оттенки, матовые оттенки, и так можно продолжать, и продолжать. Это же бесконечно!

— Прям как твой язык, — сказал Реджис с доброй усмешкой. — Так к чему ты клонишь?

Турк откинулся на спинку своего кресла и лениво покурил сигару, напустив на себя таинственный вид. А затем он окинул присутствующих лукавой улыбкой и сказал:

— Опишите мне белую кожу.

Повисла тишина. Реджис почесал седеющую голову. Кертис выпил еще немного кока-колы, поочередно взглянув на выражения лиц игроков. Наконец, Принс прочистил горло и заговорил:

— Я думаю, они все немного розовые.

— Некоторые из них такие белые, что это буквально ослепляет, — заметил Филипп.

— А я видел тех, у кого кожа, скорее, красная, — предположил Сэм. — Тех, кто много бывает на солнце и краснеет от этого, как рак. Ох, это, наверное, больно!

— Вот к этому я и веду, — кивнул Турк.

— Тогда прости мое невежество, — качнул головой Принс, — но я все еще не понимаю суть твоей мысли.

Турк широко ухмыльнулся.

— Суть в том, насколько мы хороши, — сказал он. — Все цвета, которые только есть, содержатся в нас. Разве можно такое сказать о белых? Можете ли вы представить, что смотрите на свои руки и видите, как кровь течет по вашим венам, как некоторые белые? Меня в дрожь бросает при одной мысли об этом. Некоторым из них приходится прятаться от солнца в тени, потому что оно обжигает их, они не могут его выносить. И… мне даже немного жаль их.

— Поплачу о них завтра, — равнодушно бросил Реджис. — Слушай, я проиграл семьдесят центов. Может, мы уже продолжим игру?

— Все, что я хочу сказать, — продолжал Турк, снова вытащив изо рта сигару, — это то, что я благодарю Господа за все его цвета, которыми он наградил нас.

Повисло молчание, пока Принс перетасовывал карты для следующего кона. Затем он тихо сказал:

— Слава Господу за то, что он создал шоколадных леди!

— Точно! — голос Сэма прозвучал слишком уж пылко. Казалось, он даже съехал на несколько дюймов вниз по креслу. — Черт, если бы Джуд услышала, как я это говорю, она прибила бы мою тюленью кожу к стене…

Остальные рассмеялись, и их внимание вскоре вернулось к картам. Пришло время продолжить игру, как и Кертису — пришло время двигаться дальше. Он встал и оставил свою пустую бутылку среди других в специально предназначенном для этого деревянном ящике рядом с ведерком со льдом.

— Пора домой, — сказал он. — Спасибо, мистер Парди.

— Не за что. Держи хвост трубой, Кертис. Все не может быть настолько плохо.

— Да, сэр.

— Передай маме привет от меня.