Элемента.N (СИ) - Лабрус Елена - Страница 47

Сейчас перед предстоящей встречей он больше всего боялся увидеть в Евиных глазах чувство, которое он так и не смог у неё вызвать, но при взгляде на того, другого парня. Мысль об этом вызывала невыносимую боль. Он боялся этого и всё же хотел это видеть, хотел знать какое оно, настоящее, светящееся в её невероятных глазах.

Он встал, чтобы хлебнуть воды. Он понимал, что эта встреча неизбежна, но всё оттягивал её и оттягивал встречу с тем, кто оказался лучше него. И тот парень был лучше, потому что Ева выбрала его. Его, а не Феликса. И как не постыдно было признавать, это был удар по самолюбию. Но Феликс хотел знать, чем он лучше? Что такого она в нём нашла, чего не смог бы дать ей Феликс. Это тоже было больно. И он даже боялся думать о том, что ему может быть ежедневно придётся видеть того другого, что оказался лучше него.

Феликс не любил проигрывать. И всегда побеждал легко, не напрягаясь, шутя. Всегда, только не в этот раз. Хотя, был ещё один случай, который Феликс давно загнал в такие глубины своей памяти, что вырваться это воспоминание могло только в исключительных обстоятельствах. Возможно, именно они и настали.

Дело было очень давно, в детстве. Феликсу было лет семь, может восемь. И Клара, как самая полоумная мамаша на свете решила, что он непременно должен участвовать в конкурсе детских талантов. И блеснуть он должен был своими вокальными данными. Не то, чтобы Феликсу наступил на ухо медведь, слух у него был, но петь! Петь он ненавидел. Худенький бледный мальчик мало что мог противопоставить своей властной мачехе и ему пришлось. Он честно занимался со специально нанятым учителем. На репетициях вполне сносно попадал в такт и вполне сносно выводил верхние ноты, но, когда почти в обморочном состоянии его вытолкнули на большую сцену под ослепляющий свет софитов, забыл слова. Забыл и даже не пытался их вспомнить. Он словно оцепенел, выпал из времени, потерял сознание, сжимая в руках огромный, обтянутый сверху чем—то мягким, микрофон.

Фонограмма проиграла почти до середины, когда он, очнувшись вдруг в середине припева, затянул начальные строки первого куплета. Тогда он не понял, что музыку, звучавшую на весь зал он не слышал. Он слышал музыку у себя в голове. И она только началась. И он точно попал в нужный такт. Он так и продолжал петь, повинуясь ритму только ему одному слышной музыки, когда услышал, как неистово, безудержно хохочет зал. Только тогда он окончательно пришёл в себя и понял, что поёт исключительно под аккомпанемент этого смеха, и его фонограмма уже давно закончилась.

Клара не краснела за него за кулисами, не прикрывала рукой от стыда глаза, не пошла красными пятнами, переживая за ребёнка, не схватилась за сердце – она смеялась вместе со всеми. Феликс мог бы поклясться, что громче всех.

Она была так довольна после этого концерта, словно её целью было его именно унизить, словно точно знала, что он опозорится и развеселит весь зал. Но Феликс не разделял её веселья, тогда он поклялся себе, что больше никто и никогда не будет над ним смеяться. И пусть это было сказано просто от обиды, но до сих пор подобных ситуаций в его жизни не было. До этого дня.

Конечно, он не думал, что Ева будет над ним смеяться, он даже был уверен, что и её парень не выскажет ни грамма превосходства. Всё что знали о характере Даниэля Майера в Ордене, говорило об исключительном благородстве и чистоте его души. Но это чувство, словно Феликса снова подставили, вынудили делать то, что он не хочет, заставили идти туда, где он будет освистан, вдруг вызвало в его памяти неприятное для него воспоминание. Он вспомнил смеющееся лицо Клары, и удушливое волнение, что не давало ему собраться с силами, прошло.

Нет, он не позволит себе сейчас снова упасть в этот обморок, не позволит раскиснуть и потерять контроль. Он вообще не должен думать о себе! Это – его долг, его работа, его предназначение. И это его сознательный выбор — быть там, где Она. И как бы ему не было трудно – он будет рядом.

Он надел пальто, взял приготовленный букет и вышел.

Если бы только в тот день он знал, что решение охранять её как верный пёс окажется таким правильным, он бы принял его раньше и думал только о его выполнении и ни о чём больше. Он решил, что даже волосок, слетевший с её головы ещё не достигнет земли, а он уже будет рядом. Но, увидев рядом с ней Дэна, который, казалось, предугадывал её желания, подумал, что в принципе при такой опеке он ей и не нужен.

Они очень подходили друг другу — Ева и Дэн. И Феликс, глядя на них, чувствовал — Ева будет с этим парнем счастлива. И вдруг успокоился. Совсем. Он ждал мучительной боли, а чувствовал радость, он готовился к испытаниям, а в результате расслабился и получал удовольствие от общения с этими людьми. Он чувствовал себя одним из них, частью их мира, полноправным членом их команды и ему это нравилось. Первый раз за долгие двадцать восемь прожитых им лет он не чувствовал себя одиноким. И он понял, что мучительное чувство, которое он испытывал к Еве – была не любовь. Он боялся её потерять, потому что она была его единственным другом. Пусть строптивым, но искренним, пусть язвительным, но верным. И в тот момент, когда он понял, что не потерял её, а наоборот, приобрёл много больше – понимание, принятие, одобрение от людей, которые были близки ему по духу — жизнь первый раз показалась ему действительно прекрасной.

Конечно, ещё там было вино. Много вина. Но что он раньше никогда не пил? Девушки не казалась ему от этого краше, а жизнь полней. Он вообще никогда не расслаблялся, может быть, просто не умел. Но сидя в этой небольшой уютной Евиной квартирке и тёплой компании, словно Сизиф, бросивший вдруг свой бесполезный камень, сбросил образ безупречности и позволил себе просто быть самим собой. И девушка, которая сидела рядом с ним. Виктория Шейн. Чёрт! Кажется, он ей таким нравился.

Он, конечно, не сразу сбросил маску, и эта уверенная в своей неотразимости Виктория была достойной соперницей. Но она была ещё так молода и так привыкла получать желаемое — с неё не мешало немножко стряхнуть спесь. Он мог бы больше, он чувствовал, что смог бы всё: покорить её, увлечь, очаровать, заставить забыть обо всём. Но зачем? Она была достойной соперницей — ей просто не хватало того огромного опыта, что был у него. Хотя природные задатки роковой обольстительницы просто зашкаливали, он и не ожидал. Но подурачились – и хватит. Всё же их объединяла общая задача, им предстояла тяжёлая работа вместе, а не игры в кошки—мышки, и Феликс один, наверно, пока знал, насколько она тяжела. Он перестал держать девушку в напряжении, и она тоже перестала ершиться и расслабилась. И вечер был чудесен.

Правда, даже почувствовав себя принятым, Феликс решил пока не выкладывать всё, что им нужно было знать. В конце концов, задачу минимум он выполнил – познакомился, и пока ему нужен был только Дэн.

А Дэн был даже лучше, чем Феликс пытался себе его объективно представить. Впрочем, о какой объективности могла идти речь, пока он считал Еву своей. И чем ближе он с ним знакомился, тем больше он ему нравился. Только одно ему было непонятно: при первой встрече он показался Феликсу таким жизнерадостным, улыбчивым, открытым, так много шутил, а потом вдруг замкнулся, и все эти три тря, проведённых в Замке до Посвящения в Рыцари, был мрачен, молчалив и сдержан. Возможно, он слишком серьёзно отнёсся к вступлению в Орден, хотя, это вряд ли – Феликс чувствовал, что что-то случилось, но он не лез.

Они были едва знакомы, но даже в то недолгое время что они провели вместе, было понятно, что он страдает. И он понимал, что причина страданий Дэна – Ева. Возможно, поссорились, бывает. И к Еве он бы тоже ни за что не пошёл узнавать причину их размолвки, не маленькие – сами разберутся, но подумал, что возможно, она тоже страдает. И тут он вспомнил о своём решении – быть рядом с ней как верный пёс, пусть даже придётся всего лишь подавать ей носовые платки.

Она не ответила. Он звонил несколько раз, телефон издавал длинные гудки, но никто не брал трубку. Он начал волноваться. И пусть это было неприлично, пусть она спрячется от него за мокрым полотенцем и отвесит ему хлёсткую пощёчину – он был готов. Лишь бы всё у неё было хорошо. Не прийти ей на помощь, из—за мнимых приличий, казалось ему во стократ хуже.