Сияние черной звезды (СИ) - Звездная Елена - Страница 6

— Это свидетельства его побед, пресветлая благословленная светом императрица, — вдруг раздался приятный женский голос.

Я повернула голову на звук и увидела самую красивую девушку из всех, что мне когда-либо доводилось видеть.

Лорианне до подобной красоты было, как ползком через Готмир, а, впрочем, нет — гораздо дальше. Девушка казалась идеальной. Прекрасная белая кожа, безукоризненной формы тело, точеные ножки, водопад сверкающих золотых волос, и лицо, на которое хотелось смотреть и смотреть. И сложно было сказать кто передо мной — человек или эллара. Для человеческой девушки она была слишком идеальна, для эллары — обладала излишне округлыми формами. Впрочем, я не так много видела девушек светлого народа, чтобы судить, так что вполне вероятно, что ошиблась. А вот что могла утверждать совершенно безошибочно — это была любовница кесаря. Вероятно, бывшая, если учесть стенания Элисситорес, но совершенно точно являющаяся ею достаточно продолжительное время. Просто у кесаря волей не волей перенимаешь этот замедленный поворот головы, эту уверенную властность, эту готовность сражаться за поставленную цель. У данной девочки цель была. Определенно.

Для людей моего положения подобное всегда предельно очевидно.

И целью самого прекрасного из когда-либо виденных мной существ являлось возвращение в постель императора… Прискорбно, конечно. Достаточно умная, чтобы не встречаться с матерью кесаря, достаточно смелая, чтобы свободно заговорить со мной, не взирая на явно имеющийся запрет (не зря же рабы молчат), предельно осторожная — она стояла возле глухой ниши, бросая на меня внимательные взгляды из-под опущенных ресниц, и готовая в любой момент скрыться в ней вновь. Значит просчитала, что Элисситорес направится за мной и выжидала здесь все это время. Умненькая девочка, и красивая же до безумия. Могла бы уйти из дворца, учитывая, что кесарь интерес к ней потерял, он бы не преследовал, он вообще легко отпускал женщин, еще и одаривал напоследок, причем весьма щедро. А дальше такой красавице устроиться в жизни было бы не сложно… Но нет. Глупо. Весьма и весьма глупо.

— И как долго вы были его любовницей? — сделав глоток вина, прямо спросила я.

Полуодетая прелестница стремительно побледнев, напряженно ответила:

— Два.

— Года? — уточнила я.

— Месяца, — сникла она.

И что тут сказать?! Сказать было нечего, посему я просто спросила:

— От меня чего желаете?

Далее последовал не самый умный шаг — девушка рухнула на колени, заломила руки и собиралась устроить целое представление, правда шепотом, видимо, чтобы Элисситорес не увидела, но я пресекла это дело в зародыше, сообщив:

— Или вы поднимаетесь, или я прекращаю попытку вас выслушать.

Она не поднялась — подскочила. И сильно удивила меня промелькнувшим в прекрасных голубых глазах гневом.

— Откуда вы? — поинтересовалась, вновь делая глоток вина. — Рабыня?

Девушка, едва ли старше меня, а возможно ровесница, вскинув подбородок, гордо ответила:

— Я из свободных. Я пришла за ним сама, по своей воле! По собственной воле я здесь! Я… просто хочу увидеть его еще раз. Еще хотя бы один раз… молю вас, я…

В этот момент как-то совершенно неожиданно вернулась Элисситорес, постояла (да, снова отсчитывая про себя) и произнесла:

— Звезда моя!

После чего направила гневный взгляд на прекраснейшее создание, которое, будучи охваченное эмоциональным порывом, не успело укрыться от ее зоркого взгляда. А взгляд у моей свекрови оказался более чем зорким — за долю секунды она оглядела всех коленопреклоненных рабов так, что сходу стало ясно им все это с рук не сойдет — сойдет ударами кнутов со спины, с парочкой слоев кожи заодно, затем пресветлая глянула на девушку. И в этом взгляде читалась смерть. Просто смерть. Исключительно смерть.

— Как она вам? — решила я вмешаться. — Миленькая, правда?

Свекровь взглянула на меня с некоторым недоумением.

— Думаю взять к себе в услужение, — продолжила я, невинно улыбаясь, — такая хорошенькая, смотреть приятно, правда?

Не знаю, как тут со вкусами у пресветлых леди, но судя по тому, как скривилась Элисситорес, эту конкретную девушку красивой она не считала. Но и открыто спорить со мной поостереглась.

— Звезда моя, — осторожно начала было пресветлая.

— Не обсуждается, — моя улыбка стала шире и лучезарнее.

И мы друг друга поняли мгновенно.

— Как пожелаешь, звезда моя, — пролепетала Элисситорес.

— Спасибо, пресветлая матушка, — в тон ей ответила я.

Нам обеим понравилось. Мне ее покладистость, ей мое обращение.

Далее мы прошли в гарем и мне понравился ассортимент. Ассортимент был широк, внушителен и наделен многочисленными достоинствами. Для лучшего лицезрения всего масштаба имеющегося ассортимента, прелестницы, и виденная мной в предбаннике гарема девушка внешне уступала тут поголовно практически всем, выстроились в ряд. Такой изысканный, одетый лишь в драгоценности, откровенно смущающий меня обнаженными телами ряд.

Прикрыв «ассортимент» бокалом вина, дабы избавить себя от лицезрения выставленных на показ всех частей тела, я сдержанно спросила у пресветлой:

— Простите, озаренная сиянием, не могли бы вы поточнее сообщить, в чем конкретно я должна оказать вам посильную помощь?

Взглянув на меня, как на самое недогадливое существо в мире, Элисситорес с легкой ноткой раздражения ответила:

— Указать на тех, кто имеет шансы привлечь внимание моего сына, звезда моя.

Мда…

Я постояла, глядя на вино и не глядя на голых девушек, потому что не знаю, как им за себя, а вот мне за них было стыдно.

— Звезда моя, тебя что-то смущает?

Голые женщины!

Но вслух любезно-учтиво-лживое:

— Эти украшения, совершеннейшая безвкусица.

— О! — воскликнула пресветлая. И тут же с энтузиазмом предложила: — Приказать снять их?

Только не это! И я уже собиралась было намекнуть Элисситорес, что была бы рада увидеть девушек в чем-нибудь более существенном, чем украшения, но не успела.

В следующее мгновение распахнулась дверь, являя на пороге обители разврата собственно то, ради чего в этой задрапированной обители разврат и ставился во главу угла. Но почему-то с появлением главного действующего лица вместо разврата здесь воцарился страх, причем жуткий, и все прелестницы разом рухнули на пол, еще и согнулись, так что прикрыли все смущающее меня, позволив окинуть взглядом предбанник гарема… И тут я поняла странное — здесь были зеркала. Здесь повсюду были зеркала. Множество зеркал во всю стену, в которых должны были отражаться эти прелестницы. Много, много зеркал… Ныне задрапированных тканью.

— Во дворце траур? — поинтересовалась, игнорируя появившегося кесаря и, будем откровенны, не совсем трезвой походкой, направившись к ближайшему зеркалу.

Чтобы вздрогнуть, едва оно вдруг взорвалось тысячей осколков, изодрав прикрывающую его ткань, и не коснувшись меня ни единым осколком. Наверное, следовало остановиться, но я, движимая каким-то странным чувством, медленно направилась к следующему — оно взорвалось сверкающей россыпью, как и первое. Та же участь постигла третье, четвертое, пятое, шестое, седьмое, восьмое, девятое зеркала… А я, совершив круг, вновь вернулась к двери, подошла к императору и почему-то спросила:

— Вина, мой кесарь?

Он молча, глядя мне в глаза, отобрал у меня бокал, и тот исчез, словно его и не было.

В затем меня вдруг накрыло странное ощущение, словно здесь никого больше не было, только я и кесарь. Я и он. И ничего между нами, включая едва ли не подрагивающий от напряжения воздух, этот мир, мой мир, звезды… вообще ничего. Я и он… жуткое ощущение. И жуткое осознание.

— Зеркала закрыты из-за меня? — спросила вслух, хотя прекрасно понимала, что задай я этот вопрос мысленно, была бы услышана.

Но я спросила вслух, на их, светлом языке, и краем зрения отмечая, как вздрогнула Элисситорес, невольно подтвердив мое предположение.

— Что ж, — я стоически перенесла и это, — надеюсь, хотя бы родной… в смысле не родной отец узнает меня при встрече.