Предания вершин седых (СИ) - Инош Алана - Страница 14

— Точь-в-точь как ты, да? — улыбчиво встрепенулась Веселинка.

Драгана усмехнулась, обнимая её и поглаживая по плечу.

— Незнакомка попросилась на ночлег. Матушка Бронуша впустила её, обогрела и накормила, спать уложила. А ночью проснулась оттого, что кто-то ласкал её, но при этом она не могла пошевелиться, тело не слушалось, а разум был будто дрёмой подёрнут. И сквозь эту дрёму видела она незнакомку с золотыми волосами: глаза сияли, как угольки, а дыхание обжигало, как плавильная печь. На красном кафтане плясали язычки пламени. Когда матушка Бронуша пробудилась, незнакомки уже и след простыл, только на груди ныл ожог — след от ладони. А вскоре моя родительница поняла, что зачала дитя. Кто была та незнакомка, она так и не узнала. Она выносила и родила меня, а та отметина у неё так и осталась.

Задумчиво улыбаясь, Драгана щёлкнула пальцами, и на её раскрытой ладони заплясал огонь — маленькие, озорные рыжие язычки. Она сжала кулак, и они погасли.

— Я знаю! — ахнула Веселинка. — Я знаю, кто это был! Это Огунь... Это она пришла под видом странницы, исполняя просьбу твоей матушки! Ты — её дочь!

История эта запала ей в душу так глубоко, что она ещё долго не могла прийти в себя. Ей даже снились кошмары: Марушины псы, окаменевшие младенцы... Будто у неё самой рождается такое «каменное дитя». Веселинка не ожидала от себя такой впечатлительности. А в том, что Драгана — дочь Огуни, она не сомневалась. Удивительная избранница ей досталась!

— Ты — огонь, я — дерево, — рассуждала она, когда они с Драганой лежали в обнимку на берегу ручья, греясь на солнышке. И засмеялась: — Огонь уничтожает дерево. Как же нам быть?

— Смотря как с огнём обращаться, — мурлыкнула женщина-кошка, играя прядками её распущенных волос. — Он ведь и готовит пищу, и согревает в студёную погоду.

— Хм, может, мне попробовать испечь на тебе пироги? — фыркнула девушка.

— Если как следует меня раззадорить, почему бы нет? — И Драгана заурчала, нежно кусая её за уши и щекоча.

Она и впрямь была горячая — гораздо теплее, чем кто бы то ни было. Веселинка любила прижиматься к ней покрепче прохладными вечерами на исходе лета, а когда поплыли сырые осенние туманы, она и вовсе бы никогда не отрывалась от избранницы.

— Мрр, мрр, радость моя, — урчала Драгана, обжигая ей дыханием шею.

В один из таких туманных вечеров, перекинувшись в кошку и свернувшись в пушистое ложе, она баюкала Веселинку на себе. Проваливаясь в уютную дрёму, девушка сквозь сон почувствовала, как ноги ей укрывает мохнатый кошачий хвост.

— Киса моя родная, — пробормотала она, перед тем как уснуть, и слабеющей рукой почесала огромного зверя за ухом.

Ответом ей было тёплое утробное «мрррр».

Ей опять приснилось каменное дитя — жуткий крошечный истукан с тщедушным тельцем и несоразмерно огромным черепом с пустыми глазницами. Горе и ужас были такими острыми, такими явственными, что Веселинка испустила безысходный, истошный звериный вой...

Впрочем, наяву вой оказался глухим стоном, а вот слёзы были настоящими. Они горячими солёными струйками катились по щекам и падали в густой кошачий мех.

«Лада! Родная! Что такое, голубка моя?» — раздался знакомый мурчащий голос в её голове.

Всхлипывая и содрогаясь от отголосков сна, Веселинка изо всех сил обняла кошку и уткнулась в неё.

— Драганушка, киса, пушистенькая моя, мордочка моя... Я так люблю тебя, — бормотала она.

Её обнимали уже человеческие руки: перекинувшись, Драгана прижала её к груди и осыпала поцелуями.

— Ты чего, горлинка?

— Да так... Глупости, — сквозь всхлипы улыбнулась Веселинка. — Сон дурацкий.

Шурша золотыми крыльями из осенней листвы, прилетела свадьба. Сыграли её два раза: сперва в родительском доме у Веселинки, а потом в Белых горах. Торжество получилось с размахом, гуляла вся улица — и, конечно же, семейство Дерилы опять ухитрилось присоседиться. Праздновали одновременно четыре бракосочетания: Драганы с Веселинкой, Вычени с Хвалиславой, а также двух Дерилиных дочек с их белогорскими сужеными.

Уже на правах супруги поселилась Веселинка в уединённом доме Драганы. Потрескивал огонь в семейном очаге, пеклись пироги, жарились блины, а уж рыбу Веселинка готовила чаще всего, потому что кошки её очень любили. Теперь она носила рубашки с белогорской вышивкой, шитые бисером сапожки, а в стужу её грела шубка из чернобурки. Зимой по мёрзлой земле кошки-золотоискательницы не работали, и времени для охоты было предостаточно. Они добывали пушного зверя на шубки для сестриц Веселинки, которым приходилось в морозы выходить на улицу по очереди, потому что у них было всего три овчинных полушубка на всю семью. Кутались в сто одёжек, тогда как этот многослойный, как капуста, наряд могла бы заменить одна добротная шуба.

Белогорская родня со стороны Вычени тоже не оставляла семью Бермяты без поддержки. Семья Хвалиславы снабжала их козьим молоком, превосходным высокогорным мёдом, бараниной, пряжей из козьего пуха, из которой получались чудесные тёплые платки, носочки и рукавицы. Все кошки были отменными рыболовами, и на столе в доме Бермяты не переводилась рыба. А сколько в белогорских лесах поспевало орехов, ягод! Веселинка и сама досыта наедалась, и для родных собирала целыми корзинами. Этот год выдался особенно урожайным на орехи, и она в общей сложности натаскала семье двухпудовый мешок. А полная пригоршня орехов, как известно, по своей питательности равна хорошему обеду. Щедрой и богатой была Белогорская земля, и с каждым днём Веселинка любила её всё больше.

Прибирая в доме, она нашла сундук с женской одеждой, которая явно лежала здесь уже очень давно. Для сохранности она была переложена душистыми травами, и запах в ларце стоял горьковатый, терпкий. Запах старины и... скорби по кому-то ушедшему.

— Не трогай.

Веселинка вздрогнула и отпрянула, а матушка Бронуша закрыла ларь. Несколько мгновений её руки лежали на его крышке, будто лаская кого-то очень дорогого. Горечь холодком коснулась сердца Веселинки, когда она догадалась, чья это была одежда.

— Прости, матушка Бронуша, — пробормотала она.

— Ничего, дитятко, — чуть улыбнулась та, стараясь смягчить резкость.

Позднее, хлопоча на кухне, Веселинка размышляла об этом со смутной печалью. Огонь в печке весело трещал, будто стараясь её подбодрить и успокоить, и она с улыбкой думала о том, что готовит любимую рыбку для своей лады. Представляя, как та обрадуется, облизнётся и замурлычет, она и сама наполнялась тёплым счастьем. Её родная киса, её горячий огонёк, златокудрая ладушка...

Подходя к горнице, она услышала, как матушка Бронуша тихо говорила Драгане:

— Она — вылитая Весанка... И ростом, и статью, и личиком, и волосами, только глаза другого цвета. И даже имена схожи: Веселинка, Весанка... Береги её, доченька. Береги как зеницу ока!

— Буду беречь, матушка, — ответила Драгана серьёзно и ласково. — Не тревожься.

Выждав несколько мгновений, Веселинка заглянула в комнату и позвала:

— Рыбка готова, с пылу-жару! Пойдёмте обедать!

Драгана сверкнула кошачьей клыкастой улыбкой... И — да, облизнулась! Как Веселинка себе и представляла. Сердце согрелось от нежности.

— Вот это — дело! Обедать — это мы всегда с превеликим удовольствием, — сказала Драгана. Проходя мимо Веселинки, она чмокнула её в нос.

Веселинка пропустила кошек вперёд, а сама закрыла глаза, прислонившись к дверному косяку. Услышанное опять подняло страхи со дна её души. Мутным облаком холодного и скользкого, рыхлого ила заклубились они: каменное дитя... оборотни...

Красной девицей ступала по земле весна, и там, где оставались её следы, поднимали белые головки подснежники, а на чашечках сон-травы серебрился нежный пушок. Опять близилась Лаладина седмица — радостная, полная надежд пора для невест, а Веселинка начала чувствовать недомогание. Она и сама подозревала, что это такое, но для пущей верности пошепталась с опытной в таких делах матушкой Владиной (ещё бы — двенадцать-то детей). Прикинув и всё сопоставив, они пришли к выводу, что это было самое начало третьего месяца. Видимо, в один из тёмных морозных вечеров, когда Веселинка прижималась к своей горячей, как печка, ладе, всё и случилось.