Предания вершин седых (СИ) - Инош Алана - Страница 48

— Ну, ну, что тут у нас такое? — промолвила она ласково.

Их с Радимирой лица почти соприкасались щеками, и Олянка за окном закрыла глаза и отошла в темноту, дабы не быть лишней. Повернувшись к сосне, она улыбнулась ей и приблизилась. Достав из-за пазухи книжечку с письмом, она положила её в траву у корней: передать её Рамут лично она не чувствовала в себе сил. Пусть сама найдёт и прочтёт. Может, заплачет, а может, улыбнётся и обнимет могучий ствол. Ладонь Олянки легла на шероховатую кору, тёплую, как человеческая кожа, и сердце вдруг вспорхнуло на лёгких крыльях, больше не обременяемое ничем. Она отпустила...

9

«Шу-шу-шу... Дитя, дитя, дитя», — кружились, смеялись малыши-шепотки. Молвицы всё ещё были с Олянкой. Она едва не потеряла их в развалинах Зимграда и сейчас берегла как зеницу ока, хотя надобности в их использовании пока больше не возникало. Она даже хотела вернуть их Бабушке, но отчего-то передумала. Срослась она с ними, сроднилась, что ли?

Она всё ещё ждала свою сероглазую ладу — год за годом, осень за осенью, весну за весной, и всё призрачнее становилась надежда когда-нибудь её дождаться. В Стае подрастали новые малыши, пушистенькие волчата, Куница со Свилимом ждали очередное пополнение семейства, а Олянка, укрывшись вдали от всех, гладила своё опустевшее чрево... Пальцы растопырились, впиваясь когтями, челюсти стискивались до желваков.

Спустя пять лет после войны Ярополк умер, а за два года до этого Любимко вернулся под родительский кров. В усадьбе теперь шумел новый сад, взращённый искусными руками белогорских кудесниц. Ещё во время работ по его восстановлению ему улыбнулась Водица — девица белогорская с тёмной косой и очами цвета предрассветного неба. Под её чудесными руками окрепли, зазеленели деревья и дали урожай в первое же после посадки лето: волшба ускоряла рост. Водица продолжала ухаживать за садом и далее, и он её заботами дивно разросся и расцвёл. А на третий год она стала женой Любимко и хозяюшкой в доме. Некоторое время они прожили в Белых горах, где Любимко набирался опыта в кузнечном искусстве. Там его привлекло часовое дело. Обладая цепким умом и хорошими способностями, он без труда вник в чертежи и разобрался в построении часового механизма. Они с супругой вернулись в усадьбу, и Любимко взялся налаживать изготовление часов у себя на родине. Спустя десять лет его мастерская славилась на всю Воронецкую землю, а в его доме бегали пятеро ребятишек: два сына, три дочки, младшую из которых назвали Олянкой.

«Не дождусь я, видно, лады, — уныло думала её тёзка. — Семнадцатый уж год пошёл... Пусть бы хоть дитятко было утешением». А тут ещё шепотки поддакивали этим мыслям, шелестели: «Шу-шу-шу... Дитя-дитя-дитя...»

Во втором весеннем месяце снегогоне Олянка встретила в лесу раненого охотника, схватившегося с голодным проснувшимся медведем. Отогнав зверя, окровавленного человека Олянка отнесла в зимовье — лесной домик, где зашила и перевязала ему раны, после чего напоила собственной кровью (кровь Марушиных псов имеет лечебные для людей свойства, кровь навиев ими не обладает — прим. автора). Сварив целебное снадобье, она давала его раненому несколько раз в день, и на седьмые сутки он смог встать с постели, помыться и выпить мясного отвара. Раны полностью зажили.

Это был пригожий, смелый и сильный человек с ясными светло-голубыми глазами и русой бородой. Богатырского сложения, с густыми кудрями и тёмными собольими бровями, с широкой могучей спиной, он источал неуловимое спокойное достоинство. Видно было по нему: хороший человек, знает и любит лес. Зря и зверя не убьёт, и ветку не сломает.

— Как мне отблагодарить тебя, лесная красавица? — спросил он. — Ты мне жизнь спасла, и теперь она принадлежит тебе, покуда я с тобой не рассчитаюсь за твоё добро. Всё, что захочешь, сделаю.

— Всё? — улыбнулась Олянка.

— Жениться только не проси, — усмехнулся охотник. — Женат я уже, детишек трое дома.

«Шу-шу-шу, — опять всколыхнулись шепотки неугомонные. — Дитя-дитя-дитя...»

— А мне муж не надобен, — сказала Олянка, кладя руку на могучее плечо человека. — Я только дитятко хочу. Сделай это для меня и иди домой. И забудь обо мне. Дети у тебя уж есть, они твои, а этот мой будет. — И добавила, приоткрывая сердце: — Потеряла я дитя много лет назад. Боль это моя.

Задумался охотник, нахмурился, долго молчал, опустив красивую русую голову с волнистой шапкой волос. Рука Олянки ждала ответа, покоясь на его мужественном плече. Шевельнулось плечо, рука соскользнула. Охотник поднялся на ноги, блестя глазами и твёрдо сжав губы, обнял Олянку сильными руками и прижал к себе...

На следующий день он собрался домой, вполне окрепший.

— Ты мне добро сделал, не кори себя, — сказала Олянка. — Не вспоминай меня.

Он поглядел на неё из-под задумчиво сведённых бровей.

— Не вспоминать? Не знаю, выйдет ли. Имя своё хоть скажи, колдунья лесная.

— Не нужно тебе оно, — ответила Олянка. — Прощай.

Легонько ударив его в плечо пальцами, она пошла в домик. Охотник, постояв ещё немного, тронулся в путь.

— Прощай, — вздохнул он, глянув через плечо на закрытую дверь.

Вышло или нет? Олянка пока не знала, но что-то как будто изменилось внутри. Или она хотела так думать и чувствовать? То потерянное дитя было нежеланным, и долго носила она в себе не прощённую, не отпущенную вину за то нежелание. Этого она хотела и ждала — своего пушистого щеночка. Мальчика. Или девочку, всё равно... Впрочем, нет, больше она всё-таки хотела девочку. Да чего уж там, кого судьба пошлёт, тому и рада будет.

А когда к третьему весеннему месяцу снег сошёл и пробилась первая травка, приснились вдруг ей серые глаза с золотыми ободками, да такие близкие и живые, что Олянка пробудилась с криком. Спала она на куче прошлогодней листвы, а над головой брезжила утренняя заря. Перекликались в лесу птицы, подымали головки весенние цветы.

— Что ж ты со мной творишь, лада? — смахивая с липкого лба испарину, пробормотала она. — Мучаешь зачем?.. Манишь, дразнишь, но не показываешься... И где же ты? Где?!

С криком «где?!» она вскочила и очертя голову кинулась в проход...

И упала с другой стороны на прохладный ковёр из серебристо-белых цветов — прямо к девичьим ножкам в маленьких изящных сапожках, расшитых бисером. Хороша же Олянка была в этот миг! Растрёпанная после сна голова с приставшими к волосам прелыми листьями, перекошенная безрукавка, сползающая кожаная юбка. А лицо, должно быть, совершенно дикое и безумное. Неудивительно, что обладательница ножек вскрикнула и бросилась прочь. Но Олянка успела увидеть её глаза — серые, с золотыми ободками. Те самые.

Хлопнула дверь бревенчатого домика: девушка скрылась внутри. А Олянка, оглядевшись, узнала лесную полянку с ручьём и сосной-воительницей, уснувшей вечным сном. У её корней раскинулся целый ковёр белых цветов, а первые утренние лучи румянили суровое лицо, погружённое в нездешний покой.

С колотящимся сердцем Олянка поднялась на невысокое крылечко и постучала в дверь. Робко получилось, тихо. А душа трепетала в догадках, откуда взялись эти серые очи и почему именно здесь они сияли навстречу спящей сосне, столь же чистые, как эти цветы.

— Девица, милая! — постучав сильнее, позвала Олянка. Не зная её имени, но сердцем чувствуя правду, добавила: — Ладушка...

Никто не ответил.

— Голубка, не бойся, не причиню я тебе зла! — с тревогой воскликнула Олянка. — Я ж тебя... столько лет...

Дверь была не заперта. Приоткрыв, Олянка осторожно заглянула. Домик состоял всего из одной комнаты; посередине стоял деревянный стол с лавками, в углу — печь с лежанкой, ещё одна лежанка в другом углу, под потолком — полати. А на полу около стола распростёрлась девушка — обладательница маленьких ног в сапожках. Её чёрная коса раскинулась рядом, длинные ресницы были сомкнуты, а розовый ротик полуоткрыт.

— Ох ты ж... ёжики колючие, — вырвалось у Олянки любимое восклицание Куницы.