Предания вершин седых (СИ) - Инош Алана - Страница 71

Незнакомка девушке как-то бессознательно понравилась: и доброе лицо с проницательными и светлыми глазами, и голос, и осанка. Невзирая на годы, держалась она прямо, а ступала легко и бодро, не хуже молодой. Будто солнышком пригревал её взор. Зареока её впустила в дом, а сама продолжила очищать грядки от сорной травы. Хлопот у неё было ещё много, а гостьей пусть матушка Душица занимается — так она рассудила, не без приятных чувств думая о незнакомке и гадая, по какому делу та могла прийти.

— Черешенка! Дочка! — позвала матушка из окошка. — Зайди-ка в дом.

Озадаченная, Зареока вошла. Родительница уже поставила кое-какие угощения на стол, и гостья сидела, сняв шапку. Она носила причёску оружейницы; в её косице тоже серебрился иней лет. При появлении девушки она поднялась с места.

— Доченька, это Я́ворица, — представила её матушка. — А дело, с которым она нас посетила, как раз тебя касается.

Яворица была вдовой. Дабы скрасить оставшиеся ей годы жизни, она искала себе в невесты девушку, по какой-либо причине не нашедшую пары. Зареока с её так и не встреченной, погибшей ладой ей подходила.

— Детки мои выросли, свои гнёзда свили, — улыбаясь лучиками у глаз, поведала гостья. — У них уж свои детки есть и даже внуки. Ушла моя лада в чертог Лалады, а тепло у меня в душе ещё осталось, вот и хочется обогреть им кого-нибудь, кто захочет его принять.

Нахмурилась Зареока, не обрадовавшись такому предложению: в сердце её по-прежнему жила Леглит, хоть теперь и отдалившаяся, занятая своей работой. Так совпало, что Яворица тоже была строительницей — мастерицей по камню, а причёску такую носила, поскольку каменная твердь также находилась под владычеством богини Огуни. Доводилось ей работать и на восстановлении Зимграда. Там-то она и обратила внимание на Зареоку, кое-что о ней разузнала, а теперь вот решилась прийти с предложением.

— Ты сразу брови-то не хмурь, дитятко, — сказала матушка Душица. — А подумай хорошенько. Это для тебя большая удача.

Она считала, что для Зареоки это единственная возможность обзавестись хоть каким-то семейным счастьем. А что поделать? Все знали, что ладушка-горлица до неё не долетела, упала, сбитая вражьей стрелой — только такая доля ей и оставалась теперь. И доля не самая плохая! Чем не счастье, чем не везение — зрелая, мудрая, по-родительски ласковая любовь кошки-вдовы, прошедшей большой и хороший жизненный путь и многое на этом пути повидавшей?

И рада бы Зареока сказать «да»... Рада бы, глядя в добрые, солнечно-улыбчивые глаза Яворицы и чувствуя её душевный свет, который та была готова подарить осиротевшей без лады девушке, отдаться в эти сильные, трудолюбивые и бережные руки! Верила она, что женщина-кошка сделала бы всё, что в её силах, чтобы защитить Зареоку, окружить её мягкой, мудрой лаской, налаженным домашним теплом. Знала она, что в объятиях этой гостьи ей было бы спокойно, надёжно и безопасно, но сердце рвалось к Леглит, плакало о ней и любило её такую, как есть — с мрачными бровями и истощёнными скулами, стриженой головой, нервными костлявыми пальцами и длинными худыми ногами. К ней одной, самозабвенно погружённой в работу, отдающей всю себя своему делу, временами отстранённой и холодной, а временами порывисто-страстной и нежной, изъясняющейся витиеватыми и мудрёными словами, сердце Зареоки и прикипело со всей отчаянной, обречённой и печальной нежностью — любовью-тоской, любовью-одиночеством, любовью-ожиданием.

Пришедшая с работы матушка Владета тоже была рада гостье. Засиделась Зареока в девках, в родительском доме, пора ей в свой перебираться. Нет, для дочки ей ничего было не жаль: ни хлеба, ни места под кровом, но всё же хотелось видеть её при собственной семье. А возможно, и с детками, если у Яворицы сил на то достанет.

Но не как к возможной будущей супруге Зареока потянулась к этой женщине-кошке, не женским, а тёплым дочерним чувством откликнулось её сердце на добрый взгляд серых глаз с улыбчивыми лучиками возле уголков. Она почла бы за счастье иметь Яворицу в числе своей старшей родни — на месте бабушки или одной из тётушек. Родительницы не желали понять её любовь к навье, но Яворица, как ей почему-то казалось, была способна всё понять и не осудить. Потому и решилась девушка открыть ей своё сердце, когда они в вечерних сумерках того же дня прогуливались вдвоём по саду.

Зареока, уже переодевшаяся из неказистых рабочих вещей в одну из праздничных рубашек с алым кушаком и алыми сапожками, собралась с духом и проговорила, с заметным волнением теребя косу:

— Быть может, то, что я скажу, любезная госпожа, тебе будет неприятно слышать, но я не могу скрывать эту правду, не могу тебя обманывать. Моё сердце уже отдано... Нет, не той ладушке, которую я так и не увидела, а другой, иноземной ладе. Она прибыла из Нави и трудилась в Зимграде, как и ты... Не знаю, может, и теперь ещё трудится, но мы с ней давно не виделись. Её зовут Леглит, и она, как и ты, тоже мастерица по камню. Она была готова взять меня в жёны, но мои родительницы ей отказали. Потому что она навья...

Вечерние голоса птиц хрустально перекликались в листве яблонь, вишнёвых и черешневых деревьев, на темнеющем небе догорала заря. Веяло прохладой, густо благоухал посаженный и взращённый руками Зареоки цветник. Задумчиво выслушав признание девушки, Яворица молвила:

— Леглит? Да, я знаю её. Мастерица, каких поискать! И труженица великая, работает до упаду.

— Ты видела её недавно? — встрепенулась Зареока.

— Да, что-то около седмицы назад или чуть более, — кивнула женщина-кошка. — Она не только в Зимграде, но и в прочих местах работает. Водоводы строит, дома, мосты каменные. Как мастерице ей просто цены нет, уважаю таких: и умница, и руки из нужного места. Ну, а то, что навья она... Ну так и что ж? Злых ведь дел она не творит, только добрые: долго ещё будут стоять те постройки, людей радовать да верой-правдой им служить. Может, и зря твои родительницы её отвергли... Хотя, может, потому отвергли, что обижала она тебя?

— О нет, госпожа, что ты! — воскликнула Зареока с искренним жаром. — Леглит и мухи не обидит — даром что волк-оборотень. Такого мягкого нрава, наверно, ни у кого нет. Я ей однажды нагрубила — когда ещё толком не знала её, а о любви и не думала — так она сама же и прощенья просить пришла. А нагрубила из-за пустяка — из-за кустов розовых... Нет, она не размазня, госпожа, ты не думай! Обидчику она спуску не даст. Есть в ней стержень, есть и дух сильный. Но она думает, что из-за того, что она всё время на работе пропадает, я её разлюблю и брошу. А я не брошу!.. И не разлюблю, — закончила девушка тихо, пламенея щеками и почти задыхаясь.

— Эх, дитятко ты моё, — вздохнула Яворица с грустной, доброй улыбкой. — Что ж, ясно всё с сердечком твоим. Я его заполучить и не мечтаю. Коли в нём такая любовь поселилась, мне уж надеяться и не на что. Сделаем так... Я дам тебе время подумать и разобраться... А может, и с навьей своей дела уладить. Скажем, десять дней — как, хватит тебе? Или седмицы две дать?

— Две седмицы лучше... Ах! — Зареока, не удержав в груди горячего порыва признательности, прижалась к плечу женщины-кошки. — Благодарю тебя за мудрость и доброту твою! Рада бы я, госпожа, супругой твоей стать, лучшей судьбы для себя я и не видела б, ежели бы не Леглит...

— Знаю, голубка, — молвила Яворица, легонько приобняв девушку за плечи. — С кем бы ты счастье своё ни нашла, желаю тебе его от всей души.

Почти те же самые слова Зареока услышала от Леглит, когда они наконец увиделись спустя семь дней после сватовства Яворицы. Но горькая была та встреча, точно пощёчиной ледяной хлестнул девушку их с навьей разговор. С болью и тревогой увидела Зареока, что щёки Леглит ещё сильнее ввалились, она была мертвенно бледна — как в тот вечер, когда она, измотанная работой, не смогла даже дойти до дома и рухнула прямо на улице Зимграда под кустом.

— Ты жестокая... Моя жестокая лада, — вырвалось из помертвевшей от боли груди девушки.

— Уж какая есть, — горько скривила рот Леглит.