Спаситель под личиной, или Неправильный орк (СИ) - Чекменёва Оксана - Страница 8

Ради предосторожности, я объехала лесом деревню по дуге и появилась с северо-запада. Теперь, если вдруг кто-то и заинтересуется, куда я направлялась, ему покажут прямо противоположное направление.

В деревне мне повезло. Буквально днём раньше лошадь старосты сломала ногу, так что моей кобыле он обрадовался, как родной. И потому особых вопросов не задавал, поверил моим словам, что я еду в столицу, навестить дочь с семьёй, решил срезать путь лесом, а вторая лошадь несла припасы, а теперь не нужна стала, поскольку конец пути близок, и много продуктов мне не понадобится. Собственно, я не стала сразу предлагать «лишнюю» лошадь, разговор повернулся так, что это староста стал меня уговаривать её продать за ненадобностью, и я, поупиравшись для вида, согласилась.

Вторая удача — в разговоре староста упомянул умершего в прошлом году старика-отца, чьи костыли я приметила в углу комнаты, где мы обсуждали куплю-продажу лошади и договаривались о цене. Я сказала, что у зятя дед стал ногами страдать, и вот такие костыли ему бы пригодились.

В итоге мы расстались, довольные друг другом и сделкой. Старосте новая лошадь обошлась в совсем маленькую сумму наличными, продукты, штаны с рубахой, — пожаловалась, что на переправе с вьючной лошади водой унесло плохо привязанный мешок со сменной одеждой, — да костыли, самодельные, но добротные и крепкие. Скоро дракону на ноги можно будет потихоньку вставать — пригодятся.

Ещё я увозила в седельных сумках недельный запас бобов, десяток яиц в берестяном туеске, завёрнутые в тряпицы сыр и окорок, три каравая хлеба, мешочек сухарей, большой пирог с капустой, немного лука и моркови — можно будет суп варить, — и узелок с солью. К груди я крепко прижимала кувшин со свежим молоком. В общем, до Хрустальных гор еды точно хватит, не придётся на одной дичи сидеть.

Уже выезжая из деревни, увидела, как какая-то старушка снимает с верёвки бельё, и купила у неё старенькую простынку — порву на бинты, а то мои уже заканчиваются, а как следует отстирать их в походных условиях вряд ли получится.

Как ни странно, больше всего Вэйланд обрадовался костылям. Я-то думала, дня через два-три попробует на них встать, не раньше, но он решительно, хотя и с моей помощью, встал на них, немного походил по полянке, на которой мы остановились, а потом целенаправленно уковылял в кусты. На мой обеспокоенный оклик оглянулся и сурово сказал:

— Я сам!

Вернулся нескоро, когда я уже все ногти от волнения изгрызла, нарезая круги по поляне и прислушиваясь — не раздастся ли крик о помощи. Пришёл, пошатываясь и весь в испарине от слабости, но ужасно довольный. Приняв мою помощь, уселся на своё ложе и с жадностью взглянул на разложенные на тряпице куски сыра и пирога.

— Вот теперь можно и поесть.

Протянула ему влажный лоскут — руки обтереть. Мы встретились взглядами и поняли друг друга без слов. Кажется, проблема походов в туалет решена. Похоже, его смущало принимать мою помощь в этом деле не меньше, чем меня — её оказывать. Вот и славно, можно расслабиться и забыть об этом.

Остаток дня мы двигались в том же направлении и разговаривали обо всём и ни о чём. Вэйланду было любопытно узнать как можно больше о метаморфах. Я рассказала о том, что у нас самое главное — это способность к обращению, чем больше можешь — тем выше категория, тем больше почёта и уважения, а личные качества почему-то в расчёт не принимаются.

Может, и для меня такое было бы в порядке вещей, если бы не Руби. Моя кормилица вообще не имела никаких способностей к перевоплощению, и таких, как она, относили к низшей, пятой категории. Их было более половины населения, и считалось, что ни на что, кроме физических работ в поле или в качестве слуг они не годны. Но Руби была удивительно умной и образованной женщиной, и очень многому научила и меня.

После гибели мужа и смерти новорожденного сына, всю свою нерастраченную любовь она отдала мне. И я, едва замечаемая родителями, платила ей тем же. Именно Руби научила меня думать, не принимая многое на веру, что было свойственно моим сёстрам, она же дала мне такие навыки, без которых, сбежав, я бы не выжила. Не только лечить раны и болезни, но и готовить, определять путь по карте и ориентироваться в лесу, она научила меня быть стойкой и идти к своей цели, не сворачивая.

Именно она велела мне скрывать свои способности от окружающих. Когда, в возрасте девяти лет, я впервые превратилась в животное — борзую моего отца, на которую смотрела, стоя у окна в своей комнате, — она объяснила мне, что чем выше категория женщины, тем меньше у неё права выбора будущего мужа. И если кто-нибудь узнает, что я достигла второй — за меня начнут драться первые богачи королевства. И меня отдадут за того, кто заплатит больше. Не считаясь с моими желаниями.

К сожалению, даже третья категория среди женщин была редкостью, никто из четырёх моих сестёр ею не обладал. Поэтому я всё равно оказалась ценным призом на брачном рынке, и, к моему ужасу и отвращению, этот приз выиграл сын герцога Кенастонского — самый ужасный из всех возможных женихов.

Он вызывал отвращение как внешне — жирный, лысый, с лицом, на котором годы кутежей и разврата оставили неизгладимую печать, — так и по характеру. О его жестокости в отношении окружающих ходили легенды. Слуги, животные — все, кто был беззащитен перед ним, постоянно страдали от приступов его дурного характера. Но что ужаснее всего — он был уже трижды вдовцом. Первая жена умерла при родах, вместе с ребёнком, вторая упала с лестницы, третья выпала из окна башни.

Оба раза это было названо несчастным случаем, но люди шептались, что бедным женщинам помогли, освобождая место для новой, «полноценной» жены, поскольку бедняжки за годы замужества так ни разу и не забеременели. Но то, что за те же годы у их мужа, который вообще не слышал о таком понятии, как верность, и всех женщин в принадлежащих герцогству окрестных деревнях считал своим личным гаремом, не появилось ни одного бастарда, говорило о многом. Так что, дело было вовсе не в бесплодности жён, только кто же признает вину мужа-то? И не важно, сколькими дурными болезнями он переболел — мужчина виновным в отсутствии детей в семье быть не может. Точка.

Именно об этом шептались горничные, когда стало известно, кто именно меня купил. Я мало, что понимала в их разговорах, но то, что мне предстоит ужасное будущее, прекрасно осознала.

Мало того, что пришлось бы терпеть мужа, от одного вида которого тошнило, так, в конце концов, меня бы тоже убили, как бесплодную и ненужную. Но моим родителям на это было наплевать. Когда герцог, мечтающий о внуке и не желающий видеть очевидного, предложил им за меня запредельную сумму, они с лёгкостью согласились.

Я не знаю, что делала бы, не будь рядом Руби. Наверное, покончила бы с собой — ведь мне всё равно предстояло умереть, так прежде хотя бы мучиться не пришлось бы. Но Руби впервые в жизни подняла на меня руку, надавав пощёчин, когда я, в истерике, просила её взять для меня у матушки какой-нибудь яд посильнее. А когда я пришла в себя, она решительно взялась за дело, организовывая мой побег.

Именно Руби собирала мои вещи, она вызнала, что ночами начальник охраны уходит в деревню, она подлила ему снотворное зелье. И именно её друг ждал меня на полпути к деревне и отвёз к границе. Если бы не Руби, я бы была уже мертва.

Мне было страшно оставлять её одну, ведь её бы выгнали, а прожить на доход её матушки им двоим было бы сложно. Но Руби меня успокоила — уже несколько лет за ней ухаживал один зажиточный вдовец из соседнего городка, с которым она познакомилась на ярмарке. Звал замуж, но она не могла оставить меня, потому что любила, как собственного ребёнка. Договорилась с ним подождать, когда я выйду замуж и уеду из дома. Дом я покинула, пусть и не так, как предполагалось, но теперь она могла спокойно принять его предложение. Кстати, это именно он отвёз меня к границе, и то, что Руби ему доверилась в таком деле, говорило о том, что он — хороший человек. И за Руби я была спокойна.