Абьюз (СИ) - Оленева Екатерина Александровна - Страница 64

С тех пор, как мы расстались много-много лет назад, ничего не поменялась. Она по-прежнему хотела иметь то, до чего было не дотянуться, что никогда ей не принадлежало – до Ральфа.

Всё с самого начала было во имя его.

Весь ужас, и долгие годы ожидания, поиски научных и мистических решений, вся многоходовка, в центре которой по-прежнему был он.

Она могла вернуть его сразу. Первым. Но без меня ей было его не удержать. Я по-прежнему был обречён служить одновременно и удавкой, и поводком, и проводником.

– Невозможно, нет, – решительно покачал головой я. – Оставь его уже, наконец, в покое. Партия сыграна, Синти!

– Я желаю сыграть ещё раз.

– Он никогда тебя не любил! – не выдержал я. – Ты знаешь это! В прошлый раз ты испробовала всё, что могла, но ничего не изменила. Отпусти то, что не твоё. Просто начни жизнь сначала и – живи. Я не понимаю, Синти, зачем?! Зачем воскрешать всю эту боль? Весь этот кошмар и грязь? «Пусть мёртвое прошлое хоронит своих мертвецов!», – помнишь?

– Мне нужен Ральф, Альберт. И если ты откажешься мне помочь его вернуть, то и свою драгоценную Кэтти ты тоже не получишь!

Сердце моё забилось сильнее:

– Что ты с ней сделала?

– Да ничего, не волнуйся! Обычный летаргический сон. Безопасно, как в вакууме. Практически никаких угроз, кроме самой маленькой: не проснуться.

– Ты не посмеешь так со мной поступить! Ты обещала не причинять ей вреда!

– И выполнила своё обещание – она невредима. И вообще, если бы ты не притащил её сюда сегодня с собой, у меня не было бы возможности использовать её против тебя, как оружие.

– Ты верна себе, дорогая сестра! Как всегда, во всём случившемся у тебя виноват я?!

– Но ты и правда виноват, – рассмеялась Синтия. – Если бы не был таким сластолюбивым слабаком, я не могла бы тобой легко манипулировать и всё, совершенно всё, было бы иначе.

– Какая же ты сволочь, дорогая, милая сестрица, – я не мог изгнать боли, терзающего сердца, из моего голоса полностью. – Что ты за дрянь, если так обходишься с единственным человеком, который любит тебя такой, какая ты есть?

– А что мне остаётся?! – зло взвизгнула Синтия, отскакивая от меня, от протянутых к ней рук. – Ты вынудил меня! Ты любишь меня, но всё время бросаешь! Принимаешь сторону моих врагов!

– Врагов?! Ты говоришь так о матери и Ральфе? Они были тебе врагами, Синти? Да они просто по-другому смотрели на жизнь.

– Ральф пытался меня убить! Понимаешь?! Он пытался сделать это и сделал бы, если бы я не убила его первой!

Я замер, глядя в её искажённое мукой лицо.

В нём было так много страстей и эмоций: боль, ярость, недоумение изумление перед тем, что случилось тогда.

– Не говори мне, что он просто пытался меня спровоцировать! Я знаю – он по-настоящему хотел меня убить.

Скорее всего так и было. Но что, дорогая сестра, ты сделала тогда, чтобы Ральф пошёл на такой шаг?

– Почему ты думаешь, что, воскреснув, он не вернётся к своим попыткам? Не попытается снова и снова?

– Потому что он не станет причинять боли тебе, Альберт. Ради тебя он меня пощадит.

Да. Всё так. Многоходовки, интриги, комбинации.

– Разбуди Катрин, – потребовал я.

– Только после того, как вернём Ральфа, – решительно стояла на своём Синтия.

Я уже знал, что и в этот раз уступлю.

Да, я тряпка. В нашем поединке воль и характеров она всегда одерживала верх. Синтии было плевать на жизнь других, а мне нет. И так повторялось раз за разом.

Ральф когда-то сказал, что истинная сила в бесчувствии. Титаны потому и были Титанами, что в них не было ни капли человеческого.

Я не Титан. Может быть я и потомок падшего ангела, но у меня человеческое сердце и я не могу обрекать на смерть того, кого люблю.

– Я помогу, – собственный голос казался чужим. – Но чем бы не закончилась эта твоя очередная авантюра, Синти, на этот раз я поставлю на тебе крест. Мы больше никогда не увидимся.

– Как скажешь, братец, – усмехнулась она.

Видимо, в то, что я сдержу это своё слово она верила не больше, чем во второе пришествие Христа.

– Прежде, чем мы уйдём отсюда, сними с неё…

– Что? – краешки губ Синтии дрогнули в усмешке.

– Я не знаю. Колдовство? Гипноз? Внушение? Просто я хочу быть уверен, что, если мы не вернёмся, с Катрин всё будет в порядке.

– Мы вернёмся, – не допускающим сомнения тоном ответила Синтия. – И как раз её сон и будет тому гарантией.

– Ты мне не доверяешь до такой степени?

– Однажды ты уже лишил себя жизни.

– Себя. Не тебя.

– Я жила очень долго, дорогой брат, чтобы познать простую истину: никому нельзя верить, даже собственной тени. Даже самому себе, – она сделала несколько шагов вперёд, приближаясь. – Мы тратим драгоценное время, а оно уходит. Нам же так многое нужно успеть сделать.

– Я сказал: сначала разбуди её иначе я не сдвинусь с места.

Синтия досадливо всплеснула руками:

– Если я сделаю, как ты хочешь, ты тем более с места не сдвинешься. Мы вынуждены будем тратить его на объяснения, выяснения отношений, прочую малозначительную муть.

– Для тебя…

– Что ты сказал?

– Малозначительную для тебя, – тихо проговорил я. – Не так ли? Но когда Синтию Элленджайт интересовало что-то, что важно другим? Всегда только твоя многоважная персона.

– Давай мы пропустим часть с твоими упрёками? Мы оба знаем, брат, что ты рано или поздно сделаешь так, как я хочу. Так давай пусть это будет рано?

***

Тьма – она стала плотнее и ближе, осязаемей.

Разочаровываться в людях больно, но ещё страшнее понимать всю беспросветно-тёмную сущность человек, без кого собственное существование полным уже не мнится.

На самом деле человек никогда не может обмануться полностью – он лишь закрывает глаза на ложь. Сначала на одно, потому на другое, третье. Ищет бесконечное оправдание для того, чему оправданий нет.

Я всегда считал, что наша любовь с Синтией, – выше морали она или ниже, – она прежде всего есть. Что Синтия, как бы безжалостна не была к другим, как бы не играла чужими судьбами-жизнями, для меня всегда делает исключение.

Я – та черта, которую она не перешагнёт по любому, я тот, с кем она всегда будет считаться.

Уже не уверен, что в реальности когда-то так было. Возможно, не дотягивая до понимания истины, я выдумал мою слепую веру, которая, как позвоночник, всегда поддерживала меня и питала.

На самом деле для Синтии я был не чертой, а её любимой игрушкой. Её щитом и мечом, которыми она пользовалась по своему усмотрению. Она годами великолепно манипулировала мной, моим чувством вины, моей привязанностью и тем, что я ложно считал честью.

Двадцать первый век, циничный и трезвый, во всём этом своём рациональном торжестве имеет свои плюсы. Здесь трудно строить иллюзии дольше нескольких дней. Скорость и информация не дают возможности уверовать в миражи.

Синтия меня любила – по-своему, постольку, поскольку эта любовь не мешала ей во всём остальном. Мне понадобилось пройти через смерть и любовь к другой женщине, чтобы понять то, что всегда лежало на поверхности, то чём неоднократно говорили все: наша с ней мать, мой отец, Ральф, для Винсент, даже кузина Стелла.

Я отказывался это видеть. Я был молод и глуп.

В отличие от Синтии, я умел любить по-настоящему – не для собственного удовольствия, а для блага любимого. Я понимал, что воскрешать Ральфа нельзя, ничем хорошим это не кончится ни для одного их нас, а для него и вовсе будет сущей мукой.

Ральф был частью давно ушедшей эпохи. Он, в отличие от меня, вряд ли так быстро сумел бы примириться с мыслью, что все наши родные, друзья, близкие, понятия о чести и бесчестье, о правильном и неправильном мало того, что пропахли нафталином, но ещё и, вопреки ему, поедены молью.

От осознания того, что утрачено, его не отвлекут ни автомобили, ни гаджеты, ни айфоны. Он будет страдать и ненавидеть за свои страдания всех, и меня в том числе.

Иногда самое лучшее, что мы можем сделать для того, кого любим – отпустить его. Отпустить через боль и страх.