Побратим змея (СИ) - "Arbiter Gaius" - Страница 93

– Что молчишь-то?

Румар вспомнил, с какой почтительностью и печалью соплеменники в последний раз приветствовали Маруха, и вполне искренно ответил:

– Позор никогда тебя не касался, друг. Все, что ты делал, было хорошо, и Род знает об этом.

Марух рассеянно кивнул, продолжая машинально идти вперед, глядя перед собой невидящим взглядом, и Румар вдруг подумал, что ушел вождь, пожалуй, очень вовремя. Вздрогнул, пристыженный собственным вольнодумством – нет бы, посокрушаться, что рано, мол... А не рано.

Зима, рано покинувшая их долину, в Марухе, казалось, задержалась. И не просто задержалась – напрочь в нем поселилась. И дело было даже не в окончательно побелевших за холодные полные лики волосах и утяжелившейся походке. Важнее было то, что и в сердце его будто поселился колючий холод. Бывший, теперь уже, вождь, как мог сопротивлялся ему – но его друг замечал, как восход за восходом меняется его взгляд, речи и образ мысли: на смену сильному, властному, упрямому, но справедливому, энергичному мужчине явился окутанный глубокой печалью старик, словно бы враз растерявший все то, ради чего оставался смысл жить. Оно и немудрено: шутка ли – сын, надежа и опора, вдруг начал вытворять незнамо что, враз перечеркнув надежды родителя увидеть еще продолжение их части Рода, а потом и вовсе построивший собственный дом. С полного родительского согласия, конечно. Другое дело, что согласие далеко не всегда означает одобрение – а этим последним в данном случае и не пахло.

Мальчишка при всем том оставался приветливым и почтительным, и было ясно, что к Маруху он по-прежнему искренне привязан. Только толку с того, если исчезло что-то гораздо более важное: понимание, доверие, единомыслие?.. Да, не зря Марух переживает...

И все же понимание причин состояния друга не отменяло тот факт, что боль и печаль вождя все чаще выливались в раздражительность, желчность, ненужную импульсивность – или же в приступы черной меланхолии и подавленности, во время которых добиться от него решения возникавших в Роду проблем было попросту невозможно.

Так что да, все верно: как ни печально, а уходить ему и вправду пора. Чтобы действительно не успел натворить напоследок такого, что, если не перечеркнет, то точно омрачит все круговороты его исправной службы на благо Рода.

– А ведь видится, что и не сделал-то ничего толком, – между тем продолжил разговор Марух. – Попросту не успел. Оглядываешься назад и думаешь – когда время-то пролететь успело? Оно ведь по молодости-то как? Этим восходом не успел – следующим успею... В этот полный лик не сделал – на другой перенесу... Всегда видится, что впереди еще долго-долго. И все можно еще доделать, исправить, предпринять... А тут раз – и нет ничего впереди. И что сделано – то с тобой и останется...

– Оно так... – согласно качнул головой Румар. – И все ж с тобой дел-дел останется. Ты был хорошим вождем, как ни поверни. Род стал больше, и живем мы сыто. Неправда разве?

– Может, и правда... Да я не о том. Я про то, что я ж и жизни-то другой не знал, по сути... Моложе Тура был, как вождем-то стал. И вот будто прошлым восходом в поединках победил – а уже все и закончилось...

– Тур ведь будет участвовать?

Ответ Румару был известен. Однако он видел, что друга что-то гнетет, и не мог разобрать, что именно: рассуждения о скоротечности времени показались ему не слишком ясными или убедительными. Оставалось предположить, что Марух переживает за сына – и направить разговор в нужное русло.

Тема и вправду оказалась болезненной – но в несколько ином смысле, чем предполагал старейшина.

– Бу-удет! – в голосе Маруха сквозило раздражение. – Лучше б дома сидел, право слово!

– Что так? – Румар несколько опешил.

– Да вот так. Винится он передо мной, что ли... Не знаю. Только вбил, видать, себе в башку, что должен меня ради жизнь себе сломать.

– Как ты это видишь?

– Да так и вижу. Сходил вон восходами на тренировки поглядеть. Тьфу, напасть, лучше б не глядел! Его, небось, теперь и молодая свалить сможет. Стоит – колода колодой – хоть бы делал чего, раз в круг вышел!..

– Он стал так плохо сражаться? – удивился Румар. Новость и вправду не лезла ни в какие рамки: Тур, не умеющий сражаться, попросту не был настоящим Туром.

– Да врет он все! – Марух еще больше рассердился, даже остановился, повернувшись к собеседнику, дополняя раздраженную речь резкими жестами. – Как есть – врет! Я что, воином не был, чтоб не видеть, как тело-то работает?! Захотел бы – один против них всех бы выстоял!

– Так что ж тогда?

– Да не хочет он победы этой! – рыкнул бывший вождь, видимо, окончательно выведенный из себя непонятливостью собеседника. – Не на то жизнь свою потратить хочет. А отказаться не может. Из-за меня. То ли виниться так, то ли... Вот и выходит – не поединки, а срам ходячий!

– Так ты... Поговорил бы с ним, может? – нерешительно предложил Румар. – Сказал бы, раз он сам не видит, что ни к чему жертвы эти дурацкие...

К его удивлению, однако, Марух эту идею не поддержал да и сам разговор вскоре прервал, оставив собеседника одного и поспешно направившись вглубь леса.

На площадке у Ближней реки, где мужчины готовились к поединкам, было шумно и оживленно. Утром вождь торжественно объявил, что состязания состоятся через по-пальцам-руки восходов, а это означало, что тренировки вступили в решающую фазу. Фазу, на которой надлежало убрать последние слабости и несовершенства, достигнув пика формы – причем не только физической: сила духа была для будущего вождя характеристикой не менее важной.

Это понимал и Шох, и именно это понимание заставило его сделать то, на что он так и не решился за всю зиму. Подойдя к Туру, только что одолевшему Врана (ему и Вайгу разрешили тренироваться со взрослыми: пусть в поединках они участия принимать и не смогут – но терять такую отличную возможность потренироваться было бы неправильно), богатырь легко тронул его за плечо:

– Попробуем, что ли?

Тур обернулся, во взгляде его мелькнуло удивление: хотя за зиму, прошедшую без каких-либо новых странностей со стороны охотника, отношения между друзьями снова начали налаживаться, тренировка друг с другом по-прежнему оставалась словно невидимым Рубиконом, который ни один из них не спешил перейти. И вот теперь время, видимо, пришло.

Ничего не ответив, Тур коротко кивнул, приглашая соперника в центр площадки. Остальные участники расступились, с интересом ожидая продолжения: о перепитиях взаимоотношений этих двоих было известно всем.

Поначалу поединок развивался медленно, словно противники не спешили нападать, желая для начала узнать сильные и слабые места друг друга. Зрители почувствовали даже легкое разочарование: они-то ожидали увидеть захватывающую схватку, а не, как виделось, бесцельное топтание на месте.

Затем, однако, борьба оживилась, противники, словно выяснив, что хотели, начали действовать более активно и агрессивно. Удары участились, стали более сильными, обманные маневры сменились прямыми атаками. Наконец Шох, быстро, неожиданно развернувшись, попытался ударить соперника в район солнечного сплетения. Прием был выполнен мастерски, с той необходимой в настоящем бою быстротой, которая просто не дает противнику шанса увернуться или отразить удар. И все же на какой-то момент зрителям показалось, что они успели заметить какое-то движение со стороны Тура – что-то, что могло дать ему шанс избежать удара. Однако движение это, мгновенно начавшись, так же резко и исчезло, словно сын вождя намерено сдержал его, – а в следующий миг он уже рухнул на колени, судорожно пытаясь вернуть в легкие начисто вышебленный из них воздух.

– Эй!.. – Шох выглядел обескураженным. – Живой хоть?

– Жи...вой, – охотник с усилием поднял ладонь, показывая, что все в порядке, затем с помощью друга медленно встал на ноги. – Пропустил, разиня... А ты молодец. Хорошо сработал.

– Отдышись – покажу, в чем секрет.

Тур коснулся груди ладонью. Слова друга его не удивили: поединки были не только состязанием в силе и воинском умении, – они становились также местом соперничества в честности, душевной широте открытости и смелости – качествах, необходимых будущему главе Рода. Именно потому как сами состязания, так и подготовка к ним строилась на множестве негласных, но неукоснительно соблюдавшихся правил. Одно из них гласило, что тому, кто и вправду силен, нет смысла и чести прятаться за какие-либо тайные приемы и уловки. Их надлежало приберегать для настоящих врагов, – а от тех, кто, хоть на время состязаний становился соперником, но оставался другом и соплеменником, скрывать не годилось. Вообще же пережить состязания так, чтобы после их окончания не было стыдно сидеть с бывшими соперниками у Общего костра, было задачей не менее важной, чем в них победить. По этой же причине в поединках никогда не использовалось оружие: о том, насколько хорош каждый из участников был в обращении с ним, Род и так имел ясное представление. Более важным было потому показать, чего ты стоишь сам по себе, лишенный абсолютно всякой защиты, будучи максимально уязвимым.