Собака, которая любит - Криволапчук Наталия Дмитриевна - Страница 37

А собака, еще раз подчеркну: единственная среди всех зверей, успешно приспосабливается к городской квартире, к лифту, к улице, к транспорту и прочая, прочая, прочая. Изучая новую для себя среду, познавая совершенно новые для зверя законы мира, она способна все более и более развивать свой интеллект. В результате чего она и становится все более близкой и полезной нам. Процесс этот, начавшись давным-давно, не остановился и в наши дни. Это уже не из Дарвина! Хотя сами механизмы приспособления работают точно так же, как и в дикой природе. И именно в непрекращающемся процессе приспособления к жизни, в поиске эффективных способов взаимодействия с миром оттачивается интеллект и животного, и человека.

Ум, интеллект (кому бы он ни принадлежал) представляет собой главнейший объект исследования не только для психологов, но и для представителей других серьезных наук. Если бы нам удалось понять, как именно мы думаем, это решило бы многие и многие наши практические проблемы. Мы не только перепоручили бы компьютерам громадную часть трудоемких мыслительных операций, но смогли бы и свой собственный интеллект использовать куда эффективнее.

Так почему бы собакам не помочь нам в познании самих себя? И все, что нам для этого нужно, - это убедиться во внутреннем родстве и сходстве собаки и человека. И я предлагаю вам начать с самого невероятного - с недостижимых, казалось бы, для животного высот духа. Я намерена убедить вас в том, что собака по праву может считаться Личностью, хотя и не в точности такой же, как человек, но устроенной по похожим принципам.

Надеюсь, вы не удивитесь, если я скажу вам, что социальная организация человека, его характер "общественного животного" (по определению, если мне память не врет, Жан-Жака Руссо) восходят, мне думается, именно к стайным отношениям животных. И собака, существо самое стайное из всех стайных, легче многих других зверей сумела вписаться в человеческое сообщество, приняв социальные нормы своих хозяев. И человек, собственно, принял собаку в свою душу по той же причине.

Объединение подобных, родных по душе - разве не на этом построены разнообразнейшие человеческие сообщества? Разве не эта идея лежит в основе всего, что связывает нас или отталкивает друг от друга? Стремление сохранить и продолжить в этом мире нечто свое, присущее только нам - не здесь ли таится глубинная движущая сила лучших наших чувств, от супружеской и родительской любви и до восшествия на костер за высшую идею? Могу утверждать, что и в подлинно глубоких отношениях человека с собакой тоже кроются те же в высшей степени нравственные начала.

Мне вспоминается, например, вычитанная где-то история блокадницы-овчарки Сильвы. Изголодавшиеся хозяева нашли в себе силы не убить и не съесть свою собаку (а сколько их нашло последний приют именно в человеческих желудках!), но кормить ее, естественно, было нечем. От безысходности люди выпускали собаку на улицу, а та, как ни мало было в отощавшем городе пищи, ухитрялась найти что-то съестное. И едва живая, кожа да кости, собака то и дело приносила своим умирающим от голода хозяевам хоть какие-то съедобные кусочки! Ну-ка, взгляните в глаза своему любимцу, клянчащему у стола, способному выпросить последний лакомый кусочек, - легко ли собаке поделиться едой? Да не просто лакомством, как бы ни были они до него падки, а последним, спасающим жизнь куском! Правда, у этой собачьей "жадности" есть и другое объяснение, не ставящее под сомнение собачью нравственность. Они попросту считают, будто еды у нас всегда предостаточно.

А вот вам история совсем другого рода, в которую нелегко было бы поверить, не будь у нее стольких свидетелей (я полагаю, что ее помнят многие в питерском собачьем мире). Касается она породы, которую многие, к сожалению, привыкли считать и вовсе бесчувственной, способной по отношению к человеку только на жестокость. Я говорю о бультерьере.

Хозяева Рыжего (назовем его так) уговорили меня взяться за его воспитание, когда малышу было всего-навсего пять месяцев от роду. Опыта работы с этой породой у меня тогда было еще мало, они только-только вошли в моду, и я открещивалась, как могла. Но уломали! И захотелось им ни много, ни мало, а записаться в группу собак разных пород, с которой мой сын работал тогда по курсу общего послушания.

Я стала приходить почти на каждое занятие, чтобы внимательно контролировать работу с малышом. Мы работали с ним очень бережно, давая помногу отдыхать, применяя приемы "киндер-дрессировки", обучая Рыжика в игре. Потом, когда хозяева натешились работой по общему курсу, мы стали заниматься и в индивидуальном режиме. Юра стал любимым воспитателем и другом Рыжика, а впоследствии - и его личным хендлером на выставках.

Надо было видеть, как фасонил Рыжий на выставках, как бравировал своей невозмутимостью! Перед рингом, как раз в тот момент, когда другие кобели-бультерьеры и их хозяева бурно выясняли отношения друг с другом - кому можно стоять рядом, кому нельзя, - он укладывался у Юриных ног, притворяясь спящим и время от времени приоткрывая один глаз: не пора ли еще ходить?

А как он дружил с нашей стаей! Мы жили по соседству и очень часто гуляли вместе. Черный, помогая воспитывать Рыжика и зная, что на него вполне можно положиться, назначил его своим "заместителем по собачьим делам". Рыжик вел себя с другими собаками как полноправный Старший Воин, уверенно и невозмутимо разбираясь в острых ситуациях, и умел без лишних конфликтов, как и научил его овчар, поставить на место даже вздорного соседского ротвейлера.

Как я бегала к нему среди ночи, чтобы помочь ему выйти из тяжелого наркоза после операции! Всю ночь он крутился на месте, ловя себя за хвост, и только сильными гипнотическими воздействиями мне удавалось снять это возбуждение хотя бы минут на пятнадцать. Он облегченно и благодарно смотрел мне в глаза, отдыхая немножко, пока больной мозг не выходил из-под контроля сознания. И все начиналось сначала - верчение, гипноз, небольшая передышка...

Впрочем, как бы ни были мне дороги все мелочи, касающиеся любимого и действительно удачного воспитанника, я вспоминаю о них только для того, чтобы вы оценили всю близость наших с ним отношений. Мы и сами не заметили, как Рыжик стал "нашей двоюродной собакой", как мы в шутку его называли. Хозяйка собаки довольно охотно перепоручила мне и Юре большую часть забот о своем псе... а мы уже и не сопротивлялись.

Бультерьер вырос, научился надежно работать не только на послушании, но и на "защитке" - эти занятия с ним проводил (не без нашего присмотра) дрессировщик одного из солидных клубов города. Работал Рыжик в охотку, не только азартно, но и вполне осмысленно. Немудрено, что клуб считал его своим "козырным тузом", замечательно развенчивающим предрассудки, которых немало возникло вокруг этой породы.

Так же, признаться, считала и я, охотно приглашая Рыжика для участия в наших показательных программах. Он работал на сцене с Юрой, с Черным (они исполняли вместе "синхрон" под команду одного дрессировщика), с трехлетней дочкой хозяев. Ему в радость было делать все то, что радовало нас, его учителей и друзей.

Вот и тогда мы должны были выступать на очередной выставке "Зооиндустрия", весьма полезном для нас мероприятии, где мы часто показываем этакие пропагандистские программы, иллюстрирующие нормы собачьего поведения. А накануне на той же выставке телевидение снимало большое шоу, в котором участвовал и клуб нашего Рыжика.

Приехав посмотреть шоу, я тут же наткнулась за кулисами на Рыжика, вместе с хозяевами ожидавшего своего выхода на сцену. Честное слово, я обрадовалась еще одной возможности показать зрителям по-настоящему воспитанную и обученную собаку, да еще такой "трудной" породы. Услышав, что председатель клуба ведет на сцене диалог с хозяевами собак, расспрашивая их об особенностях породы, я попросила хозяйку Рыжика упомянуть, если придется к месту, что в случае каких-либо трудностей воспитания бультерьерам не вредит консультация зоопсихолога. И не реклама мне была нужна, рекламой было наше собственное выступление, а всего лишь упоминание о профессии, тогда еще у нас совершенно неизвестной.