Взгляни на птиц небесных (СИ) - Чередий Галина - Страница 30

– Неужели вы думаете, что, носи я крестик, то и не заболела бы? – слабо усмехнулась Элоди. – Крестик – это просто украшение… символ.

– Правильно говоришь, хорошая моя. Символ. Только символ чего? Веры, которую ты в душе своей носишь.

– Вы так говорите, как будто верующие люди не болеют.

– Болеют, голубка моя, как же не болеть.

– Тогда в чем смысл? Разве вера дает какие-то гарантии?

– А я о таком не думаю. Господь нашу жизнь по своему умыслу направляет. Нам и не понять-то сразу. Но я и не пытаюсь. Я просто верю. И тебе нужно.

– И как вы себе это представляете? Я никогда в жизни в церкви-то и не была. И что, просто приду и скажу: «Господи, помоги?» И зачем ему мне помогать, если я никогда не вспоминала о нём, пока не заболела. Зачем Господу такие, как я, которые только когда совсем невмоготу к нему приходят?

– А у каждого свой путь к Господу, милая. И как ты придешь – счастливая или горем убитая – не важно. Главное, приди и попроси его о помощи.

– И что? Он поможет?

– Поможет, деточка! Он всем помогает. Только не жди, что сразу, или так, как тебе этого хочется. У нас тут на территории церквушка есть, хочешь, милая, я тебя после обхода-то и свожу?

Элоди смотрела в выцветшие от возраста, но бесконечно добрые глаза пожилой женщины. От неё исходила такая волна благости и непередаваемого внутреннего покоя, что у Элоди резко сжалось сердце. Она тоже хотела бы обрести такой покой. Её истекающей кровью душе он был сейчас необходим, как воздух.

– Да, хочу, – кивнула она.

– Ну, вот и славно, моя голубочка. А теперь давай тебя оботрем и в палату отведем. Я, как обход закончится, за тобой зайду.

– Спасибо.

Уже переодетая в чистую сорочку Элоди, сидя на постели, окликнула старушку:

– А как вас зовут, бабушка?

– Так Ксения Титовна. Меня, почитай, тут все знают, – улыбнулась санитарка.

– И давно вы здесь?

– Давно, деточка, давно. Как сама двадцать лет назад-то выздоровела с Божьей помощью, так и осталась тут.

И дверь за женщиной закрылась.

– Ну что же, голубушка, – бодро сказал Элоди лечащий врач во время обхода, – курс терапии мы завершили. По моим наблюдениям, вы перенесли его достаточно легко.

– Легко? – хрипло спросила Элоди. – Я сегодня ночью не смогла с пола подняться без посторонней помощи.

– Поверьте, дорогая, моему немалому опыту. Ваш организм очень сильный и достаточно легко перенес курс лечения. Так что уже сегодня после двух вы можете отправляться домой к родным. Однако прошу не забывать, что вам жизненно необходимо правильное питание, желательно максимальное количество отдыха, свежего воздуха, никаких стрессов. И избегайте нахождения под прямыми солнечными лучами. Также не забывайте о витаминах. И помните, что в любой момент, если возникнут хотя бы подозрения на какие-то осложнения, вы звоните мне. Мы понимаем друг друга, Элоди?

– Да, доктор. Скажите, а когда…

– Так, давайте о будущем мы поговорим чуть позже. Жду вас в назначенное время для контрольных анализов и тестов. Вот тогда и поговорим о планах на будущее.

– Спасибо вам.

Почти сразу после ухода врача в палату проскользнула давешняя санитарка.

– А меня сегодня выписывают, Ксения Титовна. Домой на реабилитацию после химии.

– Так ты раздумала со мной-то идти? – расстроилась старушка.

– Нет, что вы! Только в гардеробную нужно за плащом сходить.

– Да сдался он тебе. Вон, я тебе халатик больничный стёганный прихватила. Не стесняйся! Кто там смотреть-то будет, это же больничная церковь, там все такие же, как ты.

Очень медленно, с частыми передышками они доковыляли до небольшой невзрачной церкви. Внутри на Элоди нахлынули незнакомые сильные запахи и звуки. На самом деле никто не смотрел на неё, все были сосредоточены на собственных мыслях. Но Элоди все равно чувствовала себя как-то неуютно, словно пришла в чужой дом незваным гостем.

– Идём, голубушка, свечечку Богородице поставишь и попросишь себе, чего сердце хочет.

– Я не знаю никаких молитв.

– А оно не страшно, милая. Ты, главное, сердце открой и говори от души.

Элоди стояла перед иконой и силилась заставить себя обратиться к этой нарисованной женщине с такими добрыми и печальными, всё понимающими глазами. Но слова не шли из неё, словно горло сковал железный обруч, не дающий прорваться наружу её боли и надежде.

В голове поплыло, и неожиданно запах горящих свечей и ладана стал душить Элоди, а тихие разговоры и молитвы людей вокруг показались оглушающим шумом. Она покачнулась.

– Я… Мне на воздух нужно. Простите.

– Да, конечно, милая. Тебе помочь?

– Нет, не отвлекайтесь. Я вас снаружи подожду, – и Элоди, держась за стены, побрела к выходу.

На улице она опустилась прямо на ступеньки в уголочке и уронила тяжелую голову на сомкнутые на коленях ладони.

– Плохо тебе, красавица? – раздался тихий хриплый голос рядом.

Элоди с трудом подняла лицо и наткнулась на удивительно безмятежный взгляд лучистых свето-карих глаз, которые странно смотрелись на темном, обветренном и морщинистом лице бородатого и одетого в какое-то тряпье пожилого мужчины. Похоже, он был из тех бомжей-попрошаек, что вечно толпятся перед церквями.

– Говорю, плохо тебе, красавица? – повторил старик и присел рядышком.

Красавица. Элоди усмехнулась. А то она не знает, как сейчас выглядит. Но как ни странно ответила бомжу.

– Мне стало душно в церкви.

– А, так это не страшно. Такое сплошь и рядом бывает. А ты просить чего приходила или просто помолиться, чтобы на душе посветлело?

– Я и сама не знаю. Хотела бы попросить. Мне очень надо. Только не знаю как. Не выходит у меня.

– И такое бывает. Просто отпустить тебе надо обиды и простить, и тогда сердце легким станет, и все получится.

– Простить? С чего вы взяли, что мне нужно кого-то прощать?

– А это всем нам нужно. Каждому. Близких. Дальних. А в первую очередь себя. Не твоя вина, что ты заболела. Это промысел божий. Не тебе себя винить за это.

Элоди вскинула глаза, в которых закипели слёзы. Старик больше не казался ей простым бомжом. Под первым неприглядным обликом буквально физически ощущалась личность глубокая и наполненная мудрой печалью и безмерным сочувствием. Таким же искренним и неподдельным, как и у санитарки, которая привела её сюда. Элоди почувствовала, как железный обруч на её горле лопнул, и неожиданно слова полились из неё вместе со слезами.

– Вы не понимаете! Я ведь не за себя просить хотела… У меня же дочь… Она маленькая совсем. И у нас с ней никого нет. Отцу своему она не нужна. И если я умру… то что? Что с ней будет? Как она будет расти в одиночестве, без любви. Кто будет заботиться о ней, когда она заболеет? Кто будет вытирать её слёзы, когда она впервые безответно влюбиться? Кому она доверит свои тайны, у кого спросит совета? И если меня не станет, я… я останусь в её памяти? Я не увижу, какой красавицей она вырастет. Не узнаю, как будет прекрасна в свадебном платье. Меня не будет с ней рядом, и она будет одна в целом свете!

– Милая ты моя, сколько же ты на себя взваливаешь? Это-то и гнёт тебя к земле, не дает дышать. Разве может хоть кто-то, кроме Господа нашего, знать, что будет даже в следующую минуту? А тем более принимать на себя ответственность за всё?

– Как по-другому? Как? Я не знаю.

Мужчина взял дрожащие ледяные руки Элоди в свои – большие, мозолистые и горячие и заглянул в глаза:

– Посему говорю вам: не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить, ни для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, и тело одежды? – его голос стал совершенно другим, глубоким и проникновенным, и от него у Элоди по коже пробежала дрожь. – Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы не гораздо ли лучше их?

Да и кто из вас, заботясь, может прибавить себе росту хотя на один локоть?

И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них;