Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ) - Леонова Юлия - Страница 151

— Ну, что вы, Павел Алексеевич. Благодаря вам я вовсе не ощущаю ни скуки, ни одиночества. Вы всегда были мне преданным другом.　

— Мне бы хотелось быть для вас не только другом, Мари, — яркий румянец проступил на бледном лице Василевского, он смущённо отвёл глаза.　

— Поль… — пребывая в некотором замешательстве, Марья Филипповна пыталась найти достойный ответ.　

Ей не хотелось обижать его, но и мысль, высказанная им, в душе отозвалась тревогой.　

— Право слово, — вздохнула она, — мне всегда было легко с вами… вы дороги мне, Поль, но я не могу вам предложить ничего, кроме своей дружбы.　

— Ответьте, Мари. Вы никогда ничего ко мне не испытывали? Даже симпатии? — Умоляюще глядя на неё, вопрошал Василевский.

— Ну, отчего же? Вы всегда были мне симпатичны, Поль, — Марью смутил столь откровенный вопрос.　

Василевский вскочил на ноги, едва не опрокинув стул, порывисто опустился на колени у ног княгини Куташевой и, завладев её рукой, принялся покрывать быстрыми поцелуями тонкие пальцы:　

— Позвольте мне любить вас, Мари. Прошу вас, не прогоняйте меня, — горячо шептал он, удерживая хрупкие запястья в своих ладонях.　

— Поль, прошу вас, — Марья испугалась его горячей настойчивости, лихорадочного блеска серых глаз и попыталась освободиться от него. — Прошу, оставьте.　

У неё словно глаза открылись. Василевский уже не был тем робким юношей, который пытался объясниться ей в своих чувствах. Ныне у её ног был мужчина, сильный и отчаянно желавший добиться её благосклонности. Марья предприняла попытку подняться, но Павел Алексеевич тотчас обхватил обеими руками её тонкий стан, спрятав лицо в складках чёрного шёлкового платья.　

— Я всегда любил вас, Мари, — глухо заговорил он. — Вам было четырнадцать, когда я впервые понял, как много вы значите для меня. Я страдал от этого чувства, мучился им, ибо, когда осмелился открыться вам, то был жестоко осмеян. Вы говорите, что всегда видели во мне лишь друга, но мне мало вашей дружбы, Мари.

Марья положила ладони на его широкие поникшие плечи и слегка оттолкнула своего не в меру ретивого поклонника.　

— Довольно. Павел Алексеевич, — стараясь не выдать собственной неуверенности и страха, промолвила княгиня Куташева. — Смею напомнить вам, что время нынче уже позднее, а дома вас ждут, — она вывернулась из его объятий.　

— Вы прогоняете меня? — Не отрывая от неё пламенного взора, Василевский глубоко вздохнул.　

— Остыньте, Поль, — Марья Филипповна покачала головой. — Мне будет горько лишиться вашей дружбы из-за нынешнего недоразумения.　

— Хорошо, я уеду, — он опустил голову. — Но прежде…　

Марья и вздохнуть не успела, как оказалась в крепких, отнюдь не дружеских объятьях. Твёрдые мужские губы прижались к её губам так, что у неё перехватило дыхание. Покоряясь его воле, она уступила, позволив углубить поцелуй и, едва ощутив этот слабый ответный отклик, Василевский вовсе потерял голову. Лишь появление лакея, собиравшегося доложить, что сани барина подали к крыльцу, отрезвило его и заставило выпустить из объятий ошеломлённую подобным напором Марью.

Правая рука Марьи Филипповны взметнулась вверх, отчётливый звук пощёчины в тишине комнаты, казалось, был подобен грому выстрела в пустой бальной зале.　

— Простите, — Павел Алексеевич схватился за пылающую щёку.　

— Вон из моего дома! — Едва не сорвавшись на крик, Марья Филипповна указала ему на дверь.　

Василевский молча поклонился и, развернувшись на каблуках, покинул гостиную. Марья опустилась на диван, прижав ладони к горящему лицу. Сердце колотилось в груди, всё тело покалывало, знакомая тяжесть в груди и внизу живота слишком явно свидетельствовала о том, что не явись в комнату прислуга, и она сама упала бы в объятья Василевского, словно перезревший плод.　

Как можно было допустить подобное?! Как она могла?! Ответ был слишком прост. Давно её тела не касалась мужская рука, испытав однажды наслаждение, она истосковалась по упоительным ощущениям, что может подарить близость между мужчиной и женщиной. Ей опостылело её одиночество и холодная вдовья постель. И любовь здесь совершенно ни при чём. Ведь она не любила Куташева, но это ничуть не мешало ей получать наслаждение, отдаваясь ему.

Некоторое время Марья Филипповна перестала выезжать из усадьбы, но минула седмица, за ней другая, и княгиня Куташева в канун Рождества явилась, как обычно, к заутрене. На сей раз в храме было довольно многолюдно. Василевские присутствовали всем семейством. Старый генерал весьма благожелательно ответил на приветствие соседки, Павел Алексеевич несколько сдержаннее, а вот супруга Василевского-младшего предпочла сделать вид, что не заметила княгиню Куташеву.　

Павел хотел было извиниться, и даже попытался после службы заговорить с Марьей Филипповной, но его опередили. Калитины, встретив племянницу, пригласили её к себе.　

После сытого обеда, спровадив под благовидным предлогом Василия Андреевича, Ольга Прокопьевна пожелала побеседовать с племянницей наедине.　

— Машенька, — собралась с духом пожилая дама, — до меня слухи дошли, будто Павел Алексеевич стал довольно частым гостем в Ракитино.　

— Слухи, тётушка, — Марья Филипповна отвела глаза.　

— Нехорошо, та bonne (моя милая), — madame Калитина покачала головой и тихо спросила племянницу: — а как же Андрей Петрович? Он пишет тебе?

— Нет, — вздохнула Марья.　

— Так отчего сама не напишешь?　

— Не стану навязываться, — Марья упрямо вздёрнула подбородок. — Ежели нужна ему, пускай сам приезжает.

В ночь перед Рождеством пошёл снег. Крупными пушистыми хлопьями он мягко ложился на землю и ветви деревьев, засыпал недавно расчищенные дорожки. В комнате от выпавшего за окном снега было светло, и Марья Филипповна попросила Милку не зашторивать окно на ночь. Она долго любовалась неспешным кружением снежных хлопьев, весь мир, погружённый в спокойный сон, казался ей в это мгновение тихим и уютным. Под утро снег прекратился, а с восходом солнца всё вокруг засияло слепящей взгляд нетронутой белизной, заискрилось бриллиантовыми искрами, словно тонким серебряным шлейфом укрыла Морена— зима поля и леса, реки и долины.　

Рождество собирались встречать в Полесье, и едва окончив трапезничать, княгиня Куташева велела запрягать. Птицей летела тройка по заснеженной дороге, лёгкий морозец пощипывал лицо, пушистый иней повис на меховой оторочке капора и ресницах. Мишель весело смеялся, когда возница понукал лошадей и они, прибавив ходу, стремительно несли лёгкие сани по бескрайней белой равнине.　

В огромном вестибюле отчего дома установили пышную лестную красавицу, пахло хвоей и свежестью. Разглядывая ёлку, Марья Филипповна обнаружила игрушки, которые некогда мастерила сама, будучи ещё совсем юной барышней. Вспомнилось, как отмечали Рождество в семье Ракитиным при жизни Филиппа Львовича. Непрошеные слёзы навернулись на глаза, что-то резко и болезненно сжалось в груди. "Папа, папочка, как же мне тебя не хватает", — княгиня тихонько вздохнула, складывая под ёлку подарки для сына и племянницы.

Раньше в Рождество гостеприимный дом Ракитиных всегда был полон гостей, ныне же в огромном особняке царила сонная тишина. Ждали Сержа с семьёй, но он не приехал, прислав письмо, в котором сообщал, что дела службы вынуждают его остаться в столице. По правде говоря, видеть свою невестку Марья Филипповна не больно-то желала, а вот по брату соскучилась, искренне огорчаясь от того, что в последнее время они несколько отдалились друг от друга.　

Серж сильно переменился, если ранее, делясь с сестрой своими планами на будущее, он не представлял себя иначе, чем сельским помещиком, то ныне не мыслил жизни вне светского общества. Куда только всё делось? Его страсть к охоте, любовь к тихой сельской жизни, даже его желание иметь большую шумную семью претерпело изменение.　

Когда-то нужда заставила его поступить на службу к Московскому генерал— губернатору. Вынужденный бывать в обществе по роду своих занятий, он свёл знакомство с Бетси, и окончательно попав под её влияние, совершенно переменился. Марья Филипповна с грустью вспомнила Лизу. Её невозможно было не любить. Живая, очаровательная, кипучая энергия била в ней ключом, она так любила бывать в центре внимания. Её всегда окружали поклонники, но из всех она выделяла лишь Сержа, и Бог его знает почему.