Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ) - Леонова Юлия - Страница 43

— Отчего ты ушла вчера? — нахмурилась Ирина.

— Мне казалось, что я влюблена в Ефимовского, — опустила ресницы Марья, пряча глаза от проницательного взгляда подруги, — но вчера я поняла, что ошибалась. Я не могла быть там, где он. Мне надобно было побыть одной, чтобы понять свои чувства к нему.

— И что же ты поняла? — продолжала допытываться княжна. — Ты любишь его?

— Люблю, — чуть слышно выдохнула Марья. — Прости, я не желаю говорить нынче о нём.

— Ефимовский ушёл сразу за тобой, — лукаво блеснула глазами Ирина. — Мне кажется, он влюблён в тебя.

— Ах, если бы, — вздохнула mademoiselle Ракитина.

— Борис будет сопровождать меня на императорский бал, — радостно сообщила Ирэн, заговорив о том, что так волновало её со вчерашнего дня.

— А меня — Серж, — отозвалась Марья.

Разговор свёлся к обсуждению бальных туалетов, ведь оставался всего месяц до самого известного бала Петербурга. Княжна вспомнила, что собиралась заехать к модистке и торопливо распрощалась.

Поднявшись к себе, Марья достала из рукава смятую записку и ещё раз перечитала. В ней не было ни слова о чувствах, но отчего-то в груди разливалось приятное тепло. Дотронувшись до белых, словно отлитых из воска лепестков, девушка вдохнула сладкий дурманящий аромат. Случайно ли Ефимовский выбрал белые лилии, или желал сказать, что верит в её невиновность? Она предпочла думать, что выбор на сей символ чистоты и непорочности пал неслучайно, поскольку такое толкование вселяло в неё надежду, что всё ещё может перемениться.

На самом деле, выбирая цветы, Андрей указал садовнику на жёлтые лилии — символ легкомыслия и лживости, но когда граф ушёл из оранжереи, старик-садовник посчитал, что три лилии будет мало, а больше жёлтых не оказалось. Потому он срезал белые, завернул, сложил в корзинку и отдал лакею, что ждал его у выхода из оранжереи с письмом, которое следовало приложить к букету.

Вплоть до самого Рождества Марья более не слышала о Ефимовском. Они более нигде не встречались, да это было и неудивительно. С началом поста светская жизнь в столице не то, чтобы совсем замерла, но вечера устраивали реже, по большей части приглашая весьма ограниченный круг людей.

Граф не присылал более букетов, и Марья решила, что те цветы были просто извинением и ничем более. Однако ж записку не выбросила, а спрятала в ту же самую книгу, где хранила письма Соколинского.

В канун сочельника mademoiselle Ракитина почти весь день провела в молитвах. Она сама не знала, о чём просит Господа, то ли о том, чтобы сбылось её желание о любви Ефимовского к ней, то ли о том, чтобы забыть его и более не вспоминать. Вечером собрались ко всенощной. Казанский собор был полон, стояли даже на улице, на ступенях храма. Марье с Сержем удалось протиснуться почти к самому входу. Собор, освещённый множеством свечей, казался ей сказочным дворцом, в душе царило ожидание праздника и чуда. Непременно чуда. Закрыв глаза и вслушиваясь в слова торжественной литургии, mademoiselle Ракитина про себя повторяла: "Господи, в твой святой праздник, прошу, ниспошли ему любовь ко мне. Ни о чём более не попрошу тебя. Пусть только в сердце его будет такая же любовь, как у меня к нему!"

Оглянувшись на брата, застывшего с выражением мрачной решимости на лице, Марья вдруг осознала, что в последнее время они страшно отдалились друг от друга. Она не спрашивала его о том, что у него на душе, а он перестал говорить с ней о её переживаниях.

— Серж, мне душно. Выйдем, — потянула она его за рукав шинели.

Ракитин очнулся от своих дум, подхватил сестру под локоток и, извиняясь, ежели кого толкнул ненароком, выбрался с ней из людской толчеи на улицу. Остановившись в скверике перед собором, Ракитины переглянулись.

— Ты отчего такой сердитый нынче? — отряхивая снег с подола салопа, поинтересовалась Марья.

— Тебе показалось, — отвернулся Сергей.

Марья забежала перед ним и снова заглянула ему в лицо. Хмурая складочка на лбу под козырьком фуражки по-прежнему была на своём месте.

— Серж, у тебя свадьба через три дня, — напомнила она ему. — Жениху радоваться полагается. Это невесте положено слёзы лить, — попыталась она пошутить.

Ракитин шумно вздохнул:

— Не люблю я её! — отрывисто бросил он.

— Тогда зачем?! — ахнула Марья.

— А затем, Мари, что за всё в жизни платить приходится рано или поздно, — сердито отвечал он. — За Полесье, за погашенные карточные долги, за место при Главном штабе! За всё, Мари! Помни о том, когда соберёшься что-либо сделать.

— Пойдём домой, Серёжа, — погладила она его по плечу. — Пойдём, мой хороший.

Домой возвращались в молчании. У Марьи слёзы наворачивались на глаза, после слов брата, и она, стараясь не шмыгать носом, утирала их рукавом салопа, когда думала, что он того не видит. В том, что брат женится без любви, ради денег, она усмотрела и свою вину. Ведь не откажи она тогда князю Урусову, всё нынче было бы по-другому. Думая о том, Марья не могла представить Илью Сергеевича своим супругом, сколько она не пыталась вообразить себе семейную жизнь с князем, у неё ничего не выходило. Вместо Урусова в своих местах она видела совершенно другого человека, а вспоминая слова дядьки, содрогалась при мысли, что Илья Сергеевич мог обратиться к Калитину с тем, чтобы попросить её руки.

Получалось, что она не смогла выйти за князя ради того, чтобы поправить дела семьи, а Серж женится супротив сердца своего. И в этот самый момент она не видела более в нём мальчишку, старшего брат, но только мужчину, что поступился своим счастьем, потому как отвечает за неё, за маменьку. Горько было осознавать это, и оттого слёзы её пуще лились из глаз.

На следующий день праздновали в тесном семейном кругу светлый праздник Рождества Христова. Марья была тиха и задумчива. За ночь она столько передумала о том, сколь несправедлива порой оказывается судьба к человеку, и жалея брата, даже думала о том, чтобы сказать ему, что она выйдет за Урусова, лишь бы только ему не пришлось жениться на Бетси.

Она завела этот разговор с ним после обеда, признавшись в том, что виделась с Ильёй Сергеевичем, и князь вновь просил её стать его женой, на что Сергей только улыбнулся грустно и посоветовал ей найти своё счастье, раз ему было этого не дано. Он также сказал ей, что от неё в данном вопросе ничего не зависит, и ей не надобно жертвовать собой. Что он сам виноват, сам запутал свою жизнь так, что отныне у него нет иного пути.

Вечер был тих, собрались в гостиной. Серж уехал к Бетси, Ольга Прокопьевна что-то шила при свете свечей, дядька Василь дремал в кресле, Елена Андреевна что-то чёркала на бумаге карандашом, записывала, снова чёркала, приговаривая себе под нос. Двери отворились, и вошёл дворецкий. Стараясь сохранять серьёзное выражение лица, он объявил, что приехали ряженные.

Вслед за ним в комнату ввалилась толпа, человек десять людей в смешных и разномастных одеяниях. Тотчас сделалось шумно и весело. Ряженные поздравляли хозяев, и предлагали им угадать, кто есть кто.

Марья заразилась этим весельем. Заулыбался веселью молодёжи Калитин, Ольга Прокопьевна отложила своё шитьё. Марья вскочила с кресла, стала обходить всех по очереди, пытаясь угадать, кто пожаловал в их дом. Первым она угадала князя Бориса, наряженного боярином, несмотря даже на подвязанную бороду. Хлопая в ладоши, она называла того или иного гостя. В основном все они были из числа тех молодых людей и барышень, который она встречала в обществе княжны Ирины. Оставался только маленький вертлявый казачок. Марья застыла перед ним в недоумении, и тогда казачок со смехом сдёрнул с головы мохнатую шапку, и каштановые блестящие локоны рассыпались по его плечам. Марья ахнула. Нарисованные усы совершенно преобразили княжну Ирину. Все рассмеялись, сойдясь во мнении, что у mademoiselle Гагариной оказался лучший костюм.

Ольга Прокопьевна распорядилась подать вино и закуски. Поздравляя друг друга и хозяев, гости немного выпили, перекусили и стали уговаривать Марью поехать с ними дальше. Mademoiselle Ракитина обернулась к матери, вопросительно глядя на неё.