Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ) - Леонова Юлия - Страница 82

После того, как в комнате воцарилось молчание, княгиня поднялась и прошлась по комнате, остановилась у окна и, глядя на замёрзшую во льду Мойку, тихо заговорила:

— Мари, ты не должна выходить за Николя. Надобно написать Андрею. Он — отец ребёнка, он должен отвечать за свои поступки.

— Я не желаю видеть его, — упрямо сжала губы Марья.

— Ежели обман раскроется, а он непременно раскроется, Бог знает, что ждёт тебя тогда. Николя не простит. Он не таков, — продолжила увещевать она подругу.

— Я думала, могу доверять тебе, — холодно улыбнулась Марья.

— Поверь, я — твой друг, и меня страшит то, что ты задумала. Это ужасно. Я не верю, что ты можешь поступить так. Это нечестно. Да, Ефимовский поступил с тобой ужасно, но он готов был жениться и сделал предложение. Надобно только написать ему. Конечно, Андрею понадобится время, дабы вернуться из Тифлиса, и, возможно, твоё положение уже не получится скрывать в скором времени…

— Из Тифлиса?! — ахнула Марья, перебив подругу. — Он вновь уехал на Кавказ?

— Да, он писал Борису по дороге туда, — подтвердила Ирина.

— Я не могу ждать так долго, — покачала головой Марья. — Мне страшно. Ведь, может, статься так, что и не приедет. Не захочет, — испуганно глянула она на молодую княгиню.

— Андрей обязательно вернётся.

— Нет-нет, всё решено.

— Ежели ты не признаешься во всём Николя сама, то ему скажу я, — обернулась Ирина.

— Ты не сделаешь того! — вскочила Марья и тронула Ирину за рукав платья. — Ты не можешь так поступить со мной. Я доверилась тебе…

— Я пытаюсь уберечь тебя от самой страшной ошибки, Мари, — в глазах Ирины блеснули слёзы. — Коли ты перестанешь считать меня другом, я буду очень огорчена, но не могу допустить, чтобы ты сама загубила свою жизнь.

Марья не нашлась с ответом. Она пришла за утешением, за пониманием, но после разговора с княгиней ощущала себя несмышлёным ребёнком, коего отругали за совершённый проступок. Стало стыдно смотреть в глаза, задевало то, что, как ей казалось, столь замечательный выход из положения, коим ей виделся брак с Куташевым, Ирэн осудила, и мало того, собиралась разрушить всё, что таким трудом удалось достичь. К разочарованию примешивались ещё и муки совести, потому что, сколько бы ни сердилась Марья на подругу, слова той засели в душе и не давали покоя.

— Я пойду, пожалуй, — сердито буркнула Марья Филипповна, направляясь к дверям.

— Мари, подумай над тем, что я тебе сказала, — произнесла ей в след княгиня Анненкова. — Будет лучше и правильнее, коли ты сама во всём признаешься Куташеву.

— А ежели нет? — обернулась Марья.

— Тогда скажу я, — не отводя напряжённого взгляда, ответила княгиня Анненкова. — Не должно начинать супружескую жизнь со лжи.

— Не тебе меня судить, Ирэн, — огрызнулась mademoiselle Ракитина. — Не тебе грозит опасность ославиться на весь Петербург.

— Мне жаль, но своего мнения я не переменю, Мари, — отвернулась княгиня, давая понять, что разговор окончен.

На полном скаку тройка влетела в слободку, распугивая её обитателей. Зашлись истошным лаем собаки. Куташев выбрался из саней и махнул вознице рукой, мол, не жди.

— Рада! Твой гаджо приехал! — с громким криком побежал к большой избе чумазый мальчишка.

На крыльцо, кутаясь в пуховую шаль, вышла тоненькая, как тростинка девушка. Буйную гриву чёрных, завивающихся кольцами волос, трепал ветер, бросая отдельные пряди цыганке в лицо. Пухлые алые губы раздвинулись в ослепительную белозубую улыбку.

— Приехал, князь, — легко сбежала она по ступеням и, совершенно не смущаясь любопытных взглядов сородичей, повисла у Куташева на шее. — Я ждала тебя, — поднявшись на носочки, прижалась она губами к его щеке.

Николай стиснул в объятьях тонкий стан. Рада податливо прильнула к нему всем телом. Потёрлась щекой о мягкий воротник его шубы, будто кошка. Князь улыбнулся ей и, склонившись, поцеловал в яркие губы.

— Идём в дом, — взяла она его за руку. — Холодно, — зябко повела девушка хрупкими плечами.

— Идём, — эхом откликнулся Куташев, поднимаясь вслед за ней по низеньким скрипучим ступеням.

Присев на лавку около печи, Николай из-под полузакрытых век наблюдал, как хлопочет Рада, собирая на стол нехитрую снедь. В избу потянулись её соплеменники. Коли приехал молодой богатый гаджо, стало быть, будут танцы и песни до самой зари, пока последний цыган не упадёт на лавку или под неё, сморённый хмелем и усталостью. Но нынче Куташеву было не до веселья. Будто уловив его унылый настрой, один из цыган, перебирая струны на гитаре, тихо завёл грустный напев.

— Что ты завыл, Шандор, — недовольно прервала грустную песню старая цыганка. — Видишь, барин и так печалится. Он к нам приехал, дабы мы его развеселили, — поднялась она со своего места и шагнула к Куташеву.

— Позолоти ручку, барин, а я тебе скажу, как печаль твою унять, — льстиво завела она.

Зазвенели мониста на необъятной груди цыганки, когда склонилась она над ладонью князя.

Долго всматривалась она в хитросплетение линий, и лишь тяжко вздохнула, выпустив его ладонь.

— Ну, что же ты там увидела? — усмехнулся Куташев.

— Кто-то спутал все нити твоей судьбы, князь, — тихо отозвалась цыганка.

— Разве не человек творец своей судьбы? Коли я окажусь на распутье, только мне решать, в какую сторону пойти.

— Так-то оно так, — обнажила в грустной улыбке гнилые зубы старуха. — Да только всё одно судьба каждого из нас вышита звёздами на ночном небе.

— И что же там вышито для меня? — удержал её за руку Куташев, когда старуха уже собралась отойти.

Старая цыганка пожала полными плечами:

— Прости, князь. Не увидела, — отвела она взгляд.

— Ну, будет, — подскочил с лавки Шандор и, налив полную чарку водки, с поклоном поднёс её Куташеву.

— Выпей, князь, вся печаль твоя и отступит, а мы тебе будем петь до утра.

Взяв в руки чарку, Куташев залпом выпил её содержимое и вытер губы рукавом бобровой шубы. Цыгане одобрительно загудели. Взяв в руки гитару, Шандор ударил по струнам весёлым перебором, зазвенел бубен, Рада вышла на центр комнаты, высоко подняв руки над головой и пошла по кругу, сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее, в такт ускоряющейся мелодии. Легконогая, тонкая, она будто летела над полом, взметнулись цветастые юбки, зазвенели браслеты на запястьях и щиколотках.

Лишь для него одного был сей безумный вихрь танца, улыбка не сходила с лица девушки, в глазах легко читался немой призыв. Мелодия оборвалась внезапно, рухнув на колени, так, что цветастая юбка легла вокруг согнутого стана на подобии перевёрнутой чаши цветка, девушка какое-то время не шевелилась, потом поднялась, легко и грациозно, покачивая бёдрами, прошла и села на лавку рядом с Николаем.

— Ты очень красивая, Рада, — тихо заметил Куташев, — наливая в серебряный кубок вино для танцовщицы.

Говорил он ей то от чистого сердца. В ней не было ни капли фальши, ни тени притворства. Если бы и он смог полюбить её так же, как она его, плюнул бы на все условности и в очередной раз эпатировал свет, женившись на цыганке. Только с ней он ощущал свободным от всяческих условностей, только с ней ему не надобно было претворяться тем, кем он не являлся на самом деле.

— Это ты красивый, — застенчиво улыбнулась девушка, принимая из его рук кубок. — Что тебе старая Аза сказала? — поинтересовалась она.

— Ничего, — пожал плечами Куташев.

В избе становилось жарко. Скинув с плеч шубу, Николай ослабил узел шёлкового галстука, а потом и вовсе снял его, накинул на шею чумазому мальчонке и махнул рукой, мол, дарю. Далеко за полночь продолжалось шумное веселье, поймав пристальный взгляд Куташева, Рада поднялась из-за стола и, не церемонясь, принялась выпроваживать сородичей из дому.

Старая Аза ушла последней. Подозвав девушку напоследок к себе, старуха тихо прошептала ей на ухо несколько слов и удалилась.

Оставшись наедине с цыганкой, Николай поманил девушку к себе. Нисколько не стесняясь, Рада скользнула к нему на колени, обвила тонкими руками крепкую шею и прильнула к губам в долгом томительном поцелуе.