Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ) - Леонова Юлия - Страница 95

За всё время её пребывания в Сосновках от Николая не пришло ни единой весточки, все её письма к супругу оставались без ответа. С каждым прожитым днём полнейшее равнодушие со стороны князя раздражало Марью Филипповну с каждым днём всё более. В первые дни после отъезда Куташева домашняя челядь молодую хозяйку словно и вовсе не замечала, обращаясь по заведённой традиции со всеми вопросами к Анне Кирилловне, но так продлилось недолго. Марья Филипповна вовсе не намерена была терпеть подобное пренебрежение собственной персоной, и война за бразды правления в усадьбе разгорелась не на шутку. Молодая княгиня, отдавая распоряжения, зачастую шедшие в разрез с пожеланиями Анны Кирилловны, ожидала их незамедлительного исполнения.

Пожалуй, самым ярким эпизодом этой войны стало наказание лакея, осмелившегося пренебречь распоряжением княгини Куташевой. Madame Олонская имела привычку спать ложиться довольно рано, потому ужин в усадьбе всегда подавали к шести часам. Марья вознамерилась изменить заведённый уклад и как-то после обеда, велела лакею, прислуживающему за столом, накрыть ужин на час позже. Вечером, спустившись в столовую и найдя стол совершенно пустым, княгиня поинтересовалась у прислуги, гасившей свечи в канделябре, отчего стол ещё не накрыт? Слуга ответил, что Анна Кирилловна велела подать всё, как обычно к шести, а коли её сиятельство желает отужинать, то он мог бы принести ужин в её покои.

Распорядившись пригласить к ней управляющего, Марья Филипповна удалилась к себе. Недоумевая, зачем мог понадобиться молодой хозяйке, управляющий, тем не менее, поспешил явиться пред светлые очи её сиятельства. Высказав Порфию Игнатьевичу все свои претензии, Марья пожелала, дабы нерадивого лакея, осмелившегося перечить ей, примерно наказали. Поутру бедолагу выпороли на конюшне розгами, дабы другим неповадно было, а молодая княгиня лично присутствовала при проведении экзекуции.

До того ей никогда не приходилось видеть ничего подобного. Ни её отец, ни брат никогда не наказывали прислугу подобным образом. Марья Филипповна оказалась не готова к тому, что вид чужих страданий окажет на неё столь сильное воздействие. Она с трудом выстояла до окончания экзекуции, мёртвой хваткой вцепившись в дверцу стойла. Всякий раз, когда раздавался свист розги, молодая княгиня закрывала глаза, но тотчас её слуха достигал стон несчастного подвергнутого порке. Вид иссечённой бледной спины со вздувшимися тёмно-багровыми рубцами с выступившими поверх них каплями крови, вызвал дурноту. Насилу на ватных ногах добралась она до своих апартаментов, где закрылась в уборной. Марью рвало около получаса. Бледная, дрожащая, она ползком добралась до постели и, накрывшись с головой одеялом, пролежала почти до самого вечера.

С тех пор никто из прислуги не осмеливался пренебрегать пожеланиями княгини, а Анна Кирилловна почла за лучшее не вступать в открытую конфронтацию и принялась засыпать письмами с жалобами на Марью Филипповну её супруга.

В отличие от своей тётушки Софья не жаловалась Куташеву, на произвол, что, по мнению madame Олонской, учинила в усадьбе молодая княгиня. Марья вовсе не обращала внимания на свою золовку, или делала вид, что не замечает её, хотя mademoiselle Куташева неоднократно пыталась растопить лёд отчуждения в отношениях с женой брата, но всё её попытки натыкались в лучшем случае на холодность и высокомерие со стороны княгини.

Немало огорчений княгине доставили и изменения, произошедшие с её внешностью. Ныне из зеркала на неё глядела не юная стройная барышня, а весьма располневшая и раздобревшая особа. Марья часами просиживала около зеркала, вглядываясь в своё отражение и горюя об утраченной красоте. Прогулки верхом стали для неё совершенно невозможны, ей и по парку-то передвигаться удавалось с величайшим трудом. Ноги её распухли, быстро растущий живот мешал спать по ночам. Часто, лёжа в постели на спине и мучаясь от болей в пояснице, она, на чём свет стоит, кляла Ефимовского и собственную глупость. "Никогда больше! Никогда!" — шептала она по ночам с трудом переворачиваясь на бок.

Спасаясь от скуки, Марья стала часто наведываться в библиотеку. Она облюбовала кресло у окна, где проводила долгие часы за чтением. Застав Анну Кирилловну ясным погожим утром в том самом кресле за чтением письма от Куташева, Марья пришла в бешенство. Стало быть, Nicolas писал своей тётке, а ответить ей не удосужился. С трудом сдерживая владевшую ею ярость, Марья Филипповна неаккуратно впихнула на место взятый накануне том и прошлась вдоль полок, делая вид, что выбирает следующий.

Она и не думала скрывать своё дурное настроение от madame Олонской, нарочно громко хлопая застеклёнными дверцами шкафов, двигаясь поспешно, насколько это ей позволяло её положение, и отрывисто. Анна Кирилловна довольно быстро смекнула, в чём причина раздражения молодой княгини и поспешила ретироваться из библиотеки, дабы не попасть той под горячую руку. Поднимаясь в свои покои, она встретила Софью, собравшуюся выйти в парк. Пожилая дама была полна негодования и, встретив свою подопечную, не удержалась от того, чтобы высказаться:

— Сонечка, дитя моё, как мне не жаль это говорить, но Николя совершил чудовищную ошибку, женившись на этой ужасной женщине, — запричитала Анна Кирилловна.

— Не говорите так, тётушка, — покачала головой Софья. — Марья Филипповна вовсе не ужасная, а её холодность и отчуждение происходят от того, что Nicolas сам дурно обращается с женой, — вступилась она за невестку. — Вы уже видели Марью Филипповну? — осведомилась девушка.

— Она была в библиотеке, — недовольно отозвалась Анна Кирилловна. — Видела бы ты, как она посмотрела на меня, но что медуза-горгона, — добавила madame Олонская.

— Вы преувеличиваете, тётушка, — примирительно заметила Софья и поспешила в библиотеку.

Пренебрежение супруга стало последней каплей в чаше терпения. Марья тяжело опустилась в кресло и, закрыв лицо ладонями, разрыдалась. Она не слышала, как открылась дверь, не слышала тихих шагов золовки по натёртому до блеска паркету, только, когда её плеча коснулась узкая ладошка, Марья очнулась от своих горьких дум. Поспешно утерев слёзы рукавом платья, она подняла голову и взглянула на девушку.

— Софи, вы что-то хотели? — довольно холодно поинтересовалась она.

— Вы чем-то огорчены? — отозвалась Софья. — Могу ли я что-нибудь сделать для вас?

— Что вы можете, Софи? — горько усмехнулась княгиня.

— Я могу вас выслушать. Вы расскажете о том, что вас печалит, и вам станет намного легче, — робко улыбнулась девушка.

— Вы кто? Мой духовник? — опираясь на подлокотники, с видимым усилием поднялась с кресла Марья. — Оставьте ваши нелепые попытки навязать мне свою дружбу. Я в вашей жалости нисколько не нуждаюсь, — злобно добавила она.

— Тогда позвольте дать вам совет, Марья Филипповна, — не смогла скрыть обиды Софья. — Коли вы желаете что-то изменить, так поезжайте в Петербург, поговорите с Николя.

— Вы правы, Софи. Я так и сделаю, — остановилась на пороге Марья. — И простите, коли обидела вас. Право слово, я вовсе не желала с вами ссориться.

Княгиня велела заложить экипаж с тем, чтобы поехать в столицу и выказать супругу своё недовольство при личной встрече. Управляющий, до нельзя смущённый её распоряжением, лично явился в покои Марьи Филипповны и попытался объяснить, что барин, дескать, не велел выпускать молодую жену из усадьбы.

Выслушав сбивчивые объяснения, Марья, уже облачённая в дорожное платье, насилу поднялась с низкой банкетки и, обойдя управляющего кругом, вышла из комнаты. Порфий Игнатьевич поспешил догнать княгиню и остановил её около лестницы.

— Марья Филипповна, ваше сиятельство, ну, куда же вы собрались, голубушка? Отпишите князю, он сам к вам приедет.

Остановившись на верхней площадке, Марья смерила низкорослого управляющего уничижительным взглядом:

— Коли мне сию минуту не подадут экипаж, я в Петербург пешком пойду! — процедила она сквозь зубы.

Почесав в затылке, Порфий Игнатьевич, поспешил на конюшню, отдать распоряжение, дабы подавали лошадей.