Время вьюги. Трилогия (СИ) - "Кулак Петрович И Ада" - Страница 332

  Вигнанд, наконец, вывернулся из хватки сестры и теперь подталкивал ее к двери.

  - Иди, у нас с мамой разговор. Не для твоих ушей. Иди.

  - Нет, стой, - ровным, каким-то деревянным голосом сказала Рагнгерд. - Он как раз и для твоих ушей тоже.

  Дэмонра замерла почти в дверях. Вигнанд пытался ее выпроводить и на всякий случай прикрывал плечом. Рагнгерд отошла к роялю и что-то чертила на его крышке, глядя не на детей, а в пространство.

  - Сперва я хотела бы узнать, Вигнанд, отвечаю ли я сейчас на твой вопрос, к которому ты пришел путем каких-то размышлений, или на либеральные бредни твоих либеральных друзей?

  - На мой, - с чисто юношеской жестокостью ответил Вигнанд, хотя Дэмонра тогда подумала, что он соврал.

  Рагнгерд застыла настолько неподвижно, словно обратилась в камень. Или скорее в ледяную скульптуру.

  - Хорошо. Если так, то отвечу. Ты, если я тебя верно поняла, желаешь узнать, как то, что я участвовала в карательной операции против гражданского населения Рэды, соотносится с моей честью, верно?

  - Совершенно верно, - глухо сказал Вигнанд. Дэмонра без колебания бы поставила свою голову на то, что он был бы рад никогда не начинать этого разговора.

  Тон Рагнгерд заледенел совершенно, как и ее глаза.

  - А никак не соотносится. Это как-то соотносится с тем, что ты выучился в столице и попал в престижный полк, а не тянешь лямку где-нибудь в глухой провинции и звереешь от скуки в обществе перезрелых девиц и полуграмотных мещан.

  Вигнанд вспыхнул, но молчал.

  - Что же ты не рассказываешь мне, что добился бы всего за счет собственных ума и таланта?

  Брат сделал шаг назад.

  - Я не буду этого говорить. Явная ложь не нуждается в отрицании.

  - А явная правда нуждается в доказательствах? Если да, не такая уж она и явная, не так ли?

  - И людей в Рэде ты тоже ради меня вешала?

  - Не заблуждайся. Людей в Рэде я вешала ради себя.

  Вигнанд прижал руку ко лбу, то ли у него голова разболелась, то ли он хотел как-то загородиться от этих слов.

  - Давай, я с интересом послушаю, до чего ты еще дошел во время своих философских изысканий. И, кстати, мне глубоко непонятно, как твоя честь, если она такая нежная, соотносится с нахождением под одной крышей со мной. И с нахождением в одной стране с десятками и сотнями таких, как я.

  - Мама...

  Глаза Рагнгерд, обычно светлые, как низкое зимнее небо, стали наливаться опасной предгрозовой синевой.

  - Хватит! Вигнанд, запомни на всю оставшуюся жизнь, "мама" - это не аргумент. "Любовь моя" - это тоже не аргумент. Не прикрывайся словами, ты не красна девица. Если тебе есть, что сказать по существу вопроса, говори. Если нечего - стреляй или уходи, в зависимости от ситуации. Вот так все просто.

  - Мама, прости меня. Прости.

  Рагнгерд стояла, очень бледная и прямая, и молчала. Мама не умела ни просить прощения, ни прощать.

  - Я хочу, чтобы ты сегодня же вернул все до марки. И о следующем твоем подвиге я хочу узнать из газеты, причем не из светской хроники и, желательно, не из криминальной. На крайний случай - от секунданта.

  Даже годы спустя Дэмонра не могла сказать, понимала мама, что этими словами подписывает собственному сыну смертный приговор, или нет. Вигнанд стрелялся с проезжим корнетом, задевшим честь генерала Рагнгерд намеком на рэдские события, и был убит пулей в сердце через год и восемь месяцев после этого разговора.

  Вигнанд тогда вышел из комнаты, пошатываясь, как смертельно уставший человек, а Дэмонра замешкалась и обожглась о презрительный взгляд матери.

  - А ты всю жизнь будешь бросаться под чужие пули, потому что не заслужишь своей, да?

  - Я хотя бы не буду наставлять пистолеты на тех, кто меня любит.

  - Ты сперва найди, дурочка, кого-то, кто бы тебя любил.

  - Это слабые характеры хотят, чтобы их любили! А сильные хотят сами любить.

  - Великолепная сентенция. Ты ее вычитала в календаре или в соннике?

  Дэмонре, пусть разозленной и шестнадцатилетней, все же не хотелось ругаться с матерью. Было очевидно, что в мир, где жила Рагнгерд, ее слова не долетали и не долетели бы никогда.

  - В книжке из шкафа.

  - Надеюсь, на этом ты с беллетристикой закончишь.

  - Это философия.

  - Тем более. Философией надо заниматься лет после шестидесяти. Если доживешь. А то докатишься до того же, что и Вигнанд. Видят боги, он славный мальчик, но вам следовало бы поменяться местами. Из тебя вышел бы поганый сын, а из него - славная дочурка.

  - Вигнанд не трус!

  - Разумеется, нет. Вигнанд у нас тяжелый случай. Последний рыцарь.

  - Можно подумать, ты - нет.

  - Дерзишь, девочка.

  - А ты постреляй, ты это хорошо умеешь.

  - Хм, интересно, ты набралась у отца или вы с этим рождаетесь? Он тоже регулярно советует мне пойти и пострелять. Кстати, пойти и повешать тоже он мне присоветовал. Ну, естественно, уже после того, как эта блестящая идея пришла в голову Рэссэ...

  - Папа? - оторопела Дэмонра. Не мог этого посоветовать папа, выступавший за отмену смертной казни, умеренную свободу прессы и отмену сословных привилегий при поступлении в высшие учебные заведения.

  Рагнгерд скривилась, потом прошлась по комнате, закрыла двери за спиной Дэмонры, вернулась на свое место и посмотрела на нее даже, пожалуй, с некоторым интересом, как на внезапно обретшую дар речи табуретку.

  - А почему тебе это, собственно, кажется странным? Люди, которые живут в идеальном мире, хотят, чтобы этот мир кто-то защищал. Желательно, чтобы не они. Желательно, чтобы подальше. Желательно, так, чтобы они этого даже не видели и могли делать вид, что ничегошеньки не знают. И уж совсем желательно, чтобы тех, кто его защищает, потом можно было назвать палачами и ублюдками. Тем самым как бы подразумевая, что есть менее ублюдочные способы защитить их идеальный мир, который, в общем-то и не очень нуждается в защите... Естественно, до очередного взрыва на улице, после которого идеальные жители идеального мира хотят крови, мести и справедливости. Потому что грань между их идеальным миром и дерьмом вокруг иллюзорна и существует только в их сознании, и они это знают, и не признаются, что знают, под страхом смертной казни. Можешь смело смеяться в лицо любому человеку, который скажет тебе что-то другое.

  Рагнегерд произнесла все это очень просто и буднично, безо всякой аффектации, ровно, и даже не устало, а скучно, как учебник процитировала.

  Дэмонра тогда чуть ли не впервые в жизни набралась храбрости, подошла к матери и погладила ее по волосам. Та была светло-рыжей, почти блондинкой, а виски у нее - белые-белые, как примороженные.

  - Мама, хорошая моя, мама. Ну давай мы уедем...

  - Некуда уезжать, - спокойно возразила Рагнгерд, но не отодвинулась и руку дочери с плеча не сняла. - Перед тем, как что-то делать, никогда не думай о том, куда бы потом уехать. Потому что так ты ничего никогда не сделаешь. Лучше уж сразу замуж и в провинцию, пирожки печь. Тоже неплохая жизнь, наверное.

  - Наверное?

  - А я не пробовала. И ты, если я хоть что-то понимаю в жизни, не попробуешь.

  - Ты только потому не уезжаешь, что некуда?

  - Я не уезжаю потому, что люблю твоего отца, который, в свою очередь, любит свой идеальный мир. Такое дело, Дэмонра, люди рядом с миром обычно проигрывают. Это, я думаю, нормально. Тяжело тягаться с целым миром, к тому же, несуществующим. Впрочем, вот это как раз неважно. Важно другое. Твой брат это не понял, а ты, может, и поймешь. Про Рэду и то, как это соотносится с моей честью. Садись в кресло и вытри глаза, нордэны веками не плакали из-за морозов, то, что мы в Каллад, ничего не меняет и не извиняет, не позорь дедов и бабок. Садись, я расскажу тебе сказку.

  - Про Рэду?

  - Нет, не про Рэду. Про одну маленькую и пыльную-пыльную крепость на границе земель горцев и Виарэ. Я там служила, еще совсем соплячкой, с гонором почище, чем у Вигнанда, очень надраенными сапогами и очень белыми перчатками. Ну и, конечно, с незапятнанной честью. А комендант крепости оказался взрослый умный мужик - я употребляю это слово осознанно, он был не дворянин, а крестьянский сын, лет двадцать тянувший солдатскую лямку, да и вытянувший. Я по этой причине смотрела на него, как на грязь, благо, начальник нашего гарнизона - как раз дворянин в двадцатом поколении - мыслил так же. И все шло прекрасно, пока местные горцы - вроде как мирные, оседлые и вообще полвека чудесно жившие бок о бок с виарцами, не восстали, да и не стали этих виарцев резать. Те, кто уцелел, бросились в нашу крепость. Мы, конечно, открыли ворота и приняли, кого смогли, а потом завалили все проходы камнями. Бессмысленное это было действие, на самом деле. Я никогда не забуду, как ночью под стенами кричали люди, которые войти не успели. Давай я не буду описывать тебе реалии войны, ты это или в гуманистических романах прочитаешь, или еще сама увидишь. Скажу только, что, послушав такое часок, очень жалеешь, что умом не тронулся, ну да ладно...