Просыпайся! (СИ) - Инош Алана - Страница 3

— Извините, можно от вас позвонить? У меня машина там, на дороге, заглохла. И телефон умер.

— Да, конечно.

А снаружи к окну кафе прильнуло точёное девичье личико с пронзительно-светлыми глазами — Илона даже вздрогнула от их странной яркости. Они пристально смотрели ей в душу, окружённые по-новогоднему мерцающими ледяными узорами на стекле. Незнакомка манила Илону, знаками прося выйти наружу. Выбираться из тепла на холод очень не хотелось, но странные глаза до ужаса буравили сердце, лишали покоя, гулким звоном отдавался их взгляд, светлый, как луна.

Незнакомка была одета явно не по погоде — в лёгком светлом платье и босиком. «Сумасшедшая, что ли, какая-то?» — мелькнула догадка в затуманенной, слегка охмелевшей от тепла голове Илоны. Но девушка улыбалась так разумно-ласково, так грустно и нежно, что мысль сама съёжилась и осыпалась в снег. Нет, сумасшедшие так не смотрят. У них — страшная пустота в глазах, а эти без слов разговаривали, звенели серебряными струнками зрачков.

— Девушка, вам… не холодно так? — пробормотали согретые плохоньким кофе губы.

— Идём, — сказала незнакомка. — Тебе надо возвращаться.

— Куда? — оторопело нахмурилась Илона.

Волосы девушки переливались живым лунным серебром, ресницы тоже мерцали, точно инеем схваченные.

— К Наташе. К дочкам.

Сердце ёкнуло в мистическом испуге.

— Мы знакомы?

— О да, очень давно, — улыбнулись розовые губки девушки, по-весеннему живые среди мертвящего морозного мрака. — Иди за мной.

«Позвонить», — так и не исполненное намерение уже отпало ненужной шелухой, ноги сами шагали за этой улыбкой, за всевидящими глазами, а сердце сжималось от жалости при виде маленьких, младенчески-розовых босых ног, ступающих по снегу. Что-то странное было в них…

«За мной, за мной», — манил девичий пальчик, его обладательница оборачивалась через плечо и звала глазами, ресницами, улыбкой, заботливой нежностью взгляда. Жутковато-сладкое эхо обожгло вдруг: а ведь и правда — знакомы. Но только где брало корни их знакомство? В какой из прошлых жизней? В какой из вселенных?

Левой-правой, левой-правой… Ноги, начавшие уже отогреваться в кафе, опять холодели, но Илоне было плевать. Она бы отмаршировала не пять, а пять тысяч километров на обмороженных культяпках, лишь бы не сбиться с этой пунктирно-тонко наметившейся, единственно верной тропинки, тёплой и живой, как пуповина: домой. Наташа. Дочки. Малышка. Новый год, блестящие шары и мишура, камин. «До-мой… до-мой», — маршировало всё внутри. Деревья качали ветками в такт, целое невидимое войско двигалось вместе с ней, чеканя шаг по снежным облакам.

Озарённая лунным лучом из просвета в тучах (или фонариком?), показалась машина — на водительском сиденье кто-то спал, закутанный в знакомое клетчатое одеяло. Этот кто-то тоже был знаком — до мурашчатого, легкокрылого ужаса. Это лицо, мертвенно-бледное и затихшее, каждый день смотрело на Илону из зеркала. И что Наталья в нём нашла? Разве что ресницы хороши, а в целом — страшненькое, на красоту природа явно поскупилась, а вот на брови — расщедрилась. Маленькое, безжизненно-щуплое тельце тонуло в складках одеяла…

— Проснись, проснись! — зазвенел голос девушки-провожатой.

Странно: она трясла за плечо Илону, а не это тело в машине, хотя из них двоих на спящего больше походило оно.

— ПРОСЫПАЙСЯ!

…

— Илона, Илона! — Кто-то тряс её за плечо, хлопал по щекам. — Мать, ты живая?! Эй! Ну-ка, не спим, не спим!

Свет фонарика ударил в лицо, одеяло держало её в уже остывших объятиях, клетчато-безучастное. А рядом пронзительно зазвенел голос Маришки:

— Мама! Мама!

Этот звук воскресил бы и из мёртвых. Детские ручки тормошили её, над открытой дверцей склонилось озабоченное бородатое лицо Сергея — соседа. Ксюня тоже была тут, замотанная шарфом до самого носа и в надетой задом наперёд шапочке.

— Ты заглохла тут, что ли? Охренеть… Ну-ка, давай-ка, ко мне перебирайся. Тачку твою потом отбуксируем.

Под непрестанное «мама! мама!» Илону пересаживали в прогретый салон. Она скорее догадывалась, что он тёплый, нежели чувствовала это. А ещё она поняла, что было не так с розовыми ножками девушки — а точнее, со снегом, по которому они ступали. На нём не оставалось следов.

Ксюня с Маришкой прижались с обеих сторон, дышали ей на заледеневшие руки и растирали их своими маленькими ладошками.

— Девчонки к нам прибегают — мол, маму Наташу скорая увезла, они одни дома, а у тебя телефон не отвечает, — рассказывал Сергей. — Мы с Ленкой давай их за стол сажать, чаем поить, а они заладили: поехали да поехали! Ну, в смысле, тебя искать. Ленка их успокаивает — ну, паника детская, что тут сделаешь. А мне вдруг в голову стукнуло — может, и правда стоит прокатиться? Хотел девчат с Ленкой оставить, но они так рвались, что пришлось взять… И вот оно как вышло. Мда…

Через полчаса она уже лежала в постели, укутанная одеялом, а Маришка осторожно, с ложечки поила её горячим чаем с засахаренной малиной. Соседка Елена, приземистая и кругленькая, как колобок, квохтала и хлопотала — налила грелку и сунула Илоне под одеяло, к правому боку.

— Согревать надо грудь и область печени, — приговаривала она со знанием дела. — А уже оттуда тёплая кровь расходится по телу.

— Может, врача всё-таки? — с сомнением проговорил Сергей.

— Ничего, сами справимся, — сказала Елена. — Переохлаждение не сильное. Сейчас мы её мигом отогреем.

А девочки забрались под одеяло — две живые грелки. К одному плечу Илоны прижималась белобрысая головка Ксюни, на другом устроились две каштановые косички Маришки. Их тёплое дыхание щекотало ей шею.

На следующий день Илона хрипела и сипела, а сердобольная Елена с девочками отпаивали её домашними средствами, в коих соседка была великим знатоком. Температура поднялась, слава богу, не слишком высоко — тридцать семь и пять, и Елена приговаривала, подбадривая болящую: «Ничё, ничё, прорвёмся!» И добавляла:

— Зато у тебя радость вон какая!

Для радости действительно был повод. В час дня позвонила Наталья и совершенно спокойным, как ни в чём не бывало, голосом сообщила:

— Ну что, девка у нас, три кило девятьсот. — И спросила: — Ты куда вчера запропастилась-то? Обещала побыстрее…

В этом была вся Наталья — вся её мощная, флегматично-сдержанная, стойкая к физической боли природа. Илона не сомневалась, что и родила она, не моргнув глазом — может, только пару раз рявкнула, как медведица, да пару раз сквозь зубы ругнулась матом.

— Наташ, прости, что так получилось… Я тебе попозже расскажу, — прохрипела Илона. — Когда говорить более-менее смогу.

— А что у тебя с голосом? Ты что, простыла?

— Есть немножко. Всё нормально, родная, ты там это… не кипишуй. Скоро приеду за вами. — Повторив словечко Натальи из вчерашнего сообщения, Илона подавила кашель в кулак и откинулась на подушку, улыбаясь.

День был, что называется, «мороз и солнце»: лучи искристо пробивались сквозь перистые завитки ледяных узоров на стёклах, и те горели колдовским холодным кружевом. Девчонки были рады поводу пропустить школу и окружали маму всевозможной заботой.

А в морозных узорах на окне Илоне мерещились серебряные пряди волос её ночной спасительницы, чьи босые ноги с младенческими пяточками не оставляли на снегу следов.