Тогда ты услышал - фон Бернут Криста - Страница 33

— Вы наверняка удивлены тем, что я вас пригласил.

— Да, — сказала Мона.

— Вы не догадываетесь, зачем?

— Почему же, догадываюсь.

— И?

— Какое вам дело до моих догадок? Просто скажите, что вам нужно.

— Вы стараетесь не тратить время попусту, не так ли?

— По возможности.

У Моны было такое чувство, что он сейчас заговорит о ней, и она решила действовать осторожно.

Наконец Даннер снова вздохнул и запустил пятерню в свои густые волосы.

— Еще кофе?

— У меня пока есть, спасибо. Почему вы просто не скажете то, что хотите сказать? Я имею в виду, мы же оба знаем, что это не визит вежливости.

Будто сдаваясь, Даннер поднял обе руки. Потом сложил их на животе и вытянул длинные ноги. Он сидел к Моне вполоборота, голову слегка склонил к плечу. Взгляд устремлен в окно, где кружит снег.

— Я хочу, чтобы кто-нибудь мне поверил, voila.

Мона расслабилась.

— Это я могу понять.

— Я хочу поговорить с кем-нибудь о Саскии. Можно с вами? Чтобы вы сразу не…

— Я не исповедник, если вы это имеете в виду. Я вас выслушаю, но ничего не могу обещать, абсолютно ничего.

Даннер повернулся к ней, и сразу же снова отвернулся.

— Я любил Саскию. Вы в состоянии понять это?

— Конечно, — ответила Мона. После разговора с полицейским-психологом она усвоила, что это правило, а не исключение.

Даннер продолжал говорить, как будто не слышал ее.

— Мы познакомились примерно четырнадцать лет назад. Она тогда еще училась и подрабатывала официанткой в «Оазисе». Это забегаловка неподалеку от универа, может, вы знаете.

— Нет.

— Я тогда проводил практически все выходные в городе. Отношения с девушкой у меня не складывались, из-за Иссинга. Потому что моя тогдашняя подруга не хотела переезжать в провинцию, а найти работу в другом месте я не мог. Слишком много учителей, понимаете ли.

— М-м.

— Положение мое было критическим. Иссинг — неплохое место работы, но жить здесь… Сходишь с ума. Утром, в половине восьмого, сбор в актовом зале. Педсовет в половине одиннадцатого. Обед в час. Два раза в неделю контроль выполнения домашних заданий в младших классах — с половины третьего до пяти. Ужин в половине седьмого. И постоянно одни и те же люди со своими причудами, и так год за годом. От одного постоянно воняет курительной трубкой, и никто не может находиться с ним рядом, другой разглагольствует о закате западной цивилизации, ссылаясь на то, что ученики после отбоя сидят в Интернете, третьего жена постоянно держит на диете, а он все больше толстеет. И все время слышишь одни и те же вопли по поводу испорченных детей, которых воспитываешь-воспитываешь, и все без толку, а в глазах у возмущающихся читаешь, что они завидуют этим самым детям. Здесь просто задыхаешься.

— Если вернуться к вашей жене…

— Да, Саския. Саския была красивой и живой, милой и веселой. И она была готова переехать сюда. Она получила небольшое наследство, поэтому мы смогли купить этот дом. На него пошли все ее средства, но ей было все равно. Она хотела быть со мной, ей здесь нравилось, и нам было хорошо вдвоем. С Саскией здесь было терпимо.

Может быть, есть много правд. Правда Даннера и правда Берит Шнайдер. И правда гинеколога Саскии Даннер, которая уже дала показания и подтвердила то, что сказала Берит Шнайдер.

Она всегда страшно стеснялась, когда нужно было обнажить верхнюю часть тела для обследования груди. Поначалу я думала, что она просто манерничает. Потом я увидела эти кровоподтеки на плечах, на бедрах. Это невозможно скрывать вечно. Я решила поговорить с госпожой Даннер о своих подозрениях, о том, что ее избивают. Она отрицала это. А у меня уже не было никаких сомнений. Я была уверена на все сто процентов. Я только не знала, что делать, как реагировать. Я уже несколько раз заявляла на мужей, и решила, что больше никогда этого не стану делать, потому что мне уже жизнь стала не мила. Никогда не надейтесь, что вам скажут спасибо. Несколько лет назад одна женщина хотела подать на меня в суд за клевету. Эту женщину муж избил до полусмерти, можете себе представить. Никогда больше этого не сделаю. Женщины должны сами себя защищать, иначе ничего не выйдет. Я не могу сделать это за них. И когда госпожа Даннер стала все отрицать, я решила: о’кей, девочка, это твои проблемы. Если ты не хочешь ничего менять, то пусть тебя и дальше бьют. Теперь я жалею, что не вмешалась. Не сделала это в последний раз.

— Когда это случилось в первый раз?

— Что вы имеете в виду? — Но он знал, что она имела в виду. Это было видно по нему.

Вечером Мона ужинала с Фишером в ресторане отеля. Они уже неплохо сотрудничали. По крайней мере, Моне так казалось.

— Части трупов, — внезапно сказал Фишер, когда официант принес заказ.

— Что?

Он указал на половинку курицы гриль.

— Трупы животных.

Мона растерянно смотрела на него.

— Ты вегетарианец?

— Конечно.

— Ой, нет! И рыбу не ешь, и яйца?

— Яйца ем. Рыбу нет. Я не ем животных.

— Из принципа?

— Именно.

Мона решила не обращать внимания на эту провокацию. Может быть, просто у Фишера такая манера начинать разговор. Она решила, что он открывается, только познакомившись с человеком поближе. Тогда он мог быть даже остроумным. Но с ней он пока еще до этого не дошел.

— Если хочешь, можешь уезжать отсюда. Может быть, это действительно ничего не даст, — я имею в виду твое пребывание в школе.

— С чего это вдруг? — Вот он уже опять завелся, и Мона задалась вопросом, почему.

Она сказала:

— Я думаю, что это не Даннер.

— Ну и что, даже если это так. Кто-то же должен был убить, причем этот кто-то — из школы. Или нет?

— Ну да. Конечно.

Самообман не поможет: они в тупике. В данном случае это означало, что они что-то упустили. Очевидно, упустили.

Факт номер один: между всеми тремя убийствами существует связь. Факт номер два: в ходе расследования они ни на что подозрительное не наткнулись. Почему?

— Как там было, у Даннера? — спросил Фишер.

Это тоже тема не из простых. Об этом она предпочла бы не говорить.

Как там было? Ощущение у нее возникло двоякое. Даннер разоткровенничался с ней, как ни один мужчина прежде. Он отвечал на ее вопросы, причем очень подробно. Например, описал, каково это — приходить домой и впадать в ярость от мелочей, которые Мона считала не стоящими внимания. Почта, которая лежит в кухне, вместо того, чтобы находиться на письменном столе. И то, что жена, когда моет посуду, тратит слишком много воды. Такого рода вещи.

— Нельзя же серьезно заводиться из-за таких вещей.

— Я это делаю, вот что самое страшное. Вот такой я есть. Я завожусь из-за всего, что мне кажется неидеальным. Я знаю, что слишком нагружал этим Саскию, — любая женщина бы не выдержала. Вот такой я есть. Я пробовал по-хорошему десять раз, двадцать раз. На двадцать первый я срывался. Вот такой я — и все тут.

— Довольно жалкое оправдание.

— Да. Я знаю.

— Но тем не менее вы ничего не предприняли.

И тут он заплакал. Никогда еще ни один мужчина не плакал в присутствии Моны. И она ничего не смогла с собой поделать — ей стало его жаль. Но теперь она спрашивала себя, действительно ли он пришел в отчаяние или просто хитрил.

— Я знаю, что виноват, и этому нет оправдания. Мне нужно было пройти терапию…

— Чего вы не сделали…

— У кого? Найдите здесь терапевта, опытного, чтобы свое дело знал!

— А вы пытались?

— Да. Насколько было возможно, чтобы об этом сразу не узнали все вокруг. Я был у пары шарлатанов, которые смотрели на меня во все глаза, так как думали, что тот, кто бьет свою жену, должен быть размером со шкаф и с манерами каменщика.

— Ну и? — не отставал Фишер. — Как было у Даннера? Он пытался тебя околдовать?