Тогда ты молчал - фон Бернут Криста - Страница 47

— У вас есть под рукой его номер телефона? — спросила женщина. С трудом верилось, что ей уже семьдесят шесть лет. — Я хочу выразить ему свои соболезнования.

— Да, конечно, я вам его сейчас дам, только нам сначала нужно…

— Ах, прошу вас, дайте мне номер немедленно. Это действительно очень важно, и…

— Фрау Кайзер, — сказала Мона. — Сначала нам с вами нужно кое о чем поговорить. Потом вы получите номер телефона.

— Да, но о чем? Видите ли, я действительно ничего не знаю. Я же не видела моего брата уже много лет.

Как Мона могла сказать ей это? Что фрау Кайзер, вероятно, тоже находится в списке будущих жертв убийцы? Как это можно сказать кому-либо? И действительно ли существовала такая вероятность? Они с братом, как оказалось, вообще не поддерживали отношений. Она жила очень далеко, и, возможно, убийца даже ничего не знает о ее существовании. Стоило ли из-за весьма мнимой опасности наводить страх и ужас на старую женщин?

«В настоящий момент она — это все, что у нас есть», — подумала Мона, и понимание этого совсем не ободрило ее.

— Я хотела бы приехать к вам ненадолго, — услышала себя Мона — и почти одновременно представила, как будет сокрушаться Бергхаммер, рассуждая о том, все ли у нее в порядке с головой, раз она швыряется деньгами налогоплательщиков, чтобы слетать в Марбург лишь из-за какого-то весьма смутного подозрения.

— Это возможно? — все же спросила она. — Вы разрешите мне сегодня зайти к вам? Ненадолго?

— Ах так, я даже не знаю… Мы можем ведь все обсудить по телефону, и вам не надо будет специально приходить.

— Нет, все же это очень важно.

— Я считаю, что в этом нет никакой необходимости. У меня и в доме-то ничего нет. Мне даже и предложить вам нечего.

Моне пришлось подавить улыбку.

— Да ничего не нужно, — ответила она.

— Ну и прекрасно, — но в голосе старухи не было восторга.

Поняла ли она вообще, что Мона из комиссии по расследованию убийств?

— Я сегодня после обеда загляну к вам. Вам подходит время?

— Ну да. Я же все равно буду дома.

Сегодня после обеда. Времени оставалось мало. Может быть, Моне все же следовало предупредить ее? Попросить, чтобы она никого к себе не впускала? Мона отказалась от этой мысли.

Предположение было слишком неопределенным. Не стоило делать это.

Но зачем же она тогда вообще собралась к ней ехать?

— Значит, увидимся после обеда, — сказала Мона и решила оставить все, как есть, хотя что-то в ней говорило о…

Но в принципе, Мона не верила в интуицию. Интуицию приходилось привлекать тогда, когда не было понятно, что делать дальше.

А они не знали, что делать.

Бергхаммер. Она должна ему сказать. А потом попросить Лючию, его секретаршу, заказать билет на самолет.

И надо снова вызвать Плессена. Не позже сегодняшнего вечера, когда она уже будет знать больше.

— Я хочу, чтобы ты поблагодарил своих родителей, — сказал Фабиан.

То же самое он говорил вчера Сабине: что дети должны быть благодарны родителям, все равно, причинили они им страдания или нет. Давид не принимал такую норму поведения: с его точки зрения, существовали ужасные родители, которые были виноваты перед своими детьми и заслуживали чего угодно, только не благодарности.

— Я не могу, — плакал Гельмут.

Давид наблюдал за ним, исполненный презрения: толстое лицо, покрывшееся красными пятнами, жирные волосы, неуклюжие движения. Гельмут был неудачником от рождения.

Серийные убийцы тоже часто оказывались неудачниками. Вернее, почти всегда. В сексуальном, социальном, профессиональном плане. Это Давид изучал еще в полицейской школе.

Воздух был влажным и спертым, как в тропиках, воняло потными ногами, и Давиду захотелось оказаться как можно дальше отсюда. А это был всего лишь второй день, впереди оставалось еще больше половины времени, а сегодня после обеда была его очередь расставлять свою семью. Что Фабиан будет с ним делать? Сердце Давида начало колотиться, уровень адреналина поднялся, и он чувствовал себя как перед опасной операцией. Он попытался спокойно и размеренно дышать животом — это был прием из антистрессового тренинга. Не было причин для беспокойства — слава Богу, он ведь не какой-то слабак с кучей комплексов, как Гельмут. И он, естественно, поостережется давать Фабиану пищу для его странных теорий о родителях, братьях, сестрах и детях. С другой стороны, он не мог делать вид, что между ним и его семьей просто великолепные отношения, иначе зачем тогда он здесь?

Ему нужно было что-то придумать. Обрисовать какую-то проблему, которая на самом деле не имела к нему отношения, но казалась бы правдоподобной. Если Фабиан что-то заподозрит, то он может отстранить Давида от занятий, и на этом его задание для КРУ 1 закончится. Он должен что-то придумать, что-то такое, к чему не подкопаешься.

— Твои родители произвели тебя на свет, они делали все возможное, чтобы воспитать тебя. Они имеют право на твою благодарность, и ты знаешь это. Это правило действительно во всех случаях. Поблагодари их. Поклонись их усилиям, иначе ты никогда не будешь свободным.

Они все еще стояли на своих местах: Рашида в роли бабушки, Давид — отца, Сабина — матери, Хильмар — Гельмута. Давид предполагал, что настоящий Гельмут должен сначала поблагодарить своих создателей, а потом уже будет обед.

Он исподтишка посмотрел на часы, которые он, собственно, не имел права держать при себе. Все остальные сдали их в гардероб. Но он не был готов к такому тотальному контролю над собой.

У него начал урчать живот. Все же он мог бы использовать то время, пока Фабиан занимался исключительно Гельмутом, для того, чтобы придумать свою семейную историю.

Но главный комиссар полиции оказалась права — он не сможет сочинить историю полностью, это не удастся сделать даже ему. Он должен основываться на чем-то реальном, но при этом не рассказывать слишком много. И прежде всего — не о своих отношениях с Данаей. Даная — его младшая сестра, и только, их отношения не должны стать темой для обсуждения, этого не должно произойти. У нее все в порядке, они прекрасно понимают друг друга, — вот и все.

Она употребляла героин, ей было плохо, и виноват в этом, наверное, был он, Давид.

Он не имел права думать здесь об этом, и уж тем более не сегодня после обеда. Даная была его «скелетом в подвале», но он ее там и оставит. Ему это будет нетрудно сделать. Он ведь сказал КГК Зайлер, что умеет хорошо притворяться.

К нему подошел Гельмут. Этого еще не хватало!

— Спасибо. Спасибо, папа, что ты сделал все, чтобы я вырос.

Видеть зареванное лицо Гельмута прямо перед собой — это было действительно трудно выдержать. Давид попытался изобразить улыбку. Изо рта Гельмута исходил неприятный запах, а у Давида был чувствительный нос. Давид очень надеялся, что эта сцена скоро закончится.

— Поклонись своему отцу, — сказал Фабиан, стоявший позади Гельмута.

Гельмут поклонился Давиду, хотя, казалось, что ему это стоило огромных усилий.

— Прекрасно, — произнес Фабиан. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответил Гельмут.

Это прозвучало весьма неубедительно, однако Фабиана, судя по всему, вполне устраивало. Давида чуть не стошнило. От Гельмута воняло алкоголем, полупереваренным завтраком и табачным дымом.

— Теперь иди к матери. Скажи ей спасибо за все, что она сделала для тебя.

Давид вздохнул.

Через пять минут вся группа гуськом прошествовала через дом, наполненный приятной прохладой, на террасу, где Розвита Плессен уже, наверное, поставила обед на стол. Давид чувствовал себя изможденным, словно после долгого ночного дежурства, но нервозность не проходила. Постепенно у него возникало ощущение, что здесь что-то было не в порядке, что все это не имело никакого отношения ни к нему, ни к его проблемам. Он осторожно посмотрел по сторонам. Больше всего ему хотелось отделиться от группы, чтобы осмотреть дом, но пока это казалось невозможным. Может быть, ему удастся улизнуть после обеда, если он будет очень осторожным. Вчера после обеда им устроили часовой перерыв, который можно было использовать по своему усмотрению. Они могли погулять в саду, подумать. Разрешалось вернуться в дом, но не в апартаменты Плессенов, а в помещение, где занималась группа, туалет находился рядом с ним. У Давида сложилось впечатление, что Фабиан очень внимательно следил за тем, чтобы никто не вздумал зайти в запретную зону.