Другая жизнь (СИ) - "Haruka85" - Страница 13

Эрик продолжал наблюдать молча. Он выучил расписание Сергея, выучил его привычки, запомнил, что тот любит, а чего терпеть не может, он научился считывать настроение соседа по походке и отличать его шаги на лестнице от десятков чужих шагов. Снова стал актуален давнишний вопрос: снизошёл бы Серёжа до Эрика, счёл бы достойным, если бы тот стал добиваться его? — и каждый раз читал в лукавом, ласковом взгляде красноречивое «нет». Томашевский смотрел на Эрика, как старший брат смотрит на младшего, как взрослый смотрит на капризное дитя, терпеливо, чуточку властно и без подтекста. Совсем.

Эрик молчал, делая вид, что ничего не происходит. Ходил на лекции, корпел по ночам над контрольными и лабораторными, гулял с университетскими приятелями, пудрил от нечего делать мозги хорошеньким девчонкам, занимался хозяйством — своим и, между дел, соседским, как мог помогал Серёже по работе, а вечерами старался ненароком пересечься с ним по пути домой, потому что тот, глупый, беспечно продолжал выбирать самый короткий путь через некогда милую сердцу Эрика подворотню, ныне пустовавшую, но не факт, что надолго.

По выходным оба отправлялись на тусовку в клуб, каждый — в свой и со своей компанией. Собственно, была ли у Томы компания и какая, Эрик не знал. Всё, что касалось личной жизни, Томашевский держал в строгом секрете и на единственное со стороны Эрика предложение составить компанию побледнел настолько красноречиво, что тема была моментально замята.

Выходные превратились для Эрика в сущий кошмар. Вместо того, чтобы вволю расслабляться в компании приятелей, на всё согласных красоток, алкоголя и оглушительной музыки, он сходил с ума от мыслей, где сейчас Томашевский, с кем и чем занят. Заканчивалось всё примерно одинаково — накачанный до состояния, когда уже всё равно, где он сам находится и с кем, Эрик хватал первую попавшуюся девицу, а то и двух, и трёх, тащил к себе или ехал в чужую квартиру, или заваливал прямо на кушетку в приватной зоне — неважно, сношал вне зависимости от обстоятельств дежурно и довольно пресно для самого себя, а едва закончив дело, прощался без лишних сантиментов.

И обязательно красной нитью сквозь всю ночь — мысли о Томашевском: «Где? С кем? Каково ему? Каков он? Так ли хорошо? Так ли хорош?» И потом, вслушиваясь в шорохи дремлющего глухой ночью дома: «Вернулся ли?»

Эрик выучил десятки примет, по которым можно было вычислить ответ на этот вопрос: скрип половиц этажом выше, журчание воды в ванной наверху, приглушённый свист чайника и стук чашки о блюдце за потолком, щелчок раскладываемого дивана.

Иногда ему как будто слышался даже жалобный вздох дивана, прогибающегося под худеньким телом.

Иначе — зловещая тишина; в сто раз хуже гадать, что она означает. Редкий гул проезжающей через двор машины — остановится или мимо? Шорохи на лестнице — хлопнет ли знакомая дверь? Пьяные голоса во дворе — кто, куда? Эрик возненавидел выходные, как только может ненавидеть их любовница женатого мужчины.

Наблюдая буквально четыре часа назад, как вполне себе живой и относительно невредимый Томашевский, пьяно пошатываясь, вывалился из такси и кое-как поплёлся к подъезду, Эрик в очередной раз испытал чувство облегчения от того, что очередное воскресенье можно считать завершённым. По лестнице Серёжа вползал так долго, что впору было идти проверять, не уснул ли он на чьём-нибудь коврике. Наконец дверь сверху хлопнула, диван скрипнул и наступил блаженный понедельник.

Сейчас, стоя над скрюченным в позе эмбриона Томой, Эрик с запозданием осознавал, что стоило, определённо, стоило, плюнуть на конспирацию и выйти навстречу, чтобы помочь ему подняться. Потому что чем более пьяный Серёжа возвращался после бурной ночи, тем скорее забирался в душ, тем яростнее звенел чашками на кухне, чтобы к утру обрести хоть сколь-либо вменяемый вид. Но сегодня… По всему выходило, что Томашевский просто вошёл, лёг, не раздеваясь, и даже нарядные беленькие кроссовки снял не в прихожей, а как будто уже лёжа сбросил кое-как на ковёр.

— Том… Ты ведь не принимал наркотики, нет?..

— Нет… Не знаю.

— Что значит «не знаю»?! Ты понимаешь, что несёшь?!

— Сам я ничего не брал, но подсыпать что-то украдкой всегда можно.

— Тома! Посмотри на меня! Мне надоело с твоей спиной беседовать!

— Отвали, Эрь… Оставь меня в покое. Ну как мне ещё сказать, чтобы ты понял?!

— «Отвали», значит?! Тогда пеняй на себя! — Эрик с силой крутанул Серёжу сразу за плечо и бедро, одним махом опрокидывая его на спину.

Не обращая ни малейшего внимания на сдавленный сип и искажённое болезненной гримасой лицо, он подцепил под мышки и резко усадил скрюченное, будто окаменевшее тело, прижав для верности к спинке дивана. Сиплый стон Томашевского перешёл в натуральный вой, из зажмуренных глаз брызнули слёзы, а пальцы судорожно сомкнулись на плечах Эрика так, что тот сам чуть не взвыл от боли.

— Отпусти меня! Положи! Положи меня, слышишь, пожалуйста, Эрик! — отчаянно захныкал Серёжа.

— Да ты сам меня отпусти для начала, — с удивлённой усмешкой ответил Эрик, неожиданно обнаруживший перед собой настолько безвольного и беспомощного Томашевского, что скорее поверил бы в розыгрыш, чем в реальность происходящего.

— Отпусти же, ну! Посидишь, ничего не случится.

— Я не могу… — проскулил Тома и, не расцепляя захвата, попытался сползти на бок, но мгновенно оказался усаженным снова.

— Да хватит уже дурака валять!!!

Глаза Томашевского распахнулись — чёрные омуты зрачков до краёв, лицо без единой кровинки разгладилось и губы — непослушные, неживые зашевелились механически, как у старинной фарфоровой куклы:

— Отпусти, Эрик, мне больно.

Подобной серьёзности Рау не ожидал. Стоило ослабить хватку, как Сергей разжал пальцы, перенёс вес туловища на ладони и ломаными, скупыми движениями сложился обратно в горизонтальное положение.

— Правда так больно? — осмелился задать вопрос Эрик, когда через пару минут лицо Томашевского приняло относительно спокойное выражение.

— Да. Спина болит. Поясницу сорвал. Не могу встать.

— Ты и шевелиться, кажется, не очень можешь. Как ты умудрился, Том? Ты же, вроде, в клуб ходил, а не вагоны разгружать! — Эрик потянулся одёрнуть задравшийся край светло-серого свитшота, в котором Серёжа вернулся из клуба, невольно задержался взглядом на полоске обнажённой талии и… — Это ещё что за хрень?!

Вместо того, чтобы спрятать покрывшийся зябкими мурашками голый бок, Рау поддёрнул край свитера ещё выше: свежий, багровый кровоподтёк узкой полосой спускался по диагонали от рёбер через низ живота и скрывался под ремнём джинсов.

— Ничего, — Томашевский попытался вернуть подол на законное место, но Эрик оказался проворнее.

— Обалдеть! Кто тебя так отделал, Тома?! — поперёк первого рубца на животе ложился второй, второй перекрещивался с третьим, четвёртым… Считать не было смысла — кожа на спине слилась в один огромный синяк, вспухший, ободранный, местами сочащийся сукровицей. — Что это за хрень? Слышишь?!

— Ничего, — упрямо повторил Сергей и прекратил сопротивляться. — Ничего особенного…

Эрик сдёрнул рукав с запястья, истерзанного, как и всё тело, сковырнул нечаянно присохшую к манжету багровую спёкшуюся корочку, и свежая, ярко-алая кровь лениво проступила в ранке, не торопясь сворачиваться вновь.

— Ничего?! Это называется ни-че-го?! — не помня себя от ужаса, заорал Эрик. — Да у тебя на шее следы от удавки! Ты выглядишь так, будто из пыточной камеры сбежал! Это твоё «ничего»?!

— Эрик, всё нормально, правда. Всё быстро пройдёт, вот увидишь. Просто дай мне полежать спокойно!

— Полежать спокойно?! Да ты разве встать можешь? Ты до туалета в таком состоянии не дойдёшь! Тебя избили, а ты твердишь «нормально»! Ты сам ненормальный! Я звоню в полицию!

— Никто не приедет. Забыл, где мы?

— Хорошо, звоню в «скорую», они точно приедут! Побои зафиксируют, в ментовку информацию передадут!

— Не надо, я говорю.

— Тебе мозги последние отбили?! Идиот! Если тебе угрожали, тем более молчать нельзя! Или… ты боишься, что все узнают про твою ориентацию?