Цепи его души (СИ) - Эльденберт Марина - Страница 43

— Я не…

— Откровенно обо всем, — напомнили мне.

И слегка потянули за косу, заставляя откинуть голову ему на плечо, срывая с губ не то стон, не то хриплый выдох. Но я же не могу говорить ему... не могу говорить о том, что я хочу, чтобы…

— Эрик, пожалуйста…

— Да?

Я чувствовала, что горю. Не просто горю, сгораю в огне, природу которого понять не могу. Чувствительная грудь под тканью сорочки вздымалась все сильнее, но я никак не могла вытолкнуть из себя эту идиотскую просьбу. Просьбу коснуться ее пальцами, погладить соски, сжимая их хотя бы через ткань. Нет, нет, нет! Это невозможно, бесстыдно, о таком нельзя говорить.

— Я жду. Или ты хочешь спать?

Такое предложение огорошило. Заставило вздрогнуть и судорожно вздохнуть: если еще час назад я была бы этому только рада, сейчас мысленно застонала.

— Хорошо, — выдавила из себя через силу.

Возможно, когда он уйдет в ванную, я смогу… сама. Пусть мне потом будет дико стыдно, но лучше так, чем высказать ему в лицо все свои порочные желания.

— Хорошо?

— Да, я хочу спать.

— Понимаю.

Потянулась, чтобы снять ленту, но Эрик меня остановил.

— Сегодня ты спишь в ней.

В ней?!

— Это часть урока.

Он поднялся, подхватив меня на руки, я слышала, как гулко бьется его сердце под моей ладонью. Чудом не всхлипнула, когда меня опустили на подушки, и разочарованно выдохнула, когда он отстранился. Впрочем, ненадолго: Эрик накинул на меня одеяло, и кровать прогнулась под его весом.

— Ты разве не пойдешь в ванную? — спросила еле слышно.

Чтобы скрыть дрожащий от напряжения голос.

— Позже. Когда ты заснешь, Лотте, — Эрик подтянул меня к себе и почти невинно коснулся губами виска. — Доброй ночи.

Щелчок. Еще и еще. С мягким шипением гасли магические светильники, темнота вокруг стала густой, как черная краска, и я закрыла глаза. Кусая губы и стараясь не думать о том, что можно втянуть одеяло между ног и потереться об него. Вцепилась в угол подушки, стараясь дышать ровнее, успокоиться, но успокоиться не получалось. Я превратилась в какой-то сгусток желания, сходила с ума от невозможности к себе прикоснуться, от его близости: такой желанной и в то же время недосягаемой.

Грудь была уже не просто тяжелой, она стала болезненной. Прикосновение ткани сорочки к твердым соскам заставляло дрожать с каждой минутой все сильнее и сильнее.

— Это невероятно, — процедил Эрик за моей спиной.

А потом резко развернул меня лицом к себе и сдернул повязку. Перед глазами все плыло, в темноте (должно быть, из-за повязки) я сразу увидела его лицо: сдвинутые брови и сверкающие глаза. Губы впились в мои, даря такое долгожданное наслаждение, и я застонала в них, уже совершенно не сдерживаясь. Теряя контроль, цепляясь пальцами за его плечи, вжимаясь ноющей грудью в его, всхлипывая от невозможности ощутить это прикосновение обнаженной кожей.

Поэтому даже не вздрогнула, когда он рванул воротник сорочки. Старая ткань подалась легко, от разреза, расходясь на две половинки. Стоило его пальцам обхватить сосок, сжимая его, а колену скользнуть между разведенных бедер, цепляя грубой тканью брюк чувствительную плоть, как я задрожала от острого, болезненно-яркого наслаждения. Судорогой пронзившего меня изнутри и заставляющего выгнуться дугой в его руках.

Оно прокатилось по телу волной, отчаянной дрожью, разбавившей мучительно-жаркое напряжение, и только тогда я осознала, что бесстыдно вжимаюсь в его ногу. Больше того, мне хотелось еще. Отчаянно хотелось продолжения чувственного безумства: осознание этого заставило меня широко распахнуть глаза. Эрик склонялся надо мной, не отпуская моего взгляда, и я растерялась еще больше. Растерялась, чувствуя, как стыд снова заливает щеки краской: мне никогда не было так хорошо.

Но почему он молчит?

И почему смотрит… так?

— Ты скорее умрешь, чем скажешь это, да?

— Ч-что? — выдохнула я.

— То, что ты каким-то образом нашла в моей ванной возбуждающее. То, что хочешь меня до безумия. Что хочешь, чтобы я касался тебя везде — откровенно, бессовестно, жарко. Что тебе нравится то, что я могу с тобой сделать, что ты дрожишь при мысли о том, как я могу тебя ласкать, Шарлотта.

— Возбуждающее? — пролепетала я.

— Да. Средство, стимулирующее желание.

Всевидящий!

Если бы можно было провалиться сквозь кровать, наверное, я бы так и сделала, вот только кровать была прочной. Руки Эрика, запечатавшие меня в клетке, не позволяли даже откатиться в сторону, свернуться клубком, закрыться от нахлынувших чувств.

— Я не знала, — пробормотала сдавленно, пряча глаза.

— Не знала?! — почти прорычал он. — А что, спрашивается, ты там искала?!

— Снотворное, — прошептала еле слышно.

— Что?!

— Снотворное, которое ты дал мне в прошлый раз. Я искала пузырек с аламьеной… подумала, что это оно. Наверное, перепутала.

Признаваться в этом было еще более стыдно, чем в том, что со мной происходит. Я никогда в жизни ничего не брала без спроса, и уж тем более не рылась в ящиках в чужих домах. Поэтому сейчас под его взглядом мне хотелось съежиться, заползти под одеяло и накрыться им с головой. Неожиданно Эрик меня отпустил, и я поспешно отвернулась, натягивая покрывало до подбородка. Сжимая колени так плотно, как только можно.

Кровать за моей спиной прогнулась, а потом стало неожиданно пусто и холодно. Раздался шорох выдвигаемого ящика, что-то звякнуло. Я обернулась как раз в тот момент, когда Эрик плеснул воды в стакан: резко, из-за чего она брызнула ему на руку и на прикроватную тумбочку. На ней стояла какая-то склянка, в густой вязкой жидкости, напоминающей сироп от кашля, вспыхивали жемчужно-перламутровые искры.

— Что это?

— Пей, — меня вздернули над кроватью, нисколько не заботясь о том, что в плечо отдало болью. Эрик бесцеремонно сунул мне в руку стакан.

— Что…

— Я сказал: пей, Шарлотта. Ты же не думаешь, что я хочу тебя отравить? — Его глаза потемнели до такой глубины, что по сравнению с ними самая черная ночь на свете показалась бы светлой.

Под этим взглядом молча поднесла стакан к губам и сделала несколько глотков.

Ничего особенного, вода, как вода. Разве что чуть сладковатая на вкус, как если бы в нее добавили ложечку сахара.

— До дна, — голос звенел металлом.

Залпом осушила стакан и сунула ему в руку.

— Еще распоряжения будут?

— Сегодня — больше нет.

— Неужели? — сдавленно пробормотала я. — Я уже думала, что ты заставишь меня выпить весь графин.

Во тьму плеснуло золото.

— Любая другая на твоем месте осталась бы привязанной к кровати на всю ночь. Без возможности прикасаться к себе, — холодно произнес он и отвернулся.

От жестокости его слов внутри что-то болезненно сжалось. Я вдруг поняла, что край надорванной сорочки свисает вниз, бесстыдно обнажая грудь. Грудь, одно прикосновение к которой заставило меня содрогаться в его руках, пока его колено вжималось между моих разведенных бедер.

— Я — не любая другая, Эрик, — произнесла еле слышно.

Потянула покрывало на себя, чтобы прикрыться.

— Поэтому ты сейчас выпила зелье, которое позволит тебе остаться в своем уме, а не превратиться в одержимую страстью девицу.

Он закрутил крышку склянки, швырнул ее в ящик и захлопнул с такой силой, что я вздрогнула.

— Ты хотела спать? Спи.

Эрик расстегивал жилет с такой яростью, что пуговицы чудом не отлетали в стороны. Оглянувшись, поймал мой взгляд, выругался и направился в ванную. Хлопнула дверь: с треском, чудом не раскрошив косяк. Я смотрела ему вслед, а потом упала на подушки, плотнее заворачиваясь в покрывало. Напряжение, горячившее кровь, схлынуло, словно его и не было. Слабые отголоски жара еще несколько минут прокатывались по телу, но вскоре ушли и они.

В мыслях все еще звучали его слова: «Любая другая осталась бы привязанной к кровати на всю ночь…»

Он что, действительно мог оставить женщину, сходящую с ума от безумной страсти, привязанной к кровати? Горящей от невозможности прикоснуться к себе, когда тело превращается в оплавленный воск свечи?