Цепи его души (СИ) - Эльденберт Марина - Страница 85

Не дожидаясь ответа, он притянул меня к себе и поцеловал. Так мягко и упоительно-нежно, что все мысли вылетели из головы, а вернулись лишь когда он отстранился.

— Ты будешь читать письмо?

Его слова быстро спустили с небес на землю.

Письмо.

Письмо от леди Ребекки так и осталось нераспечатанным, я убрала его в тумбочку, и мне почти удалось о нем забыть. Почти, потому что когда мы ужинали, я старалась говорить о чем угодно, только чтобы не вспоминать конверт с тонким запахом ее духов, а во время занятий магией мне действительно удалось выбросить письмо из головы. Сконцентрировавшись на учебе, я ни разу о нем не вспомнила. Возможно, не вспомнила бы вообще, если бы не Эрик.

— Нет.

— Нет?

— Не хочу. Думаю, я прочту его после праздников.

— А что изменится после праздников, Шарлотта?

Не знаю. Думаю, ничего, но я была не готова к тому, что там будет написано. Если я прочитаю еще хоть строчку о своем недостойном поведении или о том, что должна приехать в Фартон, чтобы не позорить ее еще больше…

Честно говоря, я думала, что смогла отпустить случившееся, но я не смогла. Так и не получилось: стоило вспомнить, как леди Ребекка подхватывала меня на руки и кружила над луговыми цветами, а после — как кормила меня пропитанными снотворным булочками, внутри все переворачивалось. Всевидящий, да она даже ни разу не вступилась за меня перед мисс Хэвидж, а ведь достаточно было одного слова, чтобы эта картонная старая дева перестала меня третировать. Она позволила отцу запереть меня в темноте, одну, совсем кроху, и все это — зная, что я ее дочь!

— Я знаю, о чем ты думаешь, — Эрик коснулся моей руки.

— Неужели? — это вышло резко, но он руки не убрал.

— Моя мать меня ненавидела.

От скупого безразличия этих слов я вздрогнула. Вздрогнула, потому что меня прошило морозом, как строчкой швейной машинки: больно, до одури, и этот мороз плеснул в мою кровь, заставляя поежиться. Я повернулась к Эрику, но на этот раз он сидел неестественно прямо, опираясь раскрытыми ладонями на колени и не глядя на меня.

— Я нашел ее дневник, спустя много лет после ее смерти. Сын чудовища и дитя насилия — такими эпитетами меня наградили, — он усмехнулся. — Она ненавидела меня и желала «выжечь из своей жизни», как и любое напоминание обо мне. Ненавидела, но держалась из-за меня, не наложила на себя руки, не пыталась сбежать, чтобы не оставлять меня одного с отцом. Парадокс, правда? Поэтому пока твоя мать жива, Шарлотта, позволь ей быть с тобой откровенной. Возможно, она сожалеет о том, что сделала, а может быть, нет, но поверь, знать это гораздо лучше, чем оставаться в неведении.

— Не думаю, что она ненавидела тебя, Эрик, — хрипло прошептала я.

Ком в горле изменил мой голос до неузнаваемости.

— Ты говорил, что твой отец запер ее и держал в неволе. Она ненавидела его… и себя.

— Теперь это все неважно, — Эрик поднялся. — Я просто хотел сказать, Шарлотта: прочти письмо. Что бы там ни было, тебе станет легче.

Он бросил взгляд на тяжелые часы на каминной полке и направился в ванную комнату, на ходу расстегивая жилет. Я же смотрела ему вслед, не в силах двинуться с места.

Думая о том, что он только что сказал.

И о том, что ждет меня за печатью конверта.

Моя дорогая Шарлотта,

если ты сейчас читаешь это письмо, значит, ты нашла в себе силы простить и идти дальше. Ты всегда была сильнее меня, но к сожалению, я поняла это слишком поздно, ра́вно как и то, насколько я ошибалась на твой счет.

Мы с твоим отцом любили друг друга. Любили не в том романтическом смысле, который принято вкладывать в эти слова авторами сентиментальных романов, нет, это было нечто гораздо большее. Когда мы познакомились, он путешествовал по миру, чтобы запечатлеть красивые места на холсте. Да, он тоже был художником, и магию ты унаследовала именно от него. Она была светлой, удивительно светлой — такой же, как он сам, такой же, какой у нас родилась ты.

Я вышла за него замуж вопреки воле отца, вышла и уехала в Вэлею. Рауль де Кри, так его звали. Возможно, ты не поверишь, но его имя до сих пор отзывается в моей душе теплом, а на губах — улыбкой. Долгие годы я не позволяла себе думать о нем, но сейчас, когда я наконец осознала, сколько лет потеряла впустую, я могу себе это позволить. Могу позволить думать о единственном мужчине, которого я любила по-настоящему. Думаю, что Рауль был тем единственным, кого я вообще любила, но с его смертью это чувство меня оставило.

Хочу, чтобы ты знала, он погиб, спасая тебя, Шарлотта.

Рауль происходил из семьи графа де Кри, это достаточно знатный род в Вэлее. Насколько мне известно, его старший брат унаследовал все состояние, но не смог им достойно распорядиться. Он был казнен за жестокость и бесчинства, которые творил над своей молодой женой и другими женщинами, все его имущество было арестовано тоже, а дом выставлен на торги. Но я отвлеклась…

Рауль утратил расположение отца, потому что выбрал стезю художника. Тот категорически отказался принимать его увлечение, лишил наследства, но он не побоялся отдаться страсти, которая с малых лет горела в его сердце. Его картины пользовались спросом, он писал, как умалишенный, продавал их, а на вырученные деньги путешествовал. Так мы и познакомились.

В Фартоне его привлекла красота моря, холмов и обрывов, но встретив меня, он впервые в жизни задумался о том, чтобы отказаться от своего увлечения. Он собирался вернуться и просить прощения у отца, чтобы жениться на мне, но я его отговорила. Я видела, насколько для него важно дело, которым он занят, и понимала, что мой отец никогда не примет такого зятя. Поэтому мы тайно обвенчались в небольшой часовенке, к югу от Фартона, а после вместе уехали в Вэлею.

Лишь оттуда я написала отцу.

Разумеется, он рвал и метал, обещал приехать и забрать меня, но к тому времени я уже носила тебя, Шарлотта. Конечно, я ответила, что никуда не поеду, а если он попытается увезти меня силой, я устрою ему скандал. После этого мы не общались больше трех лет. Больше трех лет — время, что я носила тебя и была рядом с Раулем, эти годы стали самыми счастливыми в моей жизни.

Мы жили в Лавуа, это такое чудесное место, которое невозможно описать словами. Поля аламьены и лаванды, море в нескольких часах езды, бескрайнее небо: днем синее-синее, а ночами усыпанное искрами звезд. Домик для нас Рауль построил своими руками. Разумеется, ему пришлось нанять рабочих в помощь, но многое он сделал сам. Он расписывал стены детской, и к твоему рождению у тебя уже была своя комната. Впрочем, когда ты только-только родилась, мы не оставляли тебя одну.

Колыбелька, а потом и твоя маленькая кроватка, стояла в нашей спальне, а твоя комната дожидалась, пока ты немного подрастешь. Но так и не дождалась.

Тебе было два с половиной года, когда в нашем доме случился пожар.

По версии полиции, это был поджог. Они говорили о том, что скорее всего ночью в дом забрались бродячие воры или нонаэряне, а потом подожгли его, чтобы скрыть следы. Как по мне, так брать у нас было нечего, кроме нас самих и картин Рауля, которые он собирался отвезти на продажу, но я снова пишу не о том.

В ту ночь мы немного посидели с тобой на крыльце, как и в предыдущие вечера, чтобы крепче спалось, а после уложили тебя и легли сами. Нас разбудила ты, отчаянным криком, и когда я распахнула глаза, все вокруг уже было объято огнем. Он был за дверью, за окнами, едкий дым пробирался в комнату, заставляя задыхаться. Я бросилась к тебе, подхватила на руки, а Рауль накинул на нас покрывало и вытолкнул через окно. Нам удалось выбраться, но когда я отняла тебя от груди, ты уже не дышала.

Твой отец использовал свою магию, все свои силы, чтобы ты жила.

Вокруг нашего сгоревшего дома осталось выжженное поле аламьены. Выжженное не смертоносным пламенем, а живой силой Рауля. Он вытянул все силы из цветов, чтобы вернуть тебя, Шарлотта, и отдал всего себя, чтобы ты могла жить.