Элемента.T (СИ) - Лабрус Елена - Страница 22

Тень. Тень нависала над ней, загораживая свет. Словно только что палило беспощадное солнце и вдруг набежало облачко. Что-то скрипело. Пружины кровати или песок под её босыми ногами? И что-то шумело. Она помнила – это аппарат искусственного дыхания, а так хотелось, чтобы это было море. Она видела море. Она чувствовала его прохладу на своих лодыжках. Нет, это чьи-то холодные руки. Нет-нет, это – море! Облачко убежало, и снова безжалостное солнце.

Память. Ночная дорога. Слепящие фары на встречу. Визг тормозов. Почему я не чувствую, как бьюсь о стенки в кувыркающейся машине, почему у меня на шее удавка?

Руки. Я чувствую руки. Свои и чужие. Чужие гладят мою. Я дома! Да, я знаю, всё будет хорошо.

Вики открыла глаза. Солнце! На белой стене как картина висел отпечаток залитого солнцем окна. И цвет этих неровных квадратов был таким нежным, таким сливочным, что захотелось есть.

Щебетали птички. Так по-весеннему деловито и шумно, что верилось — у этих пташек столько дел, столько дел!

Кресло. И такая знакомая шаль на нём. Ручной вязки с кистями. Марго!

— Марго! — Вики так резко дернулась, что какой-то датчик, прикреплённый к её руке слишком коротким поводком, соврал с руки лейкопластырь и слетел. Аппарат подождал несколько секунд и издал противный как гудок поезда сигнал. Но Вики он нравился. Ей сегодня всё нравилось. Она ждала, что на этот звук придёт её ба.

— Девочка моя! — Марго плакала, вытирая морщинистой ладошкой текущие по щекам слёзы, а Вики радовалась.

— Ба, я хотела отдать ему кольцо и вернуться. Сразу первым же рейсом. Я так хотела вернуться! — её голос хрипел и не слушался, и последние слова она прошептала.

— Я знаю, знаю, — прижимала её к своему костлявому плечу ба. — Теперь всё будет хорошо. Теперь всё точно будет хорошо.

И она хотела ещё так много всего сказать, но Марго уже вышла.

И когда дверь снова открылась, она всем сердцем ждала бабушку, но это была не она.

— Дэн! — она хотела крикнуть, но у неё снова получилось только прошептать. И она шептала из последних сил. Ей так важно было ему это сказать: «Я ехала вернуть тебе кольцо. Я, я не знаю где оно, — она беспомощно оглядывалась по сторонам. — Наверно, где-то в моей одежде. Я не хочу за тебя замуж. Прости меня, я…»

Было что-то ещё. Что-то очень важное. Что-то, что меняло всё, но она никак не могла это вспомнить. Скользкая дорога. Авария. Ремень безопасности, сдавивший её шею. Всё это она помнила. Потом больница. Кажется, она чудом осталась жива. Это она тоже помнила. Но ощущение, что она забыла что-то важное, не отпускало. Но она пока отмахнулась от него.

— Прости меня! Я…— вот опять.

— Я простил, Вики. Уже давно тебя простил. — Он накрыл своей тёплой ладонью её руку, и ей так хотелось, чтобы он не уходил. С ним было так спокойно, так надёжно. Но она отпустила его. Давно отпустила. Давно?

— Ты сказал давно?

— Если ты не прекратишь говорить, то окончательно сорвёшь голос, и мы оставим тебя здесь ещё как минимум на неделю. Или тебе здесь нравится? — Он посмотрел на неё с подозрением. — Кивай головой. Не пытайся говорить. Поняла?

И погрозил ей пальцем.

И она кивала и «да» и «нет», потому что уже не понимала, на какой из его вопросов отвечать.

Наверно, её накачали какими-то препаратами. Определённо накачали. Она ни разу в жизни не чувствовала себя такой счастливой. Её не расстроили ни остриженные почти наголо волосы, ни высохшие до состояния костей ноги и руки, ни шрам на животе. Целый месяц?! Она пролежала здесь месяц?! Её не расстроило даже это. Ей придётся заново учиться ходить? Прикольно! Главное, что она жива, остальное неважно. Вот только вспомнить бы то важное, что она забыла. Но она обязательно вспомнит! Когда-нибудь обязательно вспомнит!

В тот день, когда прозвучал этот звонок, Дэн, уже несколько дней как вернулся в Сосновку. Один. Как и обещал. Конечно, кто-то из членов Ордена постоянно крутился рядом, но всё равно Дэн чувствовал себя бесконечно одиноким. Он скучал по Феликсу, по его ироничным замечаниям, по его невозмутимому лицу и даже по его чёрным рубашкам. Его не хватало как чего-то привычного, что всегда было под рукой и вдруг исчезло. И Дэн всё время ловил себя на том, что хочет поделиться с ним, по привычке протягивает руку, но натыкается лишь на пустоту.

Это угнетало, но совсем не так, как мучило его то, что рядом не было Евы. Ей и не обязательно было быть рядом, потому что всё что он делал было ради неё, во имя неё и с мыслями о ней. Она всегда была в его сердце, но здесь, в Сосновке, где время словно стояло как покрытая ряской вода в пруду, здесь её отсутствие ощущалось физически. Каждая ручка двери, к которой она прикасалась, каждый корешок книги по которому она провела пальцем — всё это хранило её след и всё это кричало о том, что она больше не рядом.

Она мерещилась ему в пустых коридорах, а перед дверью палаты, в которой она когда-то лежала, ему приходилось останавливаться и делать глубокий вдох, чтобы войти и увидеть там, на её кровати другого пациента. Он как-то справлялся с этим там, где её никогда не было, но здесь и особенно теперь он чувствовал себя одиноким, потерянным, забытым, бесполезным и никому не нужным как непарный носок, что он нашёл под кроватью. И он мучился сам с собой как с этим носком — просто выкинуть в помойку и забыть, или вернуть его домой, где может быть отыщется его пара.

 Теперь, когда он так и не нашёл способ всё исправить, он был как никогда близок к помойке.

Дэн так и не смог сказать Еве, что этот ребенок, которого носила Виктория, не от него. Что он никогда к Вики даже не прикасался. Казалось бы, так просто: «Дорогая, это не я! Вот — свидетель, вот — пробирка». Ведь он обещал Еве, что вернётся, когда ему будет что сказать. Тогда это казалось ему хорошей идеей. Но в День её рождения, глядя в её глаза, а только это ему от неё и осталось — её любящий взгляд, её верящие в него глаза — он не смог выдавить из себя ни слова. Это было неправильно! Сначала: «Дорогая, да, это я, это мой ребёнок!», а потом: «Ой, нет, дорогая, ошибочка вышла, это был мой друг, ты неправильно меня поняла!» Это было похоже на бред, на выкручивание, на что угодно, только не на настоящую правду. И он промолчал.

Он поговорил с Арсением. Это был тяжёлый разговор. Даже Арсений ему не поверил. Если бы не холодный взгляд Феликса, перед натиском которого, а ещё его стальных мышц, которыми пришлось Арсения слегка встряхнуть, чтобы привести в чувства, Дэн не смог бы переубедить даже друга. Арсений так привык полагаться на свою феноменальную память, что ни за что не хотел верить, что она может его подвести. «У тебя не было шансов!» — прозвучало для него не как оправдательный, а как обвинительный приговор.

Дэн думал, что простит его, когда подтвердит свою правоту, когда докажет кто же из них на самом деле не смог держать в штанах свой член, как бросил ему в лицо друг, но не простил. Дэн принял его таким, каким он был без остатка, испуганным, истерящим, допустившим ошибку. Принял, простил и взял на себя его вину. А Арсений… да что уже было об этом думать! Пусть он сам теперь разбирается. Сам решает, что делать, когда его ребёнок родится. Дэна это больше не касается.

И теперь это стало уже неважно. Неважно от слова «совсем». После того как Вики позвонила, умоляя о помощи, этот мир рассыпался как пазл на маленькие кусочки. Но Дэн поклялся его собрать. Собрать заново. И сложить правильно.

В тот день, когда позвонила Вики, его сопровождала Клара.

— Далеко собрался? — уточнила она, наблюдая, как он беспорядочно мечется по комнате, пытаясь одновременно одеваться и думать.

— Мы можем как-нибудь отследить телефон? Я понятия не имею откуда она звонила, она должна ещё быть в Италии.