Слушай Луну - Морпурго Майкл - Страница 37

– Если вы поедете туда и поговорите с ним, нам с Люси будет только хуже, – сказал он родителям. – Зверюга все равно потом на нас отыграется. Такой уж он человек. На нашей стороне мисс Найтингейл. Она защитит Люси.

– А тебя кто защитит? – спросила его Мэри.

– Я сам, мама, – отозвался он. – Я сам за себя постою и за Люси тоже. Только не думай, мне все это тоже не сильно нравится. Я бы не расстроился, если бы ни разу в жизни больше не появился в этой их паршивой школе. И Люси все это нравится ничуть не больше моего. С ней никогда не знаешь наверняка, что она думает. Но я точно знаю, что ей там не нравится. Чтобы это понять, никакие слова не нужны. Но мы защищаем друг друга. Ты не переживай.

Иногда, чаще всего на обратном пути из школы, Люси, казалось, совсем падала духом. И Альфи снова и снова пытался объяснить ей, почему все так резко к ним переменились, про то, что братец Дэйв раззвонил всем про ее одеяло, про вышитое на нем немецкое имя, про войну, про то, как люди ненавидят немцев, про Мартина Дауда и Генри Гибберта, которых знали все на островах и которых убили в Бельгии, и про Джека Броуди, который вернулся домой на одной ноге и наполовину обезумевший, про то, сколько кораблей топят немецкие подлодки, взять вот хоть «Лузитанию», и про погибших английских моряков.

Люси вроде бы довольно внимательно его слушала, но какую часть всего этого она понимала, если понимала вообще хоть что-нибудь, сказать было сложно. Он замечал, что, если он говорил слишком много и слишком долго, она просто переставала слушать. И это наводило его на мысли, что она, пожалуй, понимала достаточно, чтобы не желать больше ничего об этом слышать, что его слова слишком ее тревожили, что она хотела не знать ничего этого, хотела, чтобы он ничего больше не говорил, чтобы он заткнулся. Так он и поступал.

Все, чего Люси хотелось по возвращении из школы, – это поскорее проглотить свою порцию молока с лепешкой, а потом в любую погоду немедленно отправиться кататься верхом на Пег, которая уже, по обыкновению, поджидала их у двери. Так, по крайней мере, казалось Альфи. И он, если только не нужно было помочь отцу на лодке или на ферме, всегда сопровождал ее. Они объезжали все уголки острова, галопом проносились вдоль берега Камышовой бухты, рысцой преодолевали заросли вереска на склонах Верескового холма, неспешным шагом проходили по прибрежной тропке, огибавшей Адскую бухту. Они пробирались между камнями на мысе Матросская Голова. Пег крепко держалась на ногах и вроде бы была вполне довольна – чем каменистей и круче был подъем, тем лучше. Если был отлив, они скакали по отмелям, вздымая кучу брызг, до самого Треско, а оттуда до острова Самсон с его дюнами, за которыми начиналась тропка, ведущая сквозь заросли папоротника к заброшенным домишкам у колодца. Там, надежно укрытые от ветра, они спешивались и устраивали небольшую передышку, прежде чем снова вскочить в седло и поспешить обратно, пока не начался прилив и не отрезал их от дома.

Сидя верхом, эти двое теперь сливались в единое целое, по очереди уступая друг другу место впереди, прижавшись друг к другу, наслаждаясь каждым мгновением скачки, желая, чтобы она не кончалась никогда, чтобы никогда не нужно было возвращаться домой. Они уносились туда, где не было ни одной живой души, где никто на них не кричал и не бросал на них сердитые взгляды. Лишь катаясь по острову верхом на Пег, они могли на время выкинуть из головы школу и Зверюгу Бигли, злобные взгляды, обидные слова и тяжелые кулаки – все это, вместе взятое. Они трусцой возвращались домой по берегу Зеленой бухты, вспугивая чаек, куликов и камнешарок, и вновь чувствовали в себе силы жить дальше. Иногда они видели дядю Билли, работающего на палубе «Испаньолы», но благоразумно проезжали мимо. У них хватало ума ему не мешать. Но если дяди Билли на палубе видно не было, они делали несколько кругов по берегу, чтобы посмотреть, как продвигается строительство. С каждым днем суденышко было все ближе и ближе к завершению. Уже заняли свои места и бушприт, и все мачты.

– Никогда не думал, что дядя Билли это сделает, доведет «Испаньолу» до ума, а он взял и сделал, – сказал Альфи Люси как-то раз, когда они делали очередной круг вдоль берега. – Да никто не думал. Настоящая красавица, правда?

Однажды поздно вечером, как раз после одной из таких прогулок, они спешились и, как обычно, оставили Пег в одиночестве пить воду из ее любимой лужи у ворот, а сами двинулись через поле к дому, как вдруг увидели Мэри. Стоя на коленях перед входной дверью, она усердно оттирала ее. Услышав, что они приближаются, она торопливо поднялась. Никогда еще Альфи не видел мать такой расстроенной. Потом, подойдя поближе, они поняли, что́ она пытается оттереть. На двери большими белыми буквами было выведено: «Вот вам за „Лузитанию“!»

Люси медленно подошла к двери, остановилась и, склонив голову набок, посмотрела на нее. Потом протянула руку и принялась обводить пальцем все буквы по очереди.

– Не трогай, – резко бросила Мэри и, оттолкнув руку Люси, грубо обтерла ее пальцы своим фартуком. – Сейчас вся в краске перемажешься по уши. Там написано «Лузитания», Люси. – Она медленно прочитала название по слогам. – «Лу-зи-та-ни-я».

Она внимательно посмотрела на девочку, потом, нахмурившись, приподняла ее подбородок и заглянула в глаза.

– Ты слышала про нее? Слышала, да, Люси? Погляди на меня. Когда я произнесла название, ты его узнала, правда? Я вижу, что узнала. – В ее голосе внезапно прорезались по-настоящему гневные нотки. Она взяла девочку за плечи и развернула лицом к себе. – Люси, тебе придется мне ответить. Ты умеешь говорить, я знаю. Это был большой корабль, очень большой, и они его потопили. Немцы его потопили. В него угодила торпеда несколько месяцев тому назад. Ужасная жестокость. Погибло больше тысячи человек. Ты об этом слышала? Тебе об этом рассказывали? – Мэри уже кричала и трясла девочку. – Кто тебе рассказывал, Люси? Тебе рассказывали об этом в Германии? Ты немка, Люси? Немка, да? Почему ты не разговариваешь с нами? Почему?

Альфи вклинился между ними и набросился на мать, рассерженный ничуть не меньше нее.

– Потому что она не может, мама! Она не может ничего тебе сказать, и никому вообще не может! Ты же сама знаешь, что она не может. Ты пугаешь ее, мама, разве сама не видишь? Не кричи на нее. На нас и так все целыми днями только и делают, что кричат. Хоть ты не начинай.

Мэри внезапно расплакалась:

– Бога ради, спроси ее ты, Альфи. Спроси ее, она правда немка? Уж это-то она должна знать. Спроси ее. Мы все это время заботились о ней, мы имеем право знать, разве нет?

– По-моему, ты сама говорила, что это не важно, мама, – сказал Альфи. – Немка она или нет, она теперь наша. Ты сама так говорила. Она нам родная, это были твои слова, разве ты забыла?

– Это так и есть, – прорыдала Мэри. – Мне это без разницы, Альфи, вообще без разницы. Вот уж точно. Но ты погляди только на нашу дверь! Им разница есть, так ведь? Подумай сам, кто это сделал. Наши друзья, наши соседи. Теперь они нас ненавидят.

– По-твоему, я сам этого не понимаю, мама? – отозвался Альфи. – Или Люси этого не понимает? Она в этом не виновата. Она ни в чем не виновата.

Мэри взглянула на Люси, на ее несчастное растерянное лицо, и поняла, что́ наговорила и что́ наделала.

– Ох, Люси, – заплакала она, – как только у меня язык повернулся такого тебе наговорить? Как только у меня язык повернулся? Я не хотела, не знаю, что на меня нашло. Я виновата, я так виновата перед тобой. – Она раскрыла Люси объятия. Та поколебалась лишь мгновение, а потом бросилась к ней. Они обнялись, и Мэри, всхлипывая, принялась легонько ее покачивать. – Прости меня, Люси. Прости меня.

Люси медленно подняла руку и коснулась ее лица.

И тут Альфи заметил поблескивавшие повсюду на земле осколки разбитого стекла. Он поднял глаза. Две оконные створки были разбиты.

– Это же спальня Люси, – ахнул он. – Это тоже их рук дело?

– Камень упал ей на кровать, да еще осколки посыпались, – ответила Мэри. – Будь она там, ее бы поранило, сильно поранило. Как они могли? Как они могли сделать такое? Когда я привезла домой дядю Билли, это тоже пришлось кое-кому не по вкусу, а кое-кто до сих пор не очень рад, что он тут живет, я это знаю. Но они его не трогают. Никто никогда ничего такого не делал, ничего подобного.