Разношерстная... моя (СИ) - Сергеева Александра - Страница 10

Глава 2

Глава 2

Широкое подворье боярина Надослава Крепши – среди прочих именитых домов – расселось чуть не на пол улицы. Почти у подножия белого холма, что венчал кремль самодержца Антании. Никто уже и не упомнит, в какие незапамятные времена древние антаны облюбовали тот холм на перепутье дорог из всех прочих земель. Но с той поры вокруг кремля разросся огромный городище, что не знал удержу, ширясь век от веку. И в самом его сердце красовались высокие каменные боярские хоромы. В два-три уровня, а сверху еще и терема с просторными гульбищами во всю стену на резных столбах под самую крышу. На гульбищах по лету рассаживались бабы с девками, глазея по сторонам. А вокруг гостевые палаты, и тьма всяких прочих хозяйских строений. Как бы, не малое городище, окруженное высоченной каменной стеной с заборолами. За ними по стене с утра до утра прохаживались охранники, поглядывая вниз на суетящийся народ. Или на пустеющую по ночи широкую улицу. На такую стену – в три-четыре человечьих роста – запросто не вскарабкаться. Да и ворота ей под стать: больно уж крепки, плотно подогнаны, обиты железом, да подперты цепными кобелями.

Нырша – прозванный так за пронырливость и ловкачество – с уважением оглядел распахнутые ради хвастовства круглый день ворота. На дворе боярина Крепши ходуном ходила разлюбезная богатая жизнь, от которой городскому ворью отваливались чистые крохи. Оно и понятно: не то, что в хоромы, а и на двор так-то запросто не сунешься, хоть и народищу там толчется несчетно. Но, это лишь чудится, будто трется там, кто попало. Знают друг дружку псы да шавки боярские от черномазой дворни до челядинцев из палат и охранных дружинников. Стоит мелькнуть какой чужой роже, так враз в оборот возьмут: кто таков? И не только при белом свете, а и в потемках. Даже в Тайную управу сдавать не станут – боярин своей волей розыск учинит: кого миром отпустит, а кого после и не доищешься.

Но уж Нырша-то напротив ворот торчал не ради примерки, как пробраться на двор – у него здесь свое дело имелось. Отец с братьями велели высмотреть одну ловкую заразу, что намедни случайно попалась им на глаза. Да так, что глазам тем они не поверили. Вот и турнули меньшого проследить за внучкой старого Бати, неведомо откуда и взявшейся годков пять тому назад. Ее вон и бабка Отрыжка внучкой кличет, а того быть не может! Ибо всем известно: так и не сошлась разбойничья вдовица с Батей, как тот ее не уламывал. Где ж тут внучке-то объявиться, коли деток не было – нескладуха. Нырша пренебрежительно сплюнул, утер губы и вдруг напрягся: на дворе боярина кто-то шумнул. Трое конюхов, что вывели к высокому бескрайнему крыльцу двух оседланных скакунов, заржали, явно кого-то подзуживая. Мол, гони ее блохастую, поленом ее паскуду! Шум со смехом и гиканьем докатился до середки двора, где Нырше уж все видать, как на ладони. Откуда-то слева туда выкатилась облезлая собачонка. Она ловко уворачивалась от пытающихся ее приголубить палками дворовых. Не менее десятка здоровых лбов тщились окружить псину и забить ради пустой потехи. Но та уходила из-под шарахающих о землю дрынов с ловкостью малька на мелководье.

А на крыльцо выплыл и сам боярин Надослав. Не побрезговал, вылез проводить высокого статного гостя в дорогой черненой кольчуге и мягких южного кроя темных сапогах. Да при двух мечах, чьи рукояти торчали за плечами. И плащ, и штаны и поручи у гостя тоже были черней ночи. И лишь серебряная пряжка, крепившая на плече плащ, да такая же на поясе торчали бельмом на глазу. Гость был еще совсем молод, но статью тянул на зрелого мужика. Особо из-за хмурого, грубого, будто вытесанного топором, широкого лица: тяжелые густые брови, вдавленные в череп серые глаза, прямой перебитый нос. Да коротенькая бородка – скорей, щетина запущенная, до которой все не доходят руки. Как и до небрежно стриженой башки с торчащей, будто солома, светлой волосней.

– Таймир! – невольно выдохнул со злобой Нырша. – Падла…

Полусотник дружины Тайной управы пренебрежительно глянул на шутовскую охоту дворовых. Пожал боярину руку, будто равному, и сбежал с крыльца. Хозяин тотчас скрылся в хоромине, даже не приструнив струхнувших шкодников. Полусотник забрал у конюха повод. Но со двора пошел пешком, а не вымахнул верхом, как ему оно привычней. Нырша, опомнившись, бросил пялиться на ненавистного державника. И тут заметил, как вывалившись за ворота, собачонка юркнула под груженый мешками воз, пристроенный прямо тут же под стеной. Нырша рванул через улицу к возу, страшась не поспеть! И оттого дважды врезался в прохожий люд. Добро, хоть в мужиков, а то за баб одной руганью не отделался – шею намнут.

При своих двенадцати летах он был худ, но слишком долговяз. Потому-то, приникнув к стене у воза, присел, дабы заглянуть под него. Глянул и отвалил челюсть, будто сопляк малахольный: под возом заместо псины притаилась на корточках та самая внучка Бати. С виду годков семи-восьми, в пацанячих штанах, сапожках и рубахе под пояском. Все не дерюжное, а из тонкой замши, что носили лишь княжата с боярчатами, только не цветной, а невзрачной серой. Девчонка резко обернулась на него, да Нырша успел прихватить ее за ногу и дернуть на себя. Паршивка зашипела и попыталась лягнуть его второй ногой, но он цапнул и ее. Выезжая из-под воза на заднице, девчонка все шипела, а показавшись целиком, вдруг завизжала тоненько и пронзительно. Нырша ринулся, было, заткнуть ей пасть, но тут и сам завопил от жгучей боли в плече. Его скрутило в бараний рог. Из глаз брызнули досадные слезы, а над головой раздался знакомый ненавистный голос:

– Тока дернись. Руку вырву.

Трижды проклятый Таймир швырнул его наземь и сверху придавил ножищей. А руку протянул скукожившейся на заднице, малявке и повелел:

– Поднимайся.

Эта гадина так вцепилась в его руку, будто тонула в омуте, и державник вздернул ее на ноги

– Ты чья? – сухо осведомился он.

Девчонка – Нырша видал, изогнув шею – состроила столь горестную рожицу, что у любого слезу вышибет. Таймир купился – орясина тупорылая – и голос его помягчел:

– Напугалась? Не бойся. Он тебя боле и пальцем не коснется. Так чья ты будешь?

Она лишь моргала жалобно и всхлипывала, а в темных глазищах у поганки ни слезинки. Да еще одежка из замши – кто на такую голос повысит, спутав ее с уличным отрепьем? Нырша резко дернулся, стараясь выкрутиться из-под тяжелой ноги. Но Таймира на мякине не проведешь: тюкнул его по затылку, и все, беспамятство. Державник снял ногу с обмякшего тела и присел, подтянув к себе малую. Погладил по необычайно светлой при таких темных глазенках головке. По красиво уложенной на макушке корзинке из пепельных косичек.

– Погоди, – сказал он.

Поднялся и шагнул к невозмутимо торчащему посередь улицы коню. Сунул руку в седельную суму, покопошился в недрах и выудил большой сахарный леденец. Обернулся…

– Дак вроде была малая, – подтвердил ближайший к нему зевака. – Тока-тока туточки торчала. Ан пропала.

– Вроде под воз шмыгнула, – поведала державнику рыхлая баба, которую аж распирало от любопытства.

Таймир присел – из-под воза на него пялилась та самая собачонка, что гоняли дворовые боярина Крепши. Она бездумно зыркнула на присевшего воина и принялась выкусывать блох с тощего бока. Отправившая его под воз баба, вытаращила глаза. Клялась и божилась, что девка залезла под воз. Но полусотник уже ее не слушал – он тихохонько присвистнул. Огладил подошедшего коня, с ленцой забрался в седло и двинул прочь по улице под ядреный хохот зевак. Те лезли под воз любоваться на псину. И зубоскалили, раздразнив услужливую бабу до визга и кулачной расправы над особо рьяными насмешниками. Ныршу же двое дружинников привычно распяли промеж двух коней и потащили вслед за полусотником. Собачонка, дотоле спокойно взиравшая на веселье публики, вдруг проскользнула сквозь лес ног и потрусила за всадниками.

– Ты глянь, сюда за нами приперлась, – добродушно усмехнулся дюжий дружинник средних лет, швырнув скулящего Ныршу в лапы двух равнодушных надзирателей Тайной управы. – Таймир велел его в само нижнее узилище. И не кормить. Воды плошку и света не давать.