Разношерстная... моя (СИ) - Сергеева Александра - Страница 17

Ялька не сомневалась: о ловком воре, что крадет у именитых людей драгоценные камни, совершенно наплевав на золото и прочее добро, уже знает весь город. Вора наверняка ищут и Тайная управа, и воровская братва, и разбойники. Ялька очень хорошо понимала: если столько людей так сильно старается, то у них непременно получится ее распознать и сцапать. В эту зиму она даже просидела взаперти в большом деревянном ящике, сколоченном дедом – сама напросилась. Ела, спала и читала человечьи книжки. Но, стоило бабуле сломаться, истомившись от жалости, и выпустить ее на волю, так первым делом, эта самая воля привела ее на крышу купеческого дома. Пять дней она подкарауливала добычу, и вернулась к осерчавшему деду с очередным камушком в зубах.

Отрыжка молчала до самой харчевни. Неподалеку от торговых ворот Ялька шмыгнула в закуток промеж двух оград и перекинулась собой. Забежала вперед, юркнула в заднюю дверь харчевни и скоренько залезла в сарафан. Подобрала косу, завязала на голове тонкий плат. И сверху напялила дурацкий кокошник до самых до бровей. Затем выскочила в трапезную и замерла бок о бок с дедом, едва не мурлыча под его рукой, что гладила ее по макушке. Он, увидав лицо вплывающей в двери бабули, насторожился. Но с расспросами не полез – в трапезной было полно народа. Нынче к Бате заглядывали не одни лишь разбойнички – и приличный люд не брезговал. Даже стряпчие, сбиравшие торговый сбор на въезде в столицу, стражники и прочий служилый народ. Поговаривали, дескать, Батя после потравы пять лет назад, от разбойного люда отошел. Отказал им в доверии. И помимо Югана, что корчился с ним рядом от той потравы, никого к себе не подпускает. Да и сам Юган как-то быстро остепенился, таская обозы из конца в конец обозримых земель. Даже дом завел и женился, что для разбойничков почитается большой редкостью. А то, что числился он в людях зажиточных, так, поди знай, с каких барышей? Ватажники на него не скалились, стало быть, с расчетами он их не обошел ни разу. Да и сами ватажники зажирели – в лес почти и не поглядывали. Словом, зажили Батя с Юганом семейственно, и доброе имя свое оберегали. Потому-то Ялька, потупившись, просеменила за особый хозяйский стол у окошечка. Взгромоздилась на скамью рядом с бабулей и припухла.

– Так, – укоризненно прогудел дед, присаживаясь напротив, спиной к трапезной. – Опять поцапались.

Служка приволок миски с закусками. Пообещал сей момент горячих щей, разлил по чаркам южное винцо и пропал. Отрыжка, поджав губки, молча подняла свою чарку. И пригубила из нее с видом насквозь оскорбленной жертвы. Батя глянул на виноватую мордаху внучечки, хмыкнул, подмигнул ей и замахнул винцо, будто какую-то простецкую самогонку. Бабуля поморщилась, дескать, и тут ей докучают, чем только могут! Подцепила пальчиками кусочек любимой ветчинки и принялась чинно жевать. Изголодавшаяся от всей этой беготни Ялька сглатывала слюнку и все никак не решалась протянуть руку к миске. Ялитихайри была совершенно безразлична причина обиды ее бабушки. Но сама обида значила много! И так было всегда: человеческие заморочки оборотенку не трогали, потому, как и не могли трогать. Однако деда с бабулей были самым дорогим в ее жизни. Она не могла стать такой, как им хотелось бы. Но ее привязанность к ним была посильней человечьей любви. Там, где люди предавали и саму свою любовь, и друг дружку, оборотенка была предана семье совершенно по-собачьи. Батя с Отрыжкой давным-давно распознали эту сторону ее души. И многое терпели, ибо прощать или не прощать свою шалопутную внучку, по совести-то, просто не могли. Непригодны подобные вещи с чудной зверушкой, оттого и нелепы. Уж, какая ни на есть, а своя.

– Ешь, давай! – нарочито строго приказал дед.

И Ялька мигом вцепилась зубками в самый большой ломоть ветчины.

– Хорош уже дуться, – ласково попросил Батя, наливая Отрыжке вторую чарку. – Чего она там опять учудила? В торговых-то рядах она у нас не ворует. Иль опомнилась и взялась за дело?

– А вот ты у ней и поспрошай, – сухо предложила Отрыжка, подцепив чарку.

– Куда поспрошай? – усмехнулся Батя, любуясь, как в пасти оборотенки исчезает второй ломоть. – Ишь, как челюстями-то работает. Теперь покуда брюхо не набьет, слова из нее не вытянешь. Ялька, может, щец-то похлебаешь?

Та замотала головой, не прекращая жевать: щец и прочего такого оборотенка на дух не принимала. Лопала лишь мясо да сласти для ублажения своей человечьей половинки. Но дед вечно дразнил ее этими дурацкими щами просто из вредности.

– Не, девки, так не пойдет! – прихлопнул он ладонью по столу. – Или выкладывайте, что там у вас стряслось, или выметайтесь. Оно мне надо, любоваться тут на ваши кислые рожи?

Отрыжка и бровью не повела, пропустив пустую угрозу мимо ушей. Ялька же недовольно заурчала: оторвать ее от еды, коль она голодна, было непросто. Зверушка же – чего с нее взять?

– Благоюшка, не тяни, – вдруг как-то устало пропыхтел Батя и глянул на подругу исподлобья: – Чую же: недоброе случилось. А тебе все игрульки. После покапризничаешь. А я тебя потешу. Хошь, ужиком стану пред тобой виться? А хошь, так псиной попрошайной юлить.

– Да ну тебя, – досадливо, но не без удовольствия отмахнулась бабуля, и приняла от служки миску со щами.

Нахлебалась вдосталь, а после выложила все разом, чего на них с внучечкой свалилось. Только вот рассказать она могла лишь то, что видала своими глазами в лавке. Да потом еще, когда Таймир – с перекошенной какими-то недобрыми мыслями рожей – вернулся туда. Сама-то Отрыжка к тому времени забрала, за чем пришла, да умотыльнула в лавку напротив. Платок вон прикупила ненужный узорчатый. Лишь за ради того, чтоб, роясь в товаре, дождаться Яльку. И присмотреться: не вернется ли обратно державник? Что же случилось, когда тот рванул за внучечкой, она не видала. Издергалась вся, изволновалась, за что внучечка еще получит по первое число!

Пригрозила, да не больно-то грозно. Понимала: откуда ж тут Ялькина вина, когда всему виной один только случай. К тому купцу из Харанга Отрыжка наведывалась редко – лишь в дни привоза новых товаров. За тончайшего полотна исподними рубахами – не могла себе отказать – да за маслом из разных трав и цветов для дел знахарских. А уж Таймира и вовсе не ожидала там встретить. Чего там делать полусотнику, коли Антаоль торгует чисто бабским товаром? О том же, что этот похабник вослед дядьке таскается по всем бабам, что плохо заперты, как-то и не подумала. Вот еще забота ей: обо всяких там кобелях блудливых размышлять! Бабуля долго еще бухтела не по делу – Ялька успела умять всю ветчину и притащенную ей тушеную баранину. Но Батя слушал ее со всем вниманием и терпением. Потом взялся за малую. Ялька, как всегда, была немногословна.

– Гнал он меня до конной площади. Не орал. Хватать меня не приказывал. На конной площади я шмыгнула под навес. Он за мной. А я в другой. Покуда он перегородку обегал, я обернулась. Легла у сена и прикинулась спящей.

– Псиной? – для чего-то уточнил дед.

– Верблюдицей сулийской! – съязвила Отрыжка. – Изгаляться вздумал?

– Не рычи, – окоротил ее Батя. – А скажи-ка мне, внучечка: к псине той спящей Таймирка не приглядывался ли, часом?

– Неа.

– А коли подумать? Хорошенько так, с толком.

– Не, деда, не приглядывался, – уверенно повторила Ялька. – Я подглядывала. Мазнул глазами да вовсе отвернулся. В сене копаться.

– Зачем? – не поняла Отрыжка.

– Так ее ж искал, – пояснил Батя. – Ей же там деться-то некуда было. Он, небось, и щели какие искал. В досках-то. Таймир мужик смысленный. В чудеса да прочие бабьи сказки не верит. Коли девка оттудова пропала, почитай, что на его глазах, так надо понимать: куда? А он-то и не понял. Не доискался. И это, девоньки, хуже всего.

– Верно, – насупилась Отрыжка. – Уж лучше бы он нашел какую-никакую щель да успокоился. Провели и ладно. Все по-человечьи. А вот когда пропали неведомо куда, так за это они с Хранивоем непременно уцепятся. Тот и вовсе больной до всяких загадок. Таймир вон ко мне уже напросился. А за ним и дядьку в гости жди.