Разношерстная... моя (СИ) - Сергеева Александра - Страница 2

Горделивый задротыш принял кивок его кривой рожи за приветствие – они тут все щерятся, ровно зверье. Вот и ощерился в ответ говнюк, величаво кивая. Дескать, признает белого воина за равного. Тьфу ты, дерьмо! Так бы и придушил гаденыша… Хорошо хоть многоопытный Дасий настрополил их всех смотреть сквозь пальцы на замашки местных. А то бы точно без драки не обошлось. Прям с первых шагов, когда этот замызганный вождишка вальяжно сплюнул под ноги полусотника Борена. Дома б за такие выверты гаденышу без разговоров головенку оторвали. А тут, вишь ты, приветствуют они так друг дружку. Уважительность выказывают. Ну, совсем дикие!

– Глянь-ка, зашевелились, – оттопырил ворот рубахи Предиг, сунул за него амулеты и стянул вязку, дабы не порастерять свое добро: – Видать, приспело дело.

К вождишке Уботе подполз второй заморыш по кличке Бока. Что-то там прогундел, и Убота заскользил к белым едва ли не на пузе. Добрался и обратился к валяющемуся на спине Борену, в котором едином признавал равного себе вождя. Борен приоткрыл глаза и со всем вниманием выслушал его чириканье. Проводник-гуфан, что не удостоил их своим именем, тотчас перевел:

– Вождь У-бу-то говорит, что роды многоликой вот-вот закончатся.

Дасий повторил его слова уже на родном языке. Борен дожевал и выплюнул травинку, поинтересовавшись:

– А как он это определил?

Его вопрос полетел обратно по цепочке: Дасий, проводник, вождишка, и принес уверенный ответ:

– Жрецы больше не валяются на брюхе перед входом в храм. Они подскочили и поковыляли внутрь. Значит, многоликая уже разрешилась от бремени. А иначе жрецы ни за что бы туда не сунулись. Могучая богиня Ялитиранти не потерпит людей там, где рождается ее дитя.

Все пятеро белых дружно сплюнули, порадовав таким почтением к их богине всех голожопых, что расползлись по кустам.

– Пора, – спокойно поднялся Борен, одергивая широкий воинский пояс.

Он оглядел своих: Живул с Предигом поправили колчаны и натягивали тетивы на короткие луки. Вождишка с приятелем завистливо любовались столь дивным убойным оружием. По сравнению с этими луками их собственные казались детскими игрушками. Но в оплату услуг людоеды их не затребовали – ручонки не доросли натянуть такую тетиву. Лабуд крутанул топор, разминая руку и нетерпеливо выдохнул:

– Ну?

– Пошли, – кивнул Борен.

И пятеро великанов огромными прыжками понеслись в сторону храма, сминая кустарник, что густо обступал его почти до самого входа. Храмом это убожество язык не поворачивался обозвать. Кое-как слепленное из разномастных камней строение с кособокими стенами. Камни лепили прямо промеж стволов высоких пальм, что стали угловыми основами. А жиденькую жердяную крышу просто закидали широкими листьями, каких на местных кустах росло в изобилии. Вход прикрывало полотнище, сшитое из мелких шкурок – большое зверье тут не водилось. Подобное полотнище, как пояснил проводник, было целым богатством, что добавило гостям повода к насмешкам. Уж на их-то земле подобное богатство можно было содрать с одного единственного медведя. А приди им в голову сшить такое же число медвежьих шкур, так те покрыли бы, почитай, весь этот поганый островок.

– Охрана? – на бегу осведомился Борен.

– Нет никакой охраны! – перевел Дасий, держась с ним бок о бок. – Никто не осмелится нападать на храм.

Борен хмыкнул и первым проскользнул в низкую дверь, единым махом содрав пестрый полог. Света в храме доставало. Жрецы за каким-то чертом разобрали часть крыши посередке. Прямиком над здоровенным плоским валуном, стесанным, ровно столешница. Вокруг него толпилось с десяток голожопых стариков, щебетавших на все лады что-то радостное. На них, как и на прочих людоедах, были только пояса, откуда свешивались мочалки мелкой травы, прикрывавшей срам. Зато с плеч спускались гроздья всяких низок из сушеных ягод, камушков, ракушек и прочей дребедени, куда вплели еще и разноцветных перьев. Жрецы напоминали голенастых кур, которых здорово поощипали снизу. А после понатыкали выщипанные перья в башку – смех и грех!

Вождишка Убота предупредил отчаянных гостей, что у жрецов при себе плевательные трубки. А яд на их колючках самый ядреный из всех известных. Даже у воинов такого нет. Убивает он мгновенно, так что у белых людей будет весьма мало времени, покуда ловкое старичье не опомнится. Сам Убота наотрез отказался лезть с ними в храм. Он не станет поднимать руку на детище могучей Ялитиранти. Потом подгребет, как все уже закончится. Потребовал он также, чтобы белые великаны ни в коем случае не трогали тело многоликой. Пусть только отрубят ей голову, покуда она после родов не обрела прежнюю силу, ибо тыкать в нее железом бесполезно – ее этим не проймешь. А после великаны должны забрать то, за чем пришли, и убираться прочь. Дале им тут делать нечего. Дескать, вождь Убота сам разберется с разобиженной богиней, а чужаки ее только еще больше разозлят. Пусть они уходят себе на берег, где торчит их огромная лодка. Как раз по тропе мимо его деревни. Мол, их там встретят воины и проводят на берег с честью, где и заберут обещанные лунные ножи.

Ворвавшись в храм первым, Борен голодной рысью прыгнул к алтарю. И разом снес с плеч две ближайшие головы в перьях. Остальные жрецы не успели чухнуться, как в дальних, стоящих лицом к выходу за алтарем, полетели стрелы. Полусотник дернулся влево, достав еще одного и вспоров ему бок до самой подмышки. Вторым мечом он ткнул в разевающийся рот. Последнего полоснул по сиганувшей прочь спине – едва и успел зацепить. Старик повалился рожей в земляной пол, но ловко крутанулся, поднося к губам трубку. Борен прикрыл лицо наручем, чудом поймав им шип. Затем нырнул вниз щучкой, всем телом придавив ушлого плеваку. Долбанув его лбом в лоб, он подскочил, вогнал в тощее пузо меч, провернул и обернулся. Справа от алтаря Лабуд как раз махнул топором и со звоном опустил его. Но, прежде чем железо лязгнуло о камень, в шею дружинника вонзился шип – Борен разглядел его так, будто все случилось перед самым его носом.

– Стреляй! – взревел полусотник Живулу, сторожко обходящего алтарь за спиной Лабуда.

Но тот уж и сам разглядел еле-еле шевелящегося старика. Стрела тотчас прибила того к полу, ровно гвоздем, и жрец затих. Но дело свое он успел сделать. Лабуд еще крепко стоял, но как-то неуверенно затряс башкой. От входа к нему кинулся Дасий. Боярину было велено затаиться у стены и выжидать, не залезая в бой. Без него они остались бы немыми и глухими на чужой земле – он стоил дороже их всех вместе взятых. Предиг выругался, но остался прикрывать вход, уставив на него наложенную стрелу. Лабуд еще разок тряхнул головой и повалился на подоспевшего боярина. Тот просел под этакой тушей, но все ж удержался и опустил товарища на пол со всей предосторожностью. Бестолку. Голова Лабуда еще не коснулась пола, как душа покинула тело.

– Суки! – зло прохрипел Борен.

И впервые глянул на сам алтарь. Молодая худосочная обнаженная женщина лежала, раскинув руки и ноги. Отрубленная голова не откатилась прочь, но припала на одну щеку. Открытый черный глаз равнодушно посверкивал промеж темных прядей. Невысокая налитая грудь еще подрагивала, расставаясь с жизнью. Промеж ног на боку скрючился окровавленный младенец, связанный с матерью сизой толстой пуповиной. Борен неспешно тщательно отер о рубаху мечи и убрал в ножны. Дасий, оставив Лабуда, подошел с другой стороны. Боярин оглядел их добычу и выудил из-за пояса моток шелковой бечевы – все предусмотрел умник. Он ловко перевернул младенца на спину и перетянул пуповину у синюшного животика. Затем отрезал ее и оглянулся.

– Подай, – кивнул на припасенную жрецами воду в небольшом деревянном корыте у стены.

Борен притащил его, стараясь не расплескать – уж больно мелкое да хлипкое. Он взгромоздил корыто на алтарь, и Дасий сунул ему в руки крохотную покряхтывающую девчонку. Та смотрела на своих похитителей на диво разумными черными глазенками. Полусотник готов был поклясться, что она все понимает. И даже будто готовится к чему-то.