Разношерстная... моя (СИ) - Сергеева Александра - Страница 5

– Да уж будто бы, – нарочито вытаращился на него Плешивый, дурашливо всплеснув жирными руками с обгрызенным мослом. – Бери выше! Злато с каменьями, чему ж иному и быть-то?

Мужики захмыкали пренебрежительно, мол, трынди, да знай меру. И быть бы сваре, да тут к столу подошел и сам Юган – вожак наипервейшей лесной ватаги. И такая оторва, что о нем сказки при жизни складывают. Он опустился на лавку, задумчиво хмурясь, и не сводя тяжкого взгляда со злобно пыхтящего Ноздри. Тот все клокотал да утирал рваный за прежние разбои нос. Но препираться с насмешниками не лез, дабы не огрести от вожака за опасный треп. И то сказать: понесло его не по делу, а всего-то и хотел, что похвастать разбойной удачей.

– Ноздри тебе в Тайной управе рвали. А язык мне у тебя вырвать? – наконец, деланно равнодушно переспросил вожак, вытирая руки о рубаху подбежавшего с кувшином служки.

– Дак я ж тока… – поспешил оправдаться Ноздря, покосившись на охальника Плешивого, но умолк.

Оно понятно: в харчевню старого Бати чужаки сроду не заглядывали. Весь Стольноград ведает – как бы ни вся держава – что тут отдыхают люди особого толка: наемники да лесные разбойнички, уходящие на промысел подальше от столицы. Но и тут язык распустишь, так вовек из дерьма не выскрестись. Это коли он будет в запасе – тот век.

– И чего ты тут натрепал? – отхлебнув пива, процедил вожак.

– Да, тока про тех троих, что ты упокоил, – зыркнув по сторонам, подольстился Ноздря. – Да про купца, что вперся аккурат на тропу нашу…

Боле он ничего не успел сказать – Юган выбросил перед собой руку, и кривой степнячий нож располовинил болтуну горло. Ноздря завалился с лавки назад, зацепившись ногами за перекладину под столом и повиснув трепыхающейся на ветру тряпкой.

– Ну? Чего он тут натрепал? – ненавязчиво повторил вожак, заглянув в кружку и тотчас ее отставив.

– Дак то самое: про купца при трех возах. Да про десяток упертых дружинников на лесной тропе, – невозмутимо подтвердил Плешивый, брезгливо отодвигаясь от подрагивающих коленей покойничка. – А боле ничего не успел.

– Так чего ж ты его за язык не придержал? – насмешливо полюбопытствовал вожак.

– Я ему не нянька, – цыкнув, равнодушно пожал широкими плечами Плешивый. – Видать, важен был барсук, коли пасть разевал безоглядно.

После Югана он числился тут в первых умниках. Эти двое – не в пример прочей разбойной братии – даже читать-писать умели, что в державе Антания почиталось навыком редким… за ненадобностью. И нынче во всей харчевне старого Бати других грамотеев, помимо хозяина, было не сыскать. А его заведение не из последних. Ведь торчит на больно уж выгодном месте вблизи главных торговых ворот Стольнограда. Только чуток в сторонке. Купцы, понятно, сюда не заворачивали, ибо на то для них понаставлены торговые дворы со своими харчевнями. Но путь в заведение Бати они знали: порой, нанять на охрану тех же разбойничков было выгодней, хоть и дороже. Особо в дальнюю дорогу на север, где грабили, и вовсе уж не чинясь. И только сами же разбойнички на том пути могли бестрепетно и безошибочно вырезать лиходеев всех мастей и подданства. К старому Бате купцы заходили без опаски – воровской сволоте из города сюда путь заказан. В его харчевне за мошну можно не опасаться: этот остепенившийся, но некогда грозный разбойник бдительно охранял свои интересы. И тех, кто пытался очернить его нынешнее доброе имя, стареющий верзила – косая сажень в плечах – без предупреждений и прочей ласки отправлял на тот свет.

– Дурной был, – согласился с Плешивым Юган, задумчиво вычищая все тем же ножиком грязь из-под ногтей.

Тот хотел что-то ответить, но вожак дернул оттопыренным пальцем. Плешивый осекся, полуобернувшись на тяжкую поступь Бати. Два служки уже подсуетились, оттаскивая прочь от стола свежий труп. Хозяин харчевни не приветствовал такие забавы. Но пребывал в уверенности: Юган просто так, за здорово живешь, кровь не пустит. Знать, Ноздря учудил чего-то, чему и сам старик был бы не рад.

– Всем ли довольны? – гулко вопросил он, присаживаясь рядом с вожаком.

Мужики нестройно благодарили хозяина за хлеб-соль. Затем прихватывали блюда с кружками и откочевывали за другие столы. Пухлая румяная служанка скоренько протерла перед ним столешницу. И ловко опустила на нее поднос с дорогой стеклянной бутылью, чарками и миской квашеной капусты.

– Баня готова, – сообщил Батя, разливая по чаркам самогон.

Два разбойника – старый с молодым – степенно чокнулись. И опрокинули «со свиданьицем», прихватив пальцами по горстке хрупкой капусты.

– На добычу полюбопытствовал? – без малейшего зазнайства тихо спросил Юган, пытая глазами столешницу.

– Подивился, – подтвердил Батя, разливая по второй. – Сколь живу, сроду не видал такого уродства. Это ж додуматься: кандалы клепать из золота. Благородный металл и этакая пакость.

– А ты не спеши хулить затею несуразную, – многозначительно заметил Юган и поднял чарку: – За здоровьице.

Отхрустев капусткой, Батя не погнушался задать нетерпеливый вопрос:

– В то золото бабу заковали?

– Не совсем, – хмуро глянул на него Юган, откинувшись на стену. – Тебе по порядку?

– Давай сразу с того, как ты ухайдакал последнего обозного охранника.

– Ну, собственно, вторым делом взял за грудки купчика. Ты его еще не видал? Советую.

– Курдючный барашек? – приподнял седые брови Батя, разливая по третьей. – Неужто мыслишь жирка с него натопить? Ну, земля пухом.

Выпили и за тех, кто не вернулся. По ком у той лесной тропы справили поспешную тризну.

– Мыслю поскорей его прирезать, – жестко ответил Юган, зло щурясь на бутыль. – Я б его прямо там придавил, да хотел вот тебе показать. Смотри сюда, отец: пусть и при доброй охране, да поперся он разбойной тропой. Там, где и пенек мурашками пойдет. У нас ведь не тока ненужное потеряешь, как со страху обосрешься. А и кой чего полезное: башку, скажем. Это раз. Слушай дальше. С какой-то великой хитрости этот хмырь обрядился купчишкой. Еще бы красной девкой выставился, сиськами трясти на смех курам. От него за версту высокородством несет, кабы не княжьим. А этот стручок прилизанный простотой нарочитой в нос тычет. Будто подложный нищий своими язвами липовыми. А уж про охранничков его и речи нет: мужики серьезные. За серебром и наклониться-то побрезгуют. Слыхал, как службу-то у купца заковыристого несли неподкупно? Не тащились дорогой, а крались, настороженные капканами охотничьими. Повадками истинные дружинники. Честь превыше жизни! А среди обозной сторожи таких не густо. Это тебе два. И тут же три. Ну, это ладно. Начхать бы да забыть. Да тока короеды мои прожорливые золотыми кандалами пудовыми не удовольствуются. Не ровен час, начнут прицениваться к той, что в кандалах в возке лежала. Не поверишь, отец: спеленатая по ногам, по рукам, по животу – чистый кокон.

– Баба? – буркнул старик, разливая по четвертой. – Выкуп?

– Выкуп ли, нет – не ведаю. В одиночку и не затевался с расспросами. О том, будто я семи пядей во лбу, лишь брешут. А на деле я так высоко не заношусь. Оттого и не придавил купчишку липового. Хотя руки чесались. Он в тех кандалах не бабу тащил – дите. Девчоночку махонькую. Ей с виду пара годочков всего. Те кандалы поболе ее самой весят. Я, конечно, не пример благочиния, но с совестью знаюсь. Всему предел есть, даже бесчинству.

– Где она?

– И в другой раз не поверишь, – чуток расслабился насупившийся вожак. – У бабки Отрыжки.

– А эту перхоть плесневелую чего туда-то занесло? – впервые удивился старый разбойник. – Она ж в деревню подалась травками запастись. Кажись, в Столбовку.

– Твоя задушевная подружка – Благойла свет Вуколова дочь – из той Столбовки пешочком до дому телепалась. Как раз по той нашей тропе. Видать, двужильная, коли решилась при немочи своей… хм, старушечьей, такой путь одолеть. Уж ты прости, отец, за слово грубое. Мы тока-тока морды в тот воз сунули, а она уж тут, как тут. Дескать, мужики все твари, дите насквозь бедненькое, никому не отдам и баста. А малая, едва мы кандалы отомкнули, вцепилась в Отрыжку – не отодрать. Не орет, слез не льет, а зыркает так, что оторопь берет. Ну, и чего, драться? Оставили ей девку – пусть тетешкается. Все одно, тебя не минует. Вот вы там с ней и разберетесь, за каким чертом купчик мутный детишек таскает в этаких цацках? И куда?