Ледовый материк. Вангол-4 - Прасолов Владимир Георгиевич - Страница 7

Иван Михайлович, ответивший ему, был опытный кадровик, с феноменальной памятью человек. Он сразу вспомнил приказ «самого» по тому делу. По-дружески он посоветовал давнему приятелю даже имя этого человека забыть, поскольку этого человека уже давно нет. Самое главное, он сказал:

– Понимаешь, принято решение, что его вообще никогда не было. Его никто и никогда не видел и не мог видеть. Это очень важно. Вообще и никогда. Ошибочная была ориентировка. Ошибочная.

Портных откинулся на спинку кресла. Мысли неслись в голове бешеной круговертью.

«Да, с меня причитается, Михалыч. Даст Бог, сочтемся…»

На следующий день в канцелярии управления, куда дежурный направил Сырохватова, встретив у входа, ему выдали предписание о выезде в Москву и пакет, который он обязан был передать лично в руки начальнику управления кадров. Начальника управления на месте не было, уехал на несколько дней в районы.

«Что ж, хорошо, майор слово держит. Еду в Москву», – обрадовался Сырохватов.

Вечером он уже сидел в купе поезда Чита – Москва, ему достались нижняя полка и приятный попутчик, очень интересный собеседник.

– Вы по чину-званию кто будете?

– Старший лейтенант НКВД.

– Офицер, значит?

– Значит, офицер.

– По-старому, если я не ошибаюсь, поручик?

– Не знаю, я царю не служил.

– А я и царю служил, и великой России – честью и правдой.

Сырохватов оглядел сидевшего напротив чисто одетого, ухоженного деда. Кряжистый, с окладистой седой бородой, с ясным взглядом синих глаз, одним своим видом он внушал какую-то уверенность и надежность.

– И где же ты, дедушка, служил?

– На флоте российском, сынок, на крейсере «Варяг». Слыхал про такой?

– Слыхал. Это что, который врагу не сдается?

– Да, о нем песня сложена. И не сдались, и пощады не желали. Правильная песня.

– Это же сколько тебе лет?

– Восьмой десяток разменял, а что?

– Сохранился хорошо.

– Точнее сказать, сохранили. – Старик как-то странно улыбнулся, показав ряд белых, не прокуренных, как у Сырохватова, зубов.

– Как это «сохранили»?

– А вот так, закрыли на десять лет как врага народа. Теперь вот отпустили, сказали, ошибка вышла. Документ, как положено, выдали.

Он вытащил из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумагу и положил на столик перед Сырохватовым.

– Смотри вот, читать-то, поди, умеешь.

Сырохватов развернул бумагу и прочитал: «Справка об освобождении».

Суть справки заключалась в том, что Петров Иван Петрович освобожден от отбытия наказания в связи с отменой приговора от 12.09.1933 года, срок наказания десять лет, за отсутствием события преступления; это означало, что освобожден он по реабилитирующим основаниям. Получается, не было им совершено преступление. Невинно срок мотал.

– Надо же! – искренне удивился Сырохватов. – И такое бывает! Так ты же, дед, почти весь срок отсидел уже…

– Не весь, три месяца и восемь дней не досидел, вернее, не допарился.

– Это как это?

– Я в Могоче, в пересылке, как туда попал, почти весь срок банщиком отбыл. Мыл да парил бедолаг, этапами идущих в забайкальские лагеря. Ой, сколь людишек увидел. Всех мыл, и мужиков, и баб, всех отпаривал, да, бывало, и отпаивал. Дух живой в тела их возвращал, вот и такое ж бывало… А сколько начальства перепарил, а?

– Да, дед, повезло тебе. За что такое теплое место отхватил, а? Поди, помогал кому следовает?

Дед с укором глянул в глаза Сырохватову. Смело и открыто посмотрел.

– Зря ты так, служивый. Я стукачом никогда не был. Чести своей не посрамил. А место это мне не просто так досталось, прав ты. Я же после войны Японской долго у них в плену был, сначала в Японии, потом в Китай попал. Почти семь лет по китайским монастырям к дому родному пробирался. Там и научили меня косточки человечьи править.

– Править?

– Да, править. Вот ты сидишь и который раз уже плечами поводишь, потому как в пояснице у тебя боль сидит, не так?

– Так, – чуть помедлив, ответил Сырохватов. Он и правда давно чувствовал болезненное напряжение в пояснице. Но старался не обращать на это внимания. Болит не сильно, терпимо. Иной раз прихватит, а то вообще никаких проблем.

К врачам Сырохватов вообще никогда сам не обращался. Если и был на лечении, то его только уже лежачего в больничку доставляли. Не верил он врачам. А тут надо же, угадал дедок.

– Давай-ка я тебя посмотрю. Дорога длинная, может, и забудешь про болячку свою…

– Ну, если можно, давай, дед, гляди.

– Сымай китель и по пояс заголись, ремень тоже ослабь, ложись на полку.

Сырохватов разделся и лег на вагонный диван. Иван Петрович засучил по локоть рукава рубахи и положил тяжелые, сильные ладони на спину старшего лейтенанта. С полчаса Сырохватов, еле сдерживаясь от боли, терпел то, что с ним творили эти руки. Когда дед закончил, слегка похлопав его по спине, он долго не мог, вернее, не хотел вставать, даже пошевелиться, такая истома прилила к его телу. Такое тепло разливалось от пальцев ног до головы, такая легкость, что действительно не хотелось возвращаться в то состояние, в котором он находился до этого «массажа».

– Вставай, вставай, паря, все у тебя в порядке будет, еще пару разов помну тебя, будешь как огурец свежий.

Сырохватов медленно сел и покачал головой.

– Не кружится голова?

– Немного есть…

– Сейчас пройдет, кровь схлынет и пройдет. Полежи пока.

– Да, ничего подобного никогда не испытывал… – Сырохватов откинулся на спину и вытянулся на полке. – Действительно, ощущения сильные. Спасибо, дед.

– Так и вышло, что, вместо спасибо, меня старший майор Битц, был такой начальник лагеря, в баньку и определил на весь срок.

– Верю…

– Да, многих на ноги поднял, а кому просто помог от боли избавиться, всяко бывало… приезжали всякие большие люди, начальство. Даже самого Лаврентия Палыча, ага, его, его тоже… поясницу ему поправил, снял недуг…

Сырохватов аж привстал от неожиданности.

– Да ну, батя?! Не врешь?

– Чего мне врать, вот сейчас я в купе с тобой, служивый, еду куда? В Москву. Как так? Без пачпорта? Зэк со справкой? А вот так, в купе. Приеду, меня прямо на вокзале встретят и к нему повезут, а ты думал чего? Вру? Не вру я, чистая правда. Здоровье, оно один раз человеку дается, его хранить надоть и беречь. Видно, вспомнил, как я его правил, прихватило, вот и призвал.

– Верю, верю я тебе, верю…

– То-то, а то…

– Прости, батя… – Сырохватов извинился, наверное, впервые в жизни.

Неделя дороги пролетела незаметно, Сырохватов еще два раза подвергся добровольной экзекуции и чувствовал себя очень хорошо. Боль в пояснице вообще ушла, зато появилась какая-то неведомая ранее ему энергия, просто какая-то жажда жизни. Появилось какое-то новое, неведомое ему ранее ощущение, чувство благодарности человеку. Он с удивлением смотрел на этого чудного деда, гордившегося своей службой царю на легендарном крейсере, отсидевшего почти десять лет по чьей-то злой воле и не утратившего доброту и стойкость, буквально излучавшего благодушие и надежность. А встреть он такого в зоне, сломал бы не глядя, как многих, не смирившихся со своей участью. Сломал бы, потому что так было принято. Потому что в лагере только он решал, как кому жить и как дышать. Зэки для него были лагерной пылью, рабами, не более. Такие, как этот, тоже встречались, но их было мало. Они пытались жить сами по себе. Он их гнул и ломал. Теперь он ловил себя на мысли: а вдруг он был не прав? Нет, не всегда, но иногда и он мог ошибиться… Раньше Сырохватов никогда не сомневался в своей правоте. Иначе в зоне нельзя, хозяин должен быть один. Надо же. Отменили приговор через десять лет. Тут что-то не так. Немыслимо!

Сотни, тысячи зэков в лагерях тянут сроки и не мечтают ни о чем, кроме куска хлеба. А тут один из них едет с ним в одном купе. С удовольствием попивает горячий чай с белыми сухариками и спокойно смотрит ему в глаза. Все не просто так… Может, сама судьба ему помогает. Дед едет к Берии. Это точно, на кой ему врать. И справка эта липовая, просто приказали освободить и отправить, и все дела. Скорее всего, скрытно его сопровождают ребята из особого отдела. Сырохватов несколько раз заметил этих людей. Он не мог ошибиться. Особисты. Надо воспользоваться случаем. Это шанс добиться встречи с наркомом, по крайней мере передать письмо.