Я твоя истина (СИ) - Немиро Людмила Ивановна - Страница 33

«Пошли все на хрен, — отозвалась я на их речи. — Мне решать, что делать…»

— Что там… ангелы запели… — пробормотала, приходя немного в себя и снова проваливаясь в галлюцинации. — Такими… злыми… голосами…

— Тсс… — шепнул грек и направил тоненькие струйки душа мне прямо в лицо. — Это видения… они из-за снотворного. Скоро все пройдет. Успокойся. И говори, если не трудно, на английском. Твои русские песнопения вгоняют меня в ужас.

Четко слышала каждое слово Кавьяра, но по-человечески пошевелить языком не могла. Впрочем, как и конечностями. Меня, словно тряпичную куклу, приподняли, ополоснули и вытащили из ванны. Затем грек укутал в огромное полотенце. Стало нечем дышать, и в паническом приступе я судорожно всхлипнула. Глаза вновь закрылись, а когда очнулась, обнаружила себя лежащей все в той же постели.

— Пить… — сипло сорвалось с моих губ. — Дайте… воды…

Но никто не отозвался, что означало: я осталась одна. Огромных усилий стоило приподняться. Голова все еще кружилась из-за действия сильного снотворного, а тошнота подкатывала и подкатывала…

В конце концов я оказалась на полу, больно шарахнувшись лбом о дверцу тумбочки. Так и не успев добраться до туалета, наблевала прямо в спальне и, тяжело дыша, отодвинулась от «места происшествия». Прямо как котенок нашкодивший — натворил дел и «слинял». Впрочем, «слинять» не удалось, потому что не было сил.

Но пить захотелось пуще прежнего. Подобрала под себя ноги и, ухватившись за покрывало, встала. Странно, но в вертикальном положении мне немного полегчало. Или это из-за того, что желудок освободился… хотя… не было от чего его освобождать.

Не ела уже бог знает сколько времени.

В ванной долго не решалась посмотреть на свое отражение. Склонившись над раковиной, прямо из-под крана пила воду, ассоциируя себя с загнанной лошадью. Как-то не так работал мой мозг. Я чувствовала внутри болезненную отрешенность и пустоту, словно из меня высосали все жизненные силы. Так и было. От былого веселья и оптимизма не осталось и следа. Впрочем, мне это лишь казалось, потому что, прислушавшись к себе повнимательнее, поняла, что как бы там ни было, а умирать не хочется. Разве это не оптимизм?..

Где-то есть люди, у которых нет будущего только потому, что некто невидимый решил лишить их всего. Они страдали и не имели не малейшего шанса на существование. Будто этим несчастным отказали в праве на жизнь. Бездомные, инвалиды, смертельно больные… можно перечислять до бесконечности.

Плевать на мнение того же Марио, неусыпно за мной наблюдающего. Ведь док никогда не понимал милосердного отношения к окружающим, которое было заложено во мне. Кто-то считал меня истеричной, кто-то решил, что я избалована. ПЛЕВАТЬ. Я никогда не требовала внимания к себе и не хотела получать покровительство Кавьяров. Глаза бы мои их больше не видели. Клио начал эту игру, и ни за что в жизни мне не забыть всего того, чем это обернулось.

Почему он не убил меня еще в Касабланке? Почему не пристрелил, прилетев в Чикаго? Что за хрень? Когда меня оставят в покое? Когда, черт подери?..

Умывшись и нахлебавшись холодной воды, выпрямилась и уставилась на зомби, смотрящее на меня из зазеркалья. Я ли это? Что от меня осталось? Тусклые впавшие глаза, резкая линия подбородка, тонкие пересохшие губы.

Ненавижу себя и все, что окружает мой тесный мирок. Ненавижу всех, кто насрал мне в душу…

Нужно было поплакать, но пожалеть себя не получалось. Скорее, жутко хотелось поиздеваться над собственными чувствами, поковыряться в воспоминаниях, чтобы раз и навсегда вытолкнуть эту грязь из себя. Если «прорвет» — рухнет стена.

Ничего не выходило. Раз за разом прокручивала в голове момент изнасилования, но что-то блокировало картинки, откидывая меня в приятные светлые эпизоды юности.

Не отрываясь от своего отражения, наблюдала за лицом. И ни-че-го. Абсолютное безразличие. Хотя бы один мускул дрогнул или глаза заслезились, но нет — мне было все равно. Апатия — лучшая блокировка жутких воспоминаний. Ею защищаются все жертвы насилия. Я знала это. Нам нужно было проходить короткий курс психологии, когда проживали в казарме. В некоторой степени, собственная осведомленность радовала, но, в целом, это невыносимо мешало, потому как я принималась ковыряться в себе.

Марио раскусит меня, если надумаю уединиться. Теперь он и Кавьяров настропалит наблюдать за мной. И не надоест же греку носиться с моим потасканным телом. О душе промолчу…

Надеялась, что надоест. Рано или поздно…

В доме стояла тишина. День клонился к вечеру. Розоватые отблески заката яркими полосами расползались по мягкой цветастой ковровой дорожке, постеленной в коридоре второго этажа. Приоткрытое окно впускало в помещение приятные запахи лета. Монотонное тиканье часов странным образом успокаивало. Странным образом, потому что я ненавидела часы. Всегда избегала грохочущих механизмов, стараясь приобретать что-нибудь тихое или беззвучное.

На первом этаже было заметно прохладнее из-за распахнутой настежь входной двери. На мгновение я остановилась в небольшой прихожей, глядя на яркую зелень, разбившуюся по ту сторону входа. Но заглушив болезненные ощущения в теле, вышла на крыльцо. Из-за легкого полумрака в доме мои глаза ошалели от света, ударившего в лицо. Только в этот миг поняла, что все шторы задернуты. По крайней мере на тех окнах, мимо которых я проходила.

Поэтому, оказавшись на крыльце, дважды чихнула и прищурилась. Не будь я мысленно в аду, смогла бы с точностью заявить, что оказалась в настоящем райском уголке.

Пестрые краски цветов, аккуратными пятнами высаженные в виде круглых клумб; осыпающиеся маки; зеленая листва деревьев, густо разросшихся у самого крыльца. В принципе, крыльцом-то и нельзя было назвать эту плоскую низкую ступень. Но именно так оно в моей голове и отпечаталось — крылечко. Слева от входа, прямо под окном, рассыпался ряд розовых пионов. Дальше шла лужайка, плотно скрытая деревьями: низкорослый можжевельник и что-то лиственное. Не разбиралась в названиях растительности.

Справа от входной двери стоял низкий стул и какие-то корыта, а сама ступень была укрыта полосатым половиком. Что-то деревенское и совсем не европейское проскакивало в этой обстановке. Вероятно, поэтому меня притащили именно сюда. Видимо надеялись на скорейшее восстановление… бред…

Пройдя немного вперед, заглянула за угол дома. В общем-то, кроме пения птиц и других соответствующих лету звуков, ничего слышно не было. Куда все подевались? Неужто свалили от греха подальше? Что ж, буду только рада.

То, что этот желтоватый двухэтажный и совсем небольшой дом стоял на отшибе, я уже поняла. Кажется, Тео говорил, что море находится в тридцати километрах отсюда. Почему бы не съездить туда? Только на чем?

Море… вновь поймала себя на мысли, что хочу стать жертвой несчастного случая. Эгоистично, да. Зато не почувствую вины за самоубийство. Боже… о чем это я? После гибели мне будет плевать на все. Разве не так?..

— Проснулась? — от неожиданности бросило в жар, но я лишь слегка повернула голову на звук.

Даже не заметила, как уселась на мягкую траву, подтянув колени к груди. Странный черный сарафан в белый горох укрывал ноги почти до щиколоток. Мне это нравилось. Вот только глубокие вырезы на груди и спине заставляли ежиться от ветра: пусть и теплого летнего, но спросонья всегда холодно.

Грек осторожно присел напротив меня, соблюдая двухметровую дистанцию. И на этом спасибо. И что за глупая привычка — смотреть в глаза? Зачем он так со мной?

— Тебе нужно поесть. И Азелья приготовила вкусный липовый чай. Это поможет успокоиться, — мягким голосом вещал Кавьяр, а я смотрела на траву у себя под ногами, устало положив подбородок на колени. — И… у меня есть для тебя подарок.

Что-то внутри отозвалось странным напряжением, словно почувствовала, что этот самый «подарок» меня напугает. Мельком взглянула греку в лицо и тут же вновь опустила глаза.

— Я не хочу.

— Не хочешь чего? — растерялся Клио.