Святой (ЛП) - Райз Тиффани - Страница 73

- Это был Бетховен?

- Девятая симфония, четвертая часть. Известная как «Ода к Радости».

- Без партии фортепиано?

- Думаю, Бетховен просто чувствовал, что другие инструменты будут заглушены фортепиано. Инструмент то большой. Некоторые считают его пугающим.

Он подмигнул ей, и Элеонор улыбнулась ему.

- Это была самое прекрасное произведение, что я когда-либо слышала. Думаю, я увидела Бога. Он улыбнулся мне.

- Никогда не понимал Девятую симфонию, пока не встретил тебя, Элеонор. Когда я увидел тебя, то впервые услышал, как она исходит из моего сердца. Мне было семнадцать, когда я впервые увидел тебя во сне. Мы с Кинглси разговаривали, фантазировали об идеальной женщине. Зеленые глаза и черные волосы, или черные глаза и зеленые волосы, нам было наплевать, если только она была необузданнее нас двоих вместе взятых. Только мечты... и вот появилась ты.

- Однажды мама спросила у меня, что нужно, чтобы я поверила в Бога. Я ответила, если я встречу человека, который будет выглядеть, будто его создали по образу и подобию Бога, тогда я начну верить. И вот появились вы.

Они смотрели друг на друга, как два человека, которые встретились во сне и после пробуждения увидели друг друга.

- Говорят, в окопах нет атеистов. Не могу представить, сколько их на симфонии. Бог создал Бетховена, а Бетховен создал это... Намеки на мелодию можно услышать в более раннем сочинении под названием «Хоровая фантазия». Она приснилась ему задолго до того, как он ее написал. Даже ангелы опускаются на землю, чтобы послушать исполнение «Оды к радости». Когда ты слышишь такую красивую музыку, у тебя бегут мурашки по коже, это крылья ангела щекочут тебя.

- Теперь и у меня мурашки, - прошептала она.

- У ангелов есть нимбы и крылья. У нас свобода воли и Бетховен.

- Думаю, у нас варианты лучше.

Сорен улыбнулся в никуда.

- Бетховен был глух, когда сочинял этот фрагмент. Он не мог слышать собственного творения, кроме как в своей голове. Но мы все в некотором смысле глухие. Жизнь - это симфония, сочиненная Богом, исполняемая нами со вступлениями, основами, динамикой, пассажами... и с фальшивыми нотами, столько фальшивых нот. Рай - место, где мы впервые услышим, как идеально исполняется мелодия.

- Я думаю, жизнь - это книга, - возразила Элеонор. - Бог пишет ее. Мы его персонажи. Он знает, что произойдет на следующей странице, а мы нет. Рай - место, где мы сможем прочитать книгу от корки до корки, и увидеть весь ее смысл.

Сорен взял Элеонор за шею сзади, и она встала на колени, чтобы податься навстречу его губам.

- Нас же здесь никто не увидит, правильно? - прошептала она после поцелуя.

- Даже если и видят, сегодня мне наплевать. С днем Рождения, Малышка.

- Спасибо, сэр. А теперь, кажется, вы что-то говорили о подарках? - Она захлопала ресницами.

- У меня есть второй подарок для тебя. Выбери число от одного до пяти.

- О, люблю эту игру. Пять, пять, пять, - ответила она.

- Ты уверена? - Его серые глаза дьявольски блеснули.

- Сказала же, я всегда буду выбирать самое большое число. Я жадная.

- Очень хорошо. Значит пять.

Сорен потянулся в карман и достал пять белых конвертов, на каждом из которых спереди был номер от одного до пяти.

- Внутри конвертов на карточках пять дат.

- Дат чего?

- Нашей первой совместной ночи.

Элеонор посмотрела на него, затем на конверты.

- То есть...

- Открой конверт.

Дрожащими пальцами она взяла конверт с номером пять. Она поборола желание его разорвать. Она сможет. Она может быть спокойной. Из конверта она достала листок.

- И победитель... - сказала она и развернула листок.

- Великий четверг, - закончил Сорен. – Осталось меньше трех недель.

Элеонор уставилась на слова и заставила себя дышать. Она была влюблена в Сорена четыре года, и сейчас перед ней был выведен чернилами день.

- Жду с нетерпением. - Она прижала листок к сердцу. Он обхватил ее лицо, и она улыбнулась ему. Просто быть с ним - вот в чем счастье.

- Я должен идти. Мне нужно вернуться в Уэйкфилд.

- Да, у меня тренировка по плаванию. Мне тоже нужно идти.

- Кстати об этом, Элеонор.

- Что?

Он ничего не сказал, но ему и не нужно было. По его выражению лица она все поняла.

- Хорошо. Я уйду из команды.

- Хотел бы я, чтобы был другой способ.

- Что есть, то есть. Сегодня же сообщу им. - Если они с Сореном собираются стать любовниками, ей придется провести остаток жизни, изучая, как прятать синяки и рубцы. Невозможно скрыть синяки в купальнике. Она знала, что придется расплачиваться. И это невысокая цена.

- Jeg elsker dig, min lille en.

Сорен снова ее поцеловал.

- Скоро увидимся, - пообещал он. - Ты должна открыть остальные конверты и узнать какие были варианты.

- Садист, - пробормотала она, улыбаясь ему в губы.

Сорен оставил ее одну на балконе с четырьмя оставшимися нераскрытыми конвертами. Ей не стоило их открывать. Она знала, что не стоило. Они были невыбранной дорогой, так зачем их рассматривать?

К черту, она хотела знать.

Она открыла конверт номер один и чуть не выругалась вслух, когда прочитала написанное.

Сегодня.

Если бы она выбрала один вместо пяти, то потеряла бы девственность в свой день рождения.

Черт бы побрал ее и ее жадность. Может, во втором конверте будет Пасха или какой-то день после Великого Четверга.

- Какого...

Во втором конверте тоже было «Сегодня».

Конверт номер три? «Сегодня».

И конверт номер четыре? Элеонор разорвала его.

- Треклятый священник.

Вечером Великого четверга Элеонор остановилась перед своим старым домом в Уэйкфилде, но внутрь не зашла. После поступления Элеонор в колледж, ее мать переехала в квартиру в Вестпорте, поближе к работе, и выставила дом в Уэйкфилде на продажу. Теперь он стоял пустой, заброшенный и одинокий. Мать выбрала Уэйкфилд из-за близости к хорошим католическим школам. Элеонор гадала, сожалела ли мама о всех пережитых проблемах. Мама считала, что Элеонор превратилась в безбожную язычницу в своем либеральном гуманитарном колледже, в девушку того типа, которые трахаются с кем попало, пьют и никогда не ходят в церковь. Она не была святой, но ей удалось сохранить девственность к двадцати годам. И Богу известно, что она всем сердцем любит католическую церковь, по крайней мере, одну ее часть.

Хотя тогда она ее ненавидела, сейчас же была благодарна матери, что заставляла ее ходить в церковь. Иначе она бы не встретила Сорена, и через Сорена она бы не нашла свой путь к Господу.

Она думала, кто может купить этот дом. Кем бы он ни был, она надеялась, что Бог будет заботиться о нем так же хорошо, как он заботился о ней. Четыре года назад она сидела в полицейском участке, считая, что ее жизнь закончится в пятнадцать. А теперь все, что она видела, это бесконечное количество прекрасных возможностей.

Когда она была подростком, то тысячу раз ходила от дома в «Пресвятое сердце». Она могла бы поехать в церковь или попросить Кингсли подвезти ее. Но сегодня девушка хотела пройтись, как делала это прежде несчетное количество раз. Она могла бы дойти пешком из Нью-Йорка, если бы пришлось. Пошла бы босиком по разбитому стеклу.

В доме священника она остановилась у двери и разулась. Ей никто не приказывал, и она не знала, почему сделала это.

Босая, тихой поступью она проскользнула в дверь и, как только оказалась внутри, услышала музыку. Фортепиано. Она никогда прежде не слышала это произведение, но мелодия говорила с ней, шептала ей, манила ее. Она обнаружила Сорена за роялем, его пальцы скользили по клавишам, вальсируя в свете единственной зажженной свечи. Элеонор села рядом с ним на скамью, спиной к клавишам, и положила голову ему на плечо. Он доиграл до конца фрагмент, затем оторвал пальцы от клавиш и позволил нотам повиснуть в воздухе. Он закрыл крышку и посмотрел на девушку.