Мой наркотик (СИ) - "зеркало мира" - Страница 1

Снег. Сплошной стеной белоснежные хлопья снега срываются с неба и покрывают землю ледяным одеялом. В этом году зима удалась на славу: вовремя наступила, с легким морозом и обильными снегопадами. Раньше я любил зиму. Да и вообще все сезоны года мне казались по-своему хорошими. Что я чувствую, глядя в окно теперь? Ответ прост: ничего. С недавнего времени ощущаю лишь усталость и пустоту. Мне кажется, я забыл, как дышать полной грудью и хотеть жить. Каково это, когда цели, надежды и мечты оживают? Голову наводняют противоречивые мысли и идеи. Как нужно жить, я забыл почти, который месяц шатаясь по дну. Не вижу света в конце своего длинного пути, да и не хочу идти дальше. Я – наркоман.

Многим кажется, что от этого можно вылечиться. Но это неправда. Бывших наркоманов не бывает, я в этом лично убедился после полугодового лечения. Такого кошмара я никогда не испытывал прежде. Шесть месяцев меня окружала сплошная боль и до сих пор не может отпустить. Она из физической переросла в духовную, но никуда не ушла. Я всего неделю назад вышел из психушки и опять нахожусь в приемной психолога. Да, я был в дурдоме. Это в голливудских фильмах существуют наркологические клиники и центры реабилитации, у нас же в стране наркоманов лечат в психиатрических лечебницах. Полгода ада и замутненного сознания от препаратов. Таких приходов не ловил и от героина. Но надо отдать им должное – без них я бы сдох.

– Павел Сергеевич? – отвлекает меня от мыслей приятный женский голос. Я отворачиваюсь от окна и смотрю на улыбчивую помощницу врача. – Максим Борисович готов вас принять.

Я молча киваю и прохожу в открывшуюся передо мной дверь. Секретарша идет следом и несет какие-то бумаги. Кабинет психолога напоминает обычную комнату с двумя креслами у окна, мягким диваном, высокими цветами в кадках по углам, картинками с абстракциями и широким столом, заваленным бумагами. О своем враче я знаю ровным счетом ничего, кроме имени. Это статный темноволосый мужчина в прекрасной спортивной форме с проницательными серыми глазами и обаятельной улыбкой. Он представляется и предлагает присесть. Я выбираю кресло у окна. Максим Борисович садится напротив и открывает папку. Стараюсь делать вид, что мне все равно, но ощутимо нервничаю. Снова осматриваю кабинет, краем глаза замечая, что психолог заинтересованно на меня поглядывает.

– Сами согласились на лечение? – нарушает тишину он.

– Да, – хрипло отвечаю и откашливаюсь. Принимаю отстраненное выражение лица и спрашиваю: – Что положено делать?

– Будем с вами сидеть и разговаривать, – отвечает Туманов и откладывает папку с бумагами.

– О чем?

– О чем хотите.

– Начать ныть про свою никчёмную мать? – усмехаюсь я и отворачиваюсь к окну. Спокойствие врача раздражает. Пальцы сами собой начинают царапать обивку кресла.

– Вы хотите ныть про свою мать?

– Могу рассказать, как у меня умерла рыбка, когда мне было пять.

– Если хотите с этого начать, пожалуйста, – разводит руками Туманов и улыбается. Мне кажется, что он издевается. Подавляю желание встать и уйти отсюда подальше.

– Со мной много всего случилось в жизни, откуда мне знать, с чего начать? – резко отвечаю я, повысив голос.

– Уверяю вас, важно все. Вы сумма всего того, что с вами случилось. Да, какие-то события важнее других, но чтобы выяснить, какие именно, нужно говорить. Расскажите для начала, о чем вы думаете? Чего хотите?

Я молчу. Этот вопрос я сам себе задаю долгое время. Пожалуй, лучше всего будет постараться заглянуть в самую душу, прекратить врать себе и окружающим, перестать делать равнодушный вид. В горле пересыхает. Я смотрю на свои дрожащие пальцы и отвечаю непослушным языком:

– Я хочу выздороветь. Хочу быть счастливым.

– Быть счастливым – отличная цель! – согласно подхватывает психолог и закидывает ногу на ногу, словно готовится к долгому разговору. – Немногие пациенты могут так быстро и четко ее сформулировать.

– Буду гордиться до пенсии, – язвительно замечаю.

Туманов хмыкает и что-то пишет у себя в блокноте. Затем отрывает страницу и протягивает мне. Это рецепт на лекарства. Ну а как же, мало меня пичкали в больнице. А врач продолжает, словно не замечает моего угрюмого выражения лица:

– Теперь нужно понять одно: как отсюда вам добраться до счастья.

– Антидепрессанты? – резко обрываю его я. – Это ваша гениальная метода?

– Не стоит игнорировать подручные средства. Считайте, что это лекарство от психологической боли. Я знаю, вы дизайнер. Думаете, таблетки притупят разум и вас перестанут посещать гениальные идеи?

– Будь Ван Гог вашим пациентом, он бы, вероятно, начал писать банальности вместо шедевров.

– Он бы дальше продолжал вдохновленно рисовать ночное небо, но не в палате психбольницы, – весомо отвечает психолог. – У него остались бы два уха, и жизнь стала бы счастливее. Знаю, все это нелегко, но вам нужно попытаться довериться, а я постараюсь помочь.

Довериться постороннему человеку не самый плохой вариант из тех, что у меня есть. К тому же за те деньги, которые я заплатил за сеанс, грех молчать и глупо упрямиться. Я думаю, с чего начать рассказ о себе. С рождения? Приема наркотиков или отказа от них? В последнее время мне часто выпадает возможность рассказать о себе, потому я решил начать с матери. С той суки, которая не смогла удержать себя в трусах и не вовремя залетела.

– Я родился, когда моей матери было семнадцать, – с брезгливостью в голосе и кривой ухмылкой начал я. – Она едва окончила школу и собиралась поступать в институт. У нее резус-фактор отрицательный, поэтому меня, вопреки ее желанию, пришлось сохранить. Своего отца я не видел никогда, да и мамаша вряд ли его помнит. На какой-то тусовке он отымел ее пьяную и свалил. Она, уверен, и молоком меня не кормила, боясь испортить форму груди. В общем, вы поняли, что ей было не до меня. Воспитанием занималась бабушка. Святой человек. Она со мной гуляла, кормила, учила ходить, играла, купала, еще и за непутевой дочерью успевала следить. Я мать свою с трудом вспоминаю. Знаю одно, она меня ненавидела за сам факт существования. Разумеется, я маленький этого не понимал, всегда радовался ее приходу домой, помню, как ждал ее и спрашивал бабушку, когда она придет? На первое сентября в первом классе все дети были с родителями, а я нет. Смотрел на остальных с завистью и обидой. Злился на бабушку и просил не ходить со мной в школу. Той ночью мать пришла поздно, с какой-то пьянки, и бабуля устроила ей трепку. Толку от этого, понятное дело, не было, зато я осознал, что не нужен ей.

Учился я хорошо, без всяких преувеличений. Мне легко давались точные науки, география и история. Но больше всего нравилось рисовать. Бабушка отдала меня в художественную школу. Не знаю уж, где она на все это деньги брала, но ходил я во все понравившиеся секции. Мать постоянно ее упрекала в излишнем транжирстве, говорила, что мне это не нужно, особенно искусство, я же мальчик. Но мне кажется, что эти переживания были скорее связаны с прекращением финансирования ее разгульной жизни.

Увы, счастливое детство продлилось недолго: у бабушки случился инфаркт, и ее забрали в больницу. Эти дни я помню отчетливо, как и ту ненависть, которая исходила от матери. Она не то что проверить мои уроки не хотела, даже кормить меня для нее было непосильной ношей. Тогда я узнал, что такое дешевые яичные макароны и «голый» чай. До сих пор не могу питаться подобным. Лучше буду голодать. Когда бабушку выписали, она выглядела постаревшей и уставшей. Но матери было все равно, она не собиралась за ней ухаживать, у нее жизнь била ключом – появился какой-то хахаль, который решил забрать ее с собой в Москву. Она и уехала. Вернулась спустя полгода на похороны бабушки. Второго инфаркта та не пережила. Мне было восемь. Брать меня с собой в столицу было накладно, да и сожитель не горел желанием делить жилплощадь еще и со мной. Поэтому меня сдали в школу-интернат. Типа детдома, только за мое содержание нужно было платить, – я усмехаюсь своим воспоминаниям и смотрю в упор на врача. – Представляете, она была готова платить, лишь бы я был подальше от нее!