Могила на взморье (ЛП) - Берг Эрик - Страница 4

Мой Фольксваген пересек несколько полос тумана, которые широко растянулись над островом. Почти непрерывная прямая привела меня сначала к деревенской церкви, и оттуда далее в Айнхузен, где дорога была настолько узкая, что две машины не прошли бы рядом друг с другом.

Далее я проехала в Вайтендорф и, наконец, после Бранденхусена, крохотная деревня, в которой каждый знал друг друга по имени, дате рождения и размер обуви. В какой-то момент дорога перешла в асфальтируемую, обрамленную вдоль дороги живыми изгородями и деревьями. Она вела в поселение, которое было еще гораздо меньше, чем уже была небольшая Бранденхусен — Кальтенхусен.

Что-то вроде района в районе. На дорожной карте только одна точечка без каких-либо обозначений. Всего шесть домов. Конец дороги. И это ощущалось как конец света.

В ста метрах от поселка я остановилась, выключила двигатель и вышла из машины.

Мне казалось, что время будто бы остановилось. Те же полосы тумана над землей как тогда, те же солевые луга, те же крачки в небе, чибисы на живых изгородях, те же дома. И та же тишина.

Насколько я все это любила подростком и когда была девушкой! Я искала и нашла те старые чувства, но они были сглажены двадцатью тремя годами отсутствия.

Двадцать три тонких дымки, которые давали только лишь неопределенное представление о счастье — и допускали только слабую, отдаленную боль, если я думала о причине, которая позволила мне убежать с Пёль. Мне был сорок один год, и большую часть времени я провела вдали от Кальтенхусена.

Почему четыре месяца назад я еще раз приезжала на Пёль? Я только помнила, что работала в Нормандии над одним фоторепортажем. В мае цвели яблони, и из их плодов делали знаменитый сидр и еще более известный «Кальвадос».

Я была по соседству с меловыми скалами Этрета. Эта картина по-прежнему стояла у меня перед глазами: синий цвет моря, белый цвет скал, между ними морской курорт, а потом вдруг «Morning Has Broken»³, с давних пор звук звонка моего мобильного телефона. В этой точке нить памяти разорвалась, второй конец которой с тех пор считался пропавшим без вести.

Вместе с кратковременной памятью в автомобильной аварии был также разбит мой мобильный телефон, что сделало для меня не только невозможным определить тогдашних абонентов, а кроме того, составило для меня практическую проблему.

С кем я поддерживала контакт на Пёль? Моя сестра старше меня на шесть лет и жила в Берлине, она была одинокой и также, очевидно, приехала в мае на остров — который всегда страстно ненавидела, впрочем, в противоположность мне.

Мы никогда хорошо не общались, и я никогда не могла себе представить, что семейная встреча была причиной нашего приезда. Один целый день я была на своей старой родине, это можно было отследить. Но где я жила, кому звонила? У меня не было никаких данных, никакой точки отсчета.

С помощью своего нового смартфона я пыталась получить несколько номеров в Кальтенхусене, что оказалось непросто. Сначала я попробовала это с Моргенрот, фамилией Юлиана, потому что у меня с ним был тесный контакт.

Не только это, он был моей первой любовью, и хотя наши отношения продержались меньше года и печально закончились, это больше всего заставляло меня желать увидеть его вновь. Но ничего, никакой записи. Также о Харри и Маргрете, брате и сестре Петерсен, я не получила ничего. Майк Никель тоже ничего.

Сначала я думала, что они все переехали. Как я узнала позже, Маргрете и ее брат Харри владели только мобильными телефонами. Никаких подключений к городской телефонной сети. У Майка был секретный номер, имя Моргенрот действительно померкло на Пёль, и старый Бальтус, отец Жаклин, вообще не имел телефона.

Без понятия, почему я искала Пьера последним. Кто-то должен был находиться в самом низу списка, но я чувствовала, что это было не случайно. Вероятно, это зависело от того, что в тусовке я всегда меньше всего имела с ним дело. Он всегда был очень спокойным, бездельником, который никогда не проявлял инициативу.

Я мгновенно нашла его номер, вздрогнула и немного удивилась, потому что запись гласила: «Доктор медицины Пьер Фельдт, врач общей практики, педиатр».

Честно говоря, я не ожидала от него ученой степени. Маргрете называла его всегда пренебрежительно «красавчик Пьер», потому что миловидность парня казалась единственным качеством, которое его характеризовало. Я старалась представить Пьера в медицинском халате, Тем не менее, я нашла это очень обнадеживающим, что могу разыскать одного из моих старых друзей. Надеюсь, что Пьер ответит на мои самые насущные вопросы.

Я позвонила в его практику и поинтересовалась у ассистентки, когда заканчиваются приемные часы.

— Вы говорите, ваше имя Малер? Лея Малер? Господин доктор будет рад вас видеть. Да, совершенно определенно. До встречи.

Факт того, что Пьер — это кто-то, кто-нибудь — кто был рад меня видеть, наполнял меня прямо-таки детским ощущением счастья. Еще до того, как я встретила Пьера, знала, что могла бы повиснуть на нем. Я срочно нуждалась в ком-то, к кому могла бы приклеиться, кто взял бы меня за руку и провел через лабиринт, полностью лежащий в темноте прошлого.

Кто мог бы избавить меня от мучительности. Предостерегал бы меня от минных полей, которые, без сомнения, имелись. Не только у меня были вопросы, вопросы также были ко мне, вопросы, на которые я не могла дать ответ. Кто больше всего подходил для того, чтобы защитить меня от завышенных ожиданий и, возможно, жажде упреков, как не врач?

Кто знает, возможно, без Пьера я доехала бы до ближайшего аэропорта и села бы в первый попавшийся самолет до Буэнос-Айреса.

Вдали шумело море. Харри сидел на разрушенном окне монастыря, удобно прислонившись спиной к каменной стене, упираясь ногами в карниз. Он не делал ничего, кроме как смотрел на проплывающие облака, которые спешили прочь над по-летнему перезревшими полями.

Порой он, как в скоростной киносъемке, подносил руку ко рту и вытаскивал сигарету. Он едва ли сделал пять затяжек, но зато каждая отдельная затяжка была такой напряженной, будто речь шла о последнем никотине в его жизни. После того как Харри тщательно затушил сигарету, он разместил окурок в небольшом мешочке в кармане куртки и закурил следующую сигарету.

Это продолжалось час, возможно, дольше. При этом мужчина не смотрел на часы. Здесь, во дворце, время не имело значения. Это всегда было так. Когда Харри был мальчиком, сразу после домашних заданий он ехал на велосипеде к руинам — иногда даже прямо там делал задания — и с нетерпением ждал появления своих друзей.

Все изменилось. Сегодня Харри был бы разочарован, если бы кто-то помешал спокойствию руин, в которых он так искал покоя. К счастью, этого не происходило почти никогда. Во-первых, здание не упоминалось в путеводителях, с другой стороны, оно располагалось в стороне от шоссе, и туда вела только плохо построенная грунтовая дорога.

Пару раз случалось, что подростки жили кемпингом в одном из двориков, курили травку и распыляли на стены плохое граффити. Харри всегда очищал их наследие и обрабатывал граффити щелочью так долго, пока оно не становилось только лишь бледными тенями и выглядело так, будто было поглощено вековой стеной.

Внезапно Харри занервничал. Не двигаясь, он напрягся. Осмотрел глазами сотканную туманом паутину над пастбищами, эту диффузную смесь серого и зеленого, которая ассоциировалась с сумерками.

Ничего. Почти ничего. Только черные вороны, которые кружились над полями, белые, питающиеся падалью, чайки. Все же, он чувствовал, что на дороге что-то приближалось.

Из тумана появилась фигура человека, которая была одета в светлый тренч и прятала руки в карманы пальто. Несмотря на расстояние, Харри его сразу узнал. На его лбу выступил пот, ладони стали влажными. Окурок выскользнул и упал на землю.

Харри спустился с карниза. Это было не осознанное решение, просто так случилось. В его голове проходил фильм о том, что произойдет то, что должно было сразу произойти. Он был не режиссером, а только исполнителем. Харри медленно прошел несколько шагов к своей машине, древнему Форду и сел. Урчание мотора напоминало грохочущий трактор и неоднократно казалось, что тот замолкнет, но он каждый раз снова оживал.