Могила на взморье (ЛП) - Берг Эрик - Страница 51

Впервые у Сабины зародилась мысль о том, что их сближение возможно и, даже близко. Сближение, начало которому положили печальные и трагические события в их жизнях, их слабости и ошибки.

Сентябрь 2013

Даже бессонной ночью, после обнаружения могилы, у меня из головы не выходил один вопрос: кому я еще могла доверять? Пьеру, который, видимо, не хотел, чтобы я оставалась на острове, и поэтому предлагал переехать ко мне в Аргентину? Майку, который устроил выставку по всей земле Мекленбург — Передняя Померания, чтобы удержать меня здесь? Маргрете, чье объяснение того, почему Сабина была здесь в мае, не соответствовало правде? Тем или иным образом, они все вызывали у меня подозрения, которые могли быть оправданными, а, может, и нет. Повсюду подстерегали ложь и полуправда, особенно большая неуверенность у меня была по поводу Пьера. В одно мгновение я поставила под вопрос его чувства и ухаживания.

Предположительно я вернулась к той же точке, где была четыре месяца назад. Или, скорее, я находилась в той точке, где была Сабина четыре месяца назад. Очевидно, что она позвала меня на Пёль из-за расследования исчезновения Юлиана, более того, как теперь выяснилось, убийства Юлиана. Было ли это расследование как-то связано с аварией? Если верить предупреждению Эдит, то да.

Во всем Кальтенхузене эта пожилая дама была единственным человеком, о котором я с уверенностью могла сказать, что она не обманывала и не желала мне ничего плохого. Не вдаваясь в детали, она сразу же после моего приезда посоветовала мне немедленно уехать назад и упомянула о втором шансе для меня.

В пять тридцать утра я решила, что должна обязательно еще раз поговорить с ней с глазу на глаз. Еще было слишком рано для визитов, но я просто не выдержала лежать в постели. Быстро одевшись, я на цыпочках, чтобы не разбудить Пьера, прокралась на улицу, где уже появилась утренняя заря.

Дом Петерсенов стоял буквально в двух шагах, с левой стороны. А находящиеся справа, окутанные туманом луга, шум моря вдали и крики чаек манили меня совершить прогулку. Но другой зов был куда сильнее. В действительности, из постели меня вытащили ни стремление получить ответы на свои вопросы, ни надежда, что в голове прояснится, если я окунусь в простую, зеленую красоту Пёльской природы.

Оба этих желания были сильны, но тем утром сильнее всего ощущалось нечто другое — меланхолия. Я прямо-таки испытывала желание окунуться в нее, накрыться грустью и воспоминаниями. Для меня Юлиан умер не двадцать три года, а прошлой ночью. А всю жизнь бойкотируемая мною сестра вдруг стала героем.

С тех пор как я несколько недель назад приехала на Пёль, я намеренно избегала одно место, постоянно придумывая отговорки, такие, как подготовка к вернисажу. Теперь же меня изо всех сил тянуло туда, где я могла почтить память Сабины и Юлиана, где хранились все личные вещи семьи Малер: на чердаке моего родительского дома. Я забралась туда через отверстие в потолке верхнего этажа, которое открыла с помощью багора¹⁶, после чего опустила вниз лестницу, ведущую на чердак.

Несмотря на ранний час, воздух наверху был теплым, а свет тусклым. Открыв люк на потолке, я попыталась избавиться от обеих неудобств, но, к сожалению, не особо удачно. При каждом шаге в воздух поднималась пыль, которой мне невольно пришлось дышать. «Пока тут есть воздух, можно и потерпеть», — сказала я себе и вскоре перестала думать об этом.

Беспорядок на чердаке продолжился и внутри коробок. Шляпы моего отца лежали вместе с кухонными приборами «Комбината Шварценберг», диванные подушки и тряпки со стаканами, а кастрюли среди маминой одежды. Тогда все это упаковывала Сабина, потому что я уже уехала с Карлосом в Аргентину. Судя по хаотичному подбору предметов, моя сестра неохотно брала в руки все, что напоминало о наших умерших родителях. Так же чувствовалась ее спешка, как можно скорее покинуть Кальтенхузен. Вещи из моей комнаты, которые я за несколько недель до этого упаковала и отнесла на чердак, были также бездумно брошены в ящики. Мне то и дело попадались фотографии, чаще всего мои, а также фото родителей и моей кошки по имени Тигр. По количеству фотографий Сабина занимала последнее место.

Одна из немногих ее фотографий привлекла мое внимание. Я рассматривала ее несколько минут. На ней молоденькая Сабина лежала на животе на пляже, на лежаке, под голубым зонтиком. Возможно, это было в Венгрии, а, может, и в Болгарии. Одна рука была вытянута и сжата в кулак и хотя ей было всего тринадцать лет, ее импозантный вид напоминал эффектную гальюнную фигуру¹⁷.

Совершенно неожиданно я вспомнила то мгновение, с которого, как я теперь поняла, и началась десятилетняя война, длящаяся более тридцати лет вражда между сестрами. Мне тогда было восемь лет, и я вдруг больше не могла выносить того, что у меня такая сильная сестра, которая даже мальчишкам могла дать отпор и отказывалась баловать милую, маленькую Лею, как это делали остальные. Она единственная из нас заполучила шезлонг, в то время как мы лежали на полотенцах на песке, и я решила отвоевать его себе. Я дулась и сердилась, плакала, закатывала истерики и, в конце концов, родители приказали Сабине отдать шезлонг мне. Я взобралась на него как маленький цезарь.

Момент прошел, но его влияние осталось. С тех пор мы быстро разошлись в разные стороны, уносимые совершенно разными эмоциональными течениями. В Сабине развилась наглость, во мне сарказм в общении с ней. Но в целом, меня восхищали в сестре ее телесная и душевная сила и то, что она везде и всюду добивалась уважения, даже от меня. Тем не менее, я делала все, чтобы подавить его, это удавалось мне только тогда, когда я особенно нагло вела себя с ней. В этом и заключалось ужасное противоречие — моя ревность, вызванная восхищением сестрой, его (восхищение) же и разрушало.

Даже находясь за океаном и по прошествии двух десятилетий, я носила в себе это бессмысленное, возникшее из-за каприза, чувство соперничества.

Какое доброе сердце скрывалось под грубой оболочкой Сабины, мне продемонстрировало другое фото. На нем у нее на коленях сидела моя кошка. В то время как я, не раздумывая, будила и прогоняла лежащего на мне Тигра, Сабина не решалась сделать это, даже если у нее готов был лопнуть мочевой пузырь.

Осознание всего этого причиняло боль, прежде всего потому, что мое позднее раскаяние больше никому не было нужно, кроме меня самой, что еще больше усиливало боль.

Собираясь отложить фотографии в сторону, я вдруг заметила на пыльном полу отпечаток обуви, который никак не мог быть моим. Это был след от грубого ботинка или сапога минимум сорок четвертого размера. Я провела по нему указательным пальцем, он оставлял очень тонкий след. Возможно, этот отпечаток был оставлен здесь примерно четыре месяца назад.

Четыре месяца назад

Следы, которые оставляли на пыльном полу чердака ботинки Сабины, доставляли ей моральное неудобство. Этот размер обуви был у нее с двадцати лет, но редко когда собственные ноги были ей до такой степени неприятными. Должно быть, дело было в присутствии Леи. Даже по прошествии стольких лет, добившись успеха в профессии, зарядившись уверенностью в себе, успешно пережив поражения и победив комплексы, достаточно было того, что Лея шла сзади нее. Сабина сразу же начала стыдиться своего слишком большого размера ноги.

— Ты займешься этим рядом, а я этим, — приказала она, чтобы скрыть неуверенность.

— Есть! — отдала честь Лея и открыла первую картонную коробку. — Полное попадание. Одни папки и бумаги. Я в восторге, — вздохнула она, но не стала медлить с поиском почти восьмидесятилетнего договора на участок с руинами.

Некоторое время они молчали. Сабина обнаружила множество фотографий и хотела быстро отложить их в сторону. Но это заметила Лея, после чего вскочила и подбежала к ней.