Арахна
(Рассказы о пауках. Том I) - Голембович Вацлав - Страница 9

Я покачал головой.

— Ты же сказала, что ему не нравятся наши встречи…

Затем у меня возникла новая мысль. Нет, я пойду к ним, и более того, постараюсь достичь взаимопонимания с этим человеком. У меня безусловно есть на это право — ведь я собирался увезти Ирен в Англию. Другого пути я не видел. Я должен был завтра же встретиться с профессором Деннемом. Я поделился с девушкой своими планами. Не стану углубляться в детали, джентльмены, но она согласилась. Мы договорились встретиться следующим утром на грязной рыночной площади и оттуда вместе пойти к ней домой.

Кали казался в тот вечер очень встревоженным. Когда я спросил его о причине и рассказал, что на следующий день собираюсь посетить профессора Деннемом, он выпалил, что я скоро умру.

— Чепуха, Кали, — рассмеялся я. — Я ожидаю встретить почтенного старого натуралиста, который станет показывать мне свою коллекцию муравьев и бабочек. Он безобиден. В моей стране никто таких людей не боятся. Их называют учеными, Кали.

— Один черный, он живет за деревней, посоветовал мне следить за мулами, — заметил Кали. — Еще он сказал, что белый колдун ворует у него скот. Зачем ему скот?.. У себя, в своем большом каменном доме, он бросает коров в черные ямы. С каких пор бабочки едят коров?

Я начал сердиться и с удовольствием придушил бы наглого черного мошенника.

— Попридержи язык! — приказал я.

Что с того: когда я выходил из хижины Кали, он все равно курил мою сигаретку. Мне становилось все любопытнее. Завтра, сказал я себе, я узнаю, сильно ли привирал Кали. Его рассказ я расценил как плод живого и творческого, хотя и не очень убедительного воображения. Я был влюблен. На следующее утро, в то самое утро, я до блеска начистил сапоги и надел свои лучшие бриджи. Я отдал бы небольшое состояние за белый тропический костюм главного инженера, но не осмеливался к нему обратиться. Я и так с трудом отпросился на день.

Ирен ждала меня в условленном месте. Как же я был восхищен, увидев, что она сменила свое черное, похожее на монашеское платье на более подходящее к случаю! Мне показалось, что она сама его сшила, однако платье прекрасно подчеркивало ее красоту. Я даже не думал, что она так красива. Она была воплощенной мечтой любого мужчины!

— Не знаю почему, дорогой, но твоя предстоящая встреча с отцом почему-то приводит меня в ужас, — прошептала она.

Мы вышли из деревни и стали взбираться на крутую песчаную дюну.

— Не бойся, — успокоил я ее. — Конечно, я не так образован, как твой отец, и возможно, его не заинтересую. Но думаю, мы сможем найти общий язык. Белый человек остается белым, и никакая Африка его не изменит. Готов поспорить, что первым его вопросом будет: «Нет ли у вас случайно лондонской “Таймс”?»

— Белые никогда раньше не появлялись в нашей деревне, — сказала девушка. — И он никогда не соглашался с ними встретиться, хотя один путешественник тоже был ученым, как и он. Мне кажется, он ненавидит всех людей, все человечество. Он разрешил мне привести тебя, но боюсь…

— А тебя он любит? — спросил я.

— Не знаю… Когда-то я была уверена, что любит, как любил мою мать. Он собирал в саду цветы и ставил их на мамину могилу. Но вот уже много лет, как он ожесточился. Он ненавидит весь мир и хочет его уничтожить…

Ирен не договорила и осеклась, словно холодная рука зажала ее розовые губы. Она побледнела, и я увидел, что она дрожит. Когда я стал ее расспрашивать, она с жалостной испуганной улыбкой сменила тему. В эту минуту я почувствовал, как у меня по спине пробежал холодок, словно над дюнами пронеслось дыхание болот.

Мы продолжали идти дальше в молчании.

— Пришли, — сказала она, когда мы поднялись на небольшой холм. — Вот и дом.

Дом? Значит, таков был ее дом — печальное каменное строение, все осыпающееся, как древние руины? Он казался неуместным посреди пустыни, напоминая развалины Карфагена или какого-нибудь другого древнего города. И это дитя живет здесь! Я задрожал, несмотря на волны жара, то и дело налетавшие на холмы.

Чем ближе мы подходили к дому, тем медленнее Ирен шла, как будто борясь с непреодолимым страхом. Помню, я сделал несколько нарочито веселых и довольно идиотских замечаний… Если честно, мне было не до шуток. У дома я заметил с полдюжины черных рабов, но в самом доме не ощущалось никаких признаков жизни. Было невообразимо жарко, и далеко, далеко на востоке, чудилось, можно было различить тонкую полоску моря. Но я знал, что это всего лишь мираж.

Что сказать? Я встретился с профессором Деннемом. Мы вошли в холл, и я стал гадать, что же это был за человек, так изящно обставивший мрачный дом. Драпри разошлись, и показалось улыбающееся лицо.

— Мистер Скотт, я полагаю?

Мягкий голос соответствовал его внешности. В прохладной полутьме дома — ближайшем приближении к комфорту в раскаленной британской Восточной Африке — я разглядел отца Ирен. Это был человек лет пятидесяти, гладко выбритый, в хорошо сидящем белом костюме. Рот под несколько крючковатым носом расплывался в улыбке, однако в этой улыбке почему-то чувствовалась холодность. Такую улыбку не назовешь радушной. Нет, во внешности доктора не было ничего пугающего: он был примерно таким, каким я его представлял — очки, рассеянные манеры ученого, воплощенный натуралист и исследователь.

Я поклонился.

— Очень рад познакомиться с вами, доктор Деннем, — сказал я и протянул руку.

Его пожатие было ледяным, а рука отвратительно холодной и влажной — я будто прикоснулся к раздувшейся пиявке. Я вздрогнул и ближе присмотрелся к Деннему. Толстые линзы очков не скрывали дьявольской силы его зеленоватых глаз. Это были одновременно глаза змеи и заклинателя змей. Профессор улыбался тонкими губами, но его глаза оставались бесстрастными, а кожа на высоком лбу недовольно морщилась.

Я забормотал какие-то пустые любезности, и профессор предложил мне пройти в комнаты.

— Обед скоро будет подан, — сказал он. — Счастлив принять у себя англичанина. Здесь иногда становится одиноко. Правда, мне нравится одиночество.

Пока профессор говорил, я не сводил с него глаз. В этом человеке, в его жизни был какой-то секрет, какая-то странная тайна, и Ирен знала эту тайну. Я вспомнил, как она невольно проговорилась, когда мы шли через дюны. Сейчас она выглядела встревоженной и наблюдала за отцом со страхом и опасением, если я правильно расценил выражение ее лица.

За обедом, поданным красивой чернокожей служанкой, профессор говорил не переставая. Нравится ли мне здесь? Когда я собираюсь вернуться в Каир и Порт-Саид? Он с интересом выслушивал мои ответы, и впервые с момента нашей встречи я почувствовал себя в своей тарелке. В конце концов, я мог и ошибаться, по первому впечатлению было бы неверно судить о характере человека.

Мы провели несколько часов за приятными разговорами и вином, и я как раз собирался перейти к истинной причине визита, когда профессор предложил показать мне свои коллекции.

— Убежден, вы найдете мои образцы интересными, мистер Скотт, — улыбнулся он. — Вы вряд ли когда-нибудь видели что-либо подобное. Работа отняла у меня много лет и лишь недавно увенчалась успехом. Вы знакомы с бактериологией?

— Боюсь, очень слабо, — ответил я. — Однако из слов вашей дочери я заключил, что ваши эксперименты ограничиваются насекомыми. Не знал, что бактериология также входит в число ваших хобби.

Он пристально посмотрел на меня.

— Это больше, чем хобби, как вы вскоре поймете. Что же касается насекомых… вы увидите моих насекомых позднее.

«Не стоит беспокоиться!» — вертелось у меня на языке. Ползучие твари всегда приводили меня в ужас, и в Африке я успел на них насмотреться. Но я не хотел огорчать профессора отказом и послушно последовал за ним в дальнее крыло огромного дома.

— О бактериях я знаю очень мало, — сказал я Деннему. — Я и в микроскоп никогда в жизни не смотрел.

Профессор Деннем рассмеялся.

— Микроскоп! — веселился он. — Вам не понадобится даже лупа, чтобы рассмотреть мою коллекцию!