Вампиры пустыни
(Том I) - Нисбет Хьюм - Страница 10

Я молча захватил инструмент, и мы поспешили к пивоваренному заводу.

Прекрасное августовское утро, тишина такая, аж звенит в ушах, город еще спит. Миновав рыночную площадь и мост через реку, повернули бульварами влево и вышли на обсаженную тополями дорогу за город.

До пивоварни путь неблизкий. Через четверть часа быстрой ходьбы сошли с дороги и напрямик через покосы срезали путь к пригородной рощице. В отдалении над ольшаником показались медные крыши пивоваренных строений.

Калина стянул с головы подшлемник, перекрестился и, беззвучно шевеля губами, начал читать молитву. Я шел рядом и молчал — не хотелось мешать ему. Скоро мастер надел подшлемник, крепко стиснул топорик и тихо повторил:

— Лишенько, а не пивной завод. Пива уж лет десять не варят. Старая развалина и только. Последний пивовар, Роз- бань, говорят, обанкротился, да с горя повесился. Семья за бесценок продала городу строения, весь инвентарь и уехала. Преемник до сих пор не объявился. Котлы и машины наверняка никудышные, устарели совсем, а новые поставить не всякий сподобится — рисковать кому охота!

— А кто же велел чистить трубу? — спросил я с облегчением — наконец-то угнетающее молчание было нарушено.

— Говорят, какой-то садовник из пригорода с месяц назад почти задаром въехал в пустующую пивоварню с женой и стариком-отцом. Помещений много, места хватает, там и несколько семей разместиться найдут где. Верно, переехали во внутренние комнаты — там потеплее, да и не такое запустение, — и живут себе задешево. А тяги у них нету, потому как старые трубы здорово сажей забиты. Давно не чистили… Не люблю я эти старые закоптелые трубы, — добавил он, задумчиво помолчав.

— А почему? Работы с ними больше?

— Глуп ты еще, молод. Боюсь я их — понимаешь? Боюсь я старых, годами не тронутых щетками, не чищенных скребками черных пропастей, — разобрать лучше такой дымоход и сложить новый, чем людей нанимать чистить.

Я глянул на Калину. Лицо его странно исказилось страхом и каким-то затаенным отвращением.

— Да что с вами, пан мастер?!

А он, ничего не замечая, продолжал говорить, устремив взгляд куда-то в пространство перед собой.

— Опасны такие завалы сажи в узких темных горловинах, куда и солнце-то не заглядывает. Сажа, она опасная не только потому, что легко загорается. Да, не только… Мы, трубочисты, — слышь? — всю жизнь боремся с сажей, не даем скопиться залежам, чтоб не полыхнуло, копоть, она вероломная, дремлет до времени во мгле печной бездны, в духоте дымоходных обрывов, притаилась и ждет своего часа — мстительная и злобная. Никогда не знаешь, когда и что она породит.

Калина замолчал и взглянул на меня. Хоть я и не понял его слов, но убежденность и страх передались и мне. Мастер улыбнулся доброй, открытой улыбкой и, чтобы подбодрить меня, добавил:

— Может, все мои страхи — пустое, и здесь просто недоразумение. Не вешать носа! Сейчас все узнаем. Пришли.

И в самом деле, мы были уже на месте. Через широко распахнутые ворота вслед за мастером я вошел на большой двор, окруженный заводскими строениями со множеством дверей. В одной из пристроек на пороге сидела жена садовника с ребенком у груди, к притолке прислонился ее муж. Увидев нас, мужчина смешался и с явно озабоченным видом поспешил навстречу:

— Вы к нам, верно, по поводу печи?

— Само собой, — холодно ответил мастер, — к вам, только не из-за какой-то там печи, а из-за моих людей, посланных чистить дымоход.

Садовник совсем растерялся и не знал, куда глаза девать.

— Мои подмастерья до сих пор не вернулись! — с яростной угрозой закричал Калина. — Что случилось? Вы в ответе за них!

— Пан мастер, — забормотал садовник, — мы и сами ума не приложим, что бы с ними такое приключилось. Сперва думали, с первым все в порядке, а ныне вот насчет второго тоже ничего не понимаю. Вчера после полудня при мне влез в коренной дымоход через дверцу в стене; поначалу- то слышно было, как работал скребками; я дождаться хотел, пока парень кончит работу, да меня кликнули в усадьбу. Ушел на несколько часов, а как вернулся, насчет печи и вашего подмастерья и не вспомнил. Давно, мол, уже вернулся в город, на ночь вентиляционную дверцу в стене закрыли. А сейчас, как вас увидел, сделалось не по себе: упаси Боже, не случилось ли чего с парнем, а как первый-то подмастерье? Господи, неужто пропал? Только что ж такое с ними попритчиться могло, пан Калина? Что делать? Чем пособить?… Я тут совсем ни при чем, — бормотал он, беспомощно разводя руками.

— Хоть бы дверцу в стене не закрывал, ты, раззява! — яростно рявкнул Калина. — За мной, Петрусь! — приказал он, схватив меня за плечо. — Нельзя терять ни минуты. Скорее, где эта дверца в дымволок?

Испуганный хозяин повел нас в дом на кухню.

— Вон, в углу, — показал он на квадратную дверцу в стене. Калина направился было к ней, но, я опередив его, поспешно рванул задвижку и открыл лаз.

Пахнуло гарью, на пол посыпалась сажа.

Не успел мастер помешать, как я уже встал на колени в лазе и уперся руками в стенки, чтобы начать подъем.

— Пусти меня, чумовой! — раздался за моей спиной гневный голос Калины. — Мое дело, а ты приставь лестницу к крыше и лезь наверх к трубе.

Впервые я тогда ослушался мастера. Ярость и желание узнать правду любой ценой толкали на неповиновение.

— Нет уж, пан мастер, вы сами покараульте у трубы на крыше! — крикнул я в ответ. — Обещаю, без вашего сигнала не стану подниматься.

Калина выругался и волей-неволей уступил моей команде — я услышал удалявшиеся шаги. Тогда я крепче затянул под подбородком платок с шелковой прокладкой для защиты рта и носа, поправил пояс и крепко ухватил топорик. Вскорости, и двух молитв не успеть прочитать, у колена дым- волока, дальше выходившего прямо на крышу, раздался стук спущенного на веревке ядра: Калина подавал условный знак.

Я тут же на четвереньках пробрался к колену и, нащупав ядро, трижды потянул за веревку, давая знать, сигнал, мол, принял, начинаю подъем.

Миновав колено, я выпрямился, инстинктивно заслоняя голову поднятым топориком.

Дымоход был широкий — вполне можно пролезть, — покрытый толстенным слоем копоти. Здесь внизу, на самом дне, сажа прикоптела к стенкам, и целые пласты легко возгоравшихся кристалликов отливали холодным металлическим блеском в тусклом свете, едва проникавшем сверху.

Я глянул вверх, туда, где вертикальные стенки трубы сходились в прямоугольник, сияющий дневным светом, и задрожал.

Надо мной, несколькими футами выше поднятого топорика, притаилось что-то белое, снежно-белое, и не спускало с меня огромных желтых совиных глаз.

Огромная тварь, полуобезьяна-полужаба, держала передними перепончатыми, когтистыми лапами что-то темное, похожее на человеческую руку, бессильно откинутую в сторону, а рядом, на соседней стенке, вырисовывался странно скорченный силуэт тела.

Обливаясь холодным потом, я уперся ногами в боковые стенки и немного продвинулся вверх. И тогда на морде твари разверзлась длинная, от уха до уха, щель, раздался странный, хищный звук, — тварь скрежетала зубами, как обезьяна. Мои движения, по-видимому, потревожили страшилище, и оно изменило положение — в темень ворвался яркий солнечный луч и осветил ужасную картину.

Каким-то чудом удерживаясь на стенке, — прилепилась, видно, присосками лап, — мерзкая тварь крепко обхватила тело Бедроня; покрытые белым пушистым мехом задние лапы стиснули крест-накрест ноги жертвы, а вытянутый, как у муравьеда, хобот жадно присосался к виску несчастного.

От ярости передо мной все поплыло в красном тумане, и, позабыв о страхе, я поднялся еще на несколько футов. Белое чудище, явно обеспокоенное, стригло ушами и скрежетало сильнее, но с места не сдвинулось.

Тварь делала отчаянные усилия, стараясь спрыгнуть на меня или ускользнуть наверх по дымоходу. Да рывки были какие-то тяжелые, вялые, словно пьяные. Тварь оцепенела, точно питон, заглотивший жертву, отяжелела, как пиявка, насосавшись крови, таращила на меня круглые выпуклые глазищи и угрожающие скрежетала…