Вампиры пустыни
(Том I) - Нисбет Хьюм - Страница 35

Я лежал на земле с солдатским ранцем под головой недалеко от «сети дьявола» и теперь-то мог рассмотреть ее как следует. Это было громаднейшее дерево, которое своей тенью покрыло бы даже и брюссельский кафедральный собор. Вообразите, какой же силой обладало оно? Мне кажется, что «сеть дьявола» справилась бы с лошадью, не только с человеком. По внешнему виду оно напоминало вербу, или, скорее, пожалуй, плакучую иву, только ее густые, перепутанные ветви и веточки черно-бурого, как запекшаяся кровь, цвета лишены были листьев. Они походили скорее на щупальцы животного. Щупальцы эти пребывали в вечном медленном движении, тянулись в разные стороны, ощупывали землю, словно готовясь расползтись.

Пока я, лежа, рассматривал «сеть дьявола», труп моей бедной Альфы, также освобожденный из «сетей дьявола», начал уже разлагаться под горячим солнцем, и Мбанги приказал одному из аскари зарыть его, оттащив куда-нибудь подальше от нашей стоянки.

— Нет, я в это не верю! — вскрикнул нервно Иславин. — Не дьяволом же было, в самом деле, это дерево?

— Спокойствие, ротмистр, — сказал холодно капитан Гарднер. — Мистика здесь ни при чем. Вспомните мой рассказ о росянке: ведь и она ловит насекомых, производя собственные движения. Видимо, к этому же разряду плотоядных, то есть активно ловящих свою добычу, принадлежала и «сеть дьявола». Как видите, все это можно объяснить и без всякой чертовщины.

— Я не обижаюсь на слова ротмистра, — сказал полковник Мадай, — действительно, во все рассказываемое мною трудно верится. Но я рассказываю лишь то, чему сам был свидетелем. Итак, продолжаю! Я не утерпел и крикнул аскари, несшему труп собаки: «Брось ее в эту дьяволову пасть!»

Чернокожий стрелок размахнулся и запустил труп Альфы прямо в чащу щупальцев дерева-вампира. И тотчас же, на наших глазах, собака превратилась в бесформенный комок, туго обмотанный щупальцами «сети дьявола». Затем затрещали кости животного, и труп начал быстро уменьшаться в размерах. А через полчаса растительные пиявки распрямились и собачий остов свалился в глубину куста неузнаваемым комком переломанных костей. При всей этой операции сдавливания и пожирания, ни одна капля крови или крошка мяса не упали даром на землю, — так тесно, так искусно обмотали свою жертву стебли «сети дьявола».

— Сожгите, сожгите скорее это чертово дерево! — закричал я, вне себя от ужаса и брезгливости. Послушные моему приказу аскари натаскали вороха горючего материала, обложили им «сеть дьявола» и подожгли. Но жуткое дерево это разгоралось с большим трудом. Сгорели дрова, хворост, сухие лианы, а его ветви оставались целы, только покрывались копотью. Когда же, наконец, после долгих усилий оно занялось, то распространился запах до того отвратительный, что спасения от него приходилось искать в бегстве. Мне этот смрад живо напомнил запах горелого мяса, исходящий от костров, на которых сжигаются трупы. Этой прелести я вдоволь нанюхался на берегах Ганга, в Индии, во время службы моей в армии магараджи Муран-Сурато. «Сеть дьявола» сгорела окончательно лишь к утру. И лишь после этого мы двинулись в дальнейший путь. Вот и все! — закончил свой рассказ Мадай.

— Позвольте, полковник, — запротестовал Ван-Слипп. — Дакеко не все! А как же?..

— Да, да, конечно, — улыбнулся Мадай, — в рассказе моем масса неясностей. Но я заранее знаю, о чем вы будете спрашивать меня, а потому и отвечаю на ваши вопросы. Во-первых, затащили меня на эту проклятую полянку, обрекая тем самым на ужасную смерть в щупальцах «сети дьявола», мои недавние противники — тоба. Спасли же меня мои аскари, вернее — лейтенант Гульд. Обеспокоенный моим долгим отсутствием, он повернул отряд обратно и натолкнулся на бивуак тоба, не ждавших такого молниеносного маневра. Гульд нюхом почувствовал, что мое исчезновение — дело их рук, и пообещал изжарить их на медленном огне, если они не скажут, где я нахожусь. Один из тоба, почти мальчик, не выдержал и повел отряд на поляну, где я в это время уже боролся с «сетью дьявола». Через болото они прошли, как вы, наверное, уже догадались, на ходулях. Поэтому-то не оставили чернокожие своих следов и поэтому же я, вися в воздухе, опутанный щупальцами «сети дьявола» и увидав своих аскари, бегущих по болоту, удивился их гигантскому росту. Ну, теперь, кажется, все ясно, не правда ли?

— Нет, я все-таки не понимаю еще одного, — сказал «Брюссельский франт», — какое же отношение ваш рассказ о «сети дьявола» имеет к нашему предыдущему разговору о взаимоотношениях рас?

— Не понимаете? — со снисходительной небрежностью переспросил Мадай. — Чего же здесь не понимать, г-н лейтенант? Судите сами, сколько же ненависти, сколько упорства и дьявольской настойчивости надо иметь, чтобы после долгой кровопролитной войны, после поражения снова напасть на меня, белого и офицера, как это сделали тоба? Это же был новый повод к новой войне. Так, в сущности, и случилось! Война снова началась и носила крайне затяжной и жестокий характер. А теперь скажите, если при своем нечеловеческом упорстве, при своей жгучей ненависти к белым колонизаторам все черные племена Африки объединятся, что будет? О, это будет такой могучий взрыв, который сразу же сбросит всех нас с «черного материка» в океан! Боюсь, как бы Африка для нас с вами тоже не оказалась «сетью дьявола», из которой нам уже не выпутаться и которая переломает наши кости! Вот все, что я хотел сказать.

Мадай замолчал и, побарабанив по столу пальцами, запел вдруг вполголоса «казарменную песенку» Киплинга:

Офицеры молчали. Откуда-то из тьмы, словно из таинственного жерла, тянул теплый, душный ветерок, насыщенный пряными ароматами «Черного материка». Ротмистр Иславин, подставив лицо ветру, широко раскрытыми глазами смотрел в темноту, словно хотел взором своим окинуть всю эту таинственную страну, враждебную ему, северянину и чумаку — страну, полную тайн, скрытых угроз и опасностей.

И вдруг русский вздрогнул, нащупал свой стакан и выпил залпом виски, даже не разбавив спирт водой. Офицеры сделали вид, что ничего не заметили. Они поняли русского. Точно такое же чувство щемящего ужаса и они заливали спиртом в первые годы своей службы на «Черном материке»…

Прежде, чем предать эти бумаги издевкам Великой Заурядности — ибо многие, боюсь, склонны будут счесть эту историю неправдоподобной — осмелюсь высказать свое мнение в отношении доверчивости, подобного которому мне прежде встречать не доводилось. Оно заключается в следующем. Представим себе высшую Мудрость и высшую Глупость как две противоположности, а меня самого как срединную величину между ними. В этом положении я с удивлением обнаруживаю, что по мере приближения к одному из полюсов доверительность моих ближних увеличивается. Как ни парадоксально, будь человек глупее или мудрее меня, он более доверчив. Я привожу это наблюдение во благо тех представителей Великой Заурядности, каковые могли не заметить, что доверчивость сама по себе не является постыдной или достойной презрения; все зависит от характера, а не предмета веры, пусть верующий и тяготеет к мудрости или наоборот. В соответствии со своим восприятием невероятности сказанного ниже читатель, таким образом, может оценивать свою мудрость или глупость.

З. Ориэль

Перегрин Ориэл, мой дядя по матери, был великим путешественником, что и предрекали ему крестные у купели. И действительно, он более чем усердно обшаривал все уголки и закоулки земли. Но в рассказах о своих странствиях он, к сожалению, не придерживался благоразумных взглядов Ксенофонта, разделявшего «виденное» и «услышанное». Потому-то городские советники Брюнсбюттеля (каковым он показал утконоса, пойманного им живьем в Австралии, заработав славу «импортера искусственно выведенных зловредных хищников»), не были одиноки в своем скептицизме по поводу рассказов старика.