Бес (СИ) - Орлова Вероника - Страница 37

— Отвечай.

Отрицательно и быстро качает головой.

— Тварь послушная, — как изменился ее голос, стал абсолютно бесцветным, лишенным каких-либо оттенков. И мне это нравится. Мне нравится стирать ее каждый день. Как уродливую кляксу на чистом листе своей жизни. Правда, не отступает мысль о том, что даже если вырвать к хренам этот долбаный лист, тетрадь уже не будет прежней, как и удалить полностью следы от въевшегося в бумагу пятна просто невозможно. Испортила. Как же сильно она испортила все, к чему когда-либо прикасалась своими тонкими пальцами в до отвращения белых медицинских перчатках.

— Тварь не смеет.

Цепляется с видимой опаской за мою руку, и я отдергиваю ее. Прикосновения к ней подобны прикосновениям к чему-то настолько мерзкому, что хочется сразу вымыть руки в обеззараживающем растворе. А ведь в ней одна кровь с той, прикосновения к которой сводят с ума.

— Тварь должна была сохранить остатки разума, чтобы понимать — я раздеру ее на части и заставлю жрать свою же плоть, стоит ей решиться на обман.

И тварь опускается еще ниже, стелется на холодном полу клетки, поднимая вверх свое измученное лицо.

— Тварь хорошая. Господин обещал помочь.

Вытягивает сквозь прутья свою худосочную руку.

— Обещал вытащить их из меня.

— После того, как тварь расскажет мне о ребенке.

— Тварь не имеет детей.

— О ребенке Ассоль, которого тварь спрятала. Куда?

И заметить, как она напряглась, а ей глаза расширились ровно за секунду до того, как эта мразь пригнула голову и уставилась в пол. Пробормотала что-то, резко убрав руку, но я успел схватить ее за запястье и рвануть к прутьям, так, что эта дрянь ударилась лбом о металл решетки.

— Куда?

Все же я ошибся. Личность еще трепыхалась под оболочкой твари. Она отчаянно цеплялась ногтями за свое тело, не желая проигрывать, а возможно, и вовсе приняла новые правила игры и теперь выработала собственную стратегию, притворяясь тем, кем пока не являлась. Жаль. Не ее. А времени. Я хотел подарить девочке информацию о дочери… дьявол, о нашей с ней дочери, уже сегодня.

— Тварь не понимает.

Все яростнее счесывая свои руки, всхлипывая от той боли, что сейчас терзала ее изнутри. И тут она не играла. Я видел это. Она с ней срослась настолько, что от мельчайшего движения в себе готова была кричать тем жутким осипшим голосом, который прорезал периодически трескотню ламп лаборатории. Да, она не была прежним монстром, но все еще не сдалась окончательно.

— Тогда тварь лишится руки.

Быстро посмотрела на меня и попыталась отползти.

— Я отпилю тебе руку, чтобы ты в полной мере ощутила, каково это, моя тварь.

— Больно, — сухими, потрескавшимися до крови губами, тряся головой и жалобно подвывая своим же словам.

— Не просто больно… как ты будешь бороться с ними одной рукой. С теми существами, что в тебе?

— Тварь не знает ни о каком ребенке.

— Ты не сможешь чесать свою руку и свой живот. Они будут сжирать тебя изнутри, а ты не сможешь даже вытащить их.

— Тварь не знает ни о каком ребенке, — срывается на истерический визг, все быстрее и ожесточеннее пытаясь освободиться. Прильнула зубами к запястью свободной руки и начала кусать его, грызть, в попытках успокоить усилившийся зуд.

— Ты прекрасно справляешься и без руки, так?

— Не надо… Господин, прошу.

— Где. Ребенок. Ассоль? Я лично отрублю твои пальцы и буду смотреть, как ты давишься ими, но жрешь. И тогда ты сдохнешь сама, а я буду стоять и смотреть, как ты пытаешься единственной рукой без пальцев избавиться от слизняков, которыми наполнена.

— Тварь не знает.

Громко. Последним истошным криком, после которого она сдастся обязательно. Когда я откидываю ее от себя, чтобы подойти к столу, стоящему неподалеку. К столу, с которого беру хирургическую пилу, и затем распахиваю дверь клетки, в которую войду под ее неистовый вой. Я не знал, что она способна на такое. Что человек способен на такое.

И всего мгновение до того, как она все же сдастся. Как бросится к моим ногам, чтобы цепляться за них, умоляя сквозь свои отравленные жгучей ненавистью слезы оставить ей руки, обещая дать координаты места нахождения моей дочери. Она оказалась жива, как я и думал. Моя девочка ошиблась. Ярославская ни за что не стала бы терять шанс продолжить свои опыты над носителем моих генов. Что угодно, но только не бездумная растрата такого материла. Впрочем, возможно, именно это и сохранило остатки разума Ассоль. Известие о смерти ребенка. Возможно, за это я должен был быть благодарен этой старой суке, напрочь лишенной человечности. Но я не был. Поэтому и унес с собой ее правую руку, оставляя тварь истекать своей проклятой кровью в самом углу клетки.

Нельзя вступать в войну, не изучив соперника вдоль и поперек. Она слишком хорошо узнала мое тело, но ошиблась, оставшись равнодушной ко всему, что являлось мной на самом деле. Ошиблась, решив, что я прощу ей смерть хотя бы одного из десятков своих детей. Решив, что я прощу жизнь именно этого ребенка вдали от себя и его матери.

Я вернулся в свою спальню после душа с подносом еды для нас. Ассоль только проснулась и сейчас сидела на кровати и смотрела в окно. Привычный напряженный взгляд, ведь она не знает, каким я войду к ней сейчас. Как и я не знаю, какой она встретит меня. Нам понадобится немало времени, чтобы начать доверять друг другу снова, научиться тому самому ценному, что мы растеряли или чего нас лишили. Не имело смысла, на самом деле, по чьей вине.

Положил поднос на тумбочку возле кровати и склонился к ней, чтобы жадно впиться в ее искусанные припухшие после нашей ночи губы. Я решил, что не расскажу ей о ребенке вплоть до тех пор, пока не найду его. Тварь могла и обмануть, могла и потерять связь со своим человеком, приглядывавшим за малышкой. Я решил, что не буду дарить Ассоль надежду, которая легко могла снова раскрошиться по независящим от меня обстоятельствам. Только после того, как буду уверен, что девочка жива. После того, как сам найду и верну нашу дочь.

— Санита, пропади ты пропадом, где ты шляешься, дрянная девка?

Сердитый зычный голос Марлин, которой девочка была вернуть долг бабки, раздавался совсем близко, выделяясь на фоне громкого базарного шума. Правда, злые, отборные ругательства местного толстяка-продавца овощей на небольшую стайку проворных мальчишек в смешных, съехавших от бега на уши кепках тут же заглушили ее крики.

— Саша, на вот, — девочка чисто инстинктивно успела среагировать, подставить ладонь, в которую Валдис, вихрастый светлый паренек, всунул добытое преступным путем яблоко, и тут же со всей силы принялся убегать, расталкивая худыми острыми локтями неровную толпу покупателей.

— Давай сюда.

Запыхавшийся толстяк склонился корпусом вперед, пытаясь отдышаться, и требовательно протянул руку вперед, гневно глядя на маленькую хрупкую девчонку перед собой. Светло-зеленые глаза насмешливо блеснули, и она проворно откусила от яблока внушительный кусок, ловко увернулась, от разозлившегося продавца, дернувшегося было к ней всем корпусом, и побежала прочь, к хлипким деревянным воротам у входа в рынок.

Только покинула их, как вскрикнула громко, кто-то резко ее в сторону потянул. Еще и ругаться начал недовольно, потому что девочка в руку его зубами вгрызлась.

Но голос услышала и успокоилась, только, изогнувшись, все же смогла ударить этого заносчивого мальчишку прямо в висок.

— Отпусти, Валдис.

Не разжимая пальцев, чтобы не уронить драгоценный подарок, потому что знает: скорее всего, это несчастное яблоко станет на сегодня ее единственной едой. И так живот сводило целый день от голода. Уже подумывать начала о том, чтобы стянуть булку хлеба из пекарни, из которой такой аппетитный аромат шел, что у девочки от него голова кружилась.

— Да, стой ты. Недоразумение. На-вот, — Валдис от себя ее оттолкнул, глядя исподлобья обиженно и поглаживая одной рукой пострадавший висок, а второй протягивая большую белую булочку с маком, — это тебе.